— Знает ли мой отец обо всем этом? — спрашиваю я.
— Нет.
Я молчу, не в силах задать следующий вопрос.
— Итак, Бобби Хьюз имеет в своем распоряжении ремформ и, судя по всему, намеревается производить его и применять, — говорит Палакон. — Это совсем не то, чего мы добивались. Совсем не то.
— Но… — начинаю я.
— Да.
Все присутствующие в комнате ждут.
— Но ты же знаешь Бобби Хьюза, — говорю я.
— Что? — изумляется Палакон. — Я знаю о нем.
— Нет, Палакон, — говорю я. — Ты знаешь его.
— Мистер Вард, объясните, что вы имеете в виду.
— Палакон! — ору я. — Я видел кассету, на которой ты жмешь руку Бобби Хьюзу! Ты, гребаный ублюдок, я видел как ты здороваешься с этим засранцем за руку! Не рассказывай мне сказки!
Палакона передергивает:
— Мистер Вард, я не вполне понимаю, о чем вы говорите. Клянусь вам, я никогда не встречался лично с Бобби Хьюзом.
— Ты врешь, сука, врешь! — ору я. — Зачем ты врешь мне, Палакон? Я видел кассету. Ты жал ему руку.
Я снова вскакиваю со стула и топаю ногами. Палакон мрачно сглатывает слюну, а затем начинает:
— Мистер Вард, как вам должно быть прекрасно известно, они отлично умеют подделывать фотографии и видеосъемки. — Он останавливается и начинает сначала. — То, что вы видели, было всего лишь кино. Спецэффекты. Цифровая обработка изображения. Не знаю, зачем они вам это показали. Но я никогда не встречался с Бобби Хьюзом…
— Бла-бла-бла! — визжу я. — Не вешай мне на уши лапшу, чувак! Меня не обманешь!
В моей крови так много адреналина, что меня просто колотит.
— Мистер Вард, если я не ошибаюсь, вы тоже стали жертвой подобного же трюка, — добавляет Палакон.
— Так что, ты хочешь сказать мне, что мы не можем больше верить собственным глазам? Что все, что мы видим, — это подделка? Что кругом одна лишь ложь? И что все в нее верят?
— Но это факт, — говорит Палакон.
— Где же тогда правда? — кричу я.
— Ее не существует, Виктор, — говорит Палакон. — Вернее, их сразу несколько.
— Тогда как же нам жить дальше?
— Меняться, — пожимает он плечами. — Готовиться.
— К чему? К лучшему? К худшему?
— Возможно, в настоящее время эти понятия уже бессмысленны.
— Но почему? — взвываю я. — Почему?
— Потому что теперь никто не заботится о таких мелочах, — говорит Палакон, — Ситуация изменилась.
Слезы струятся по моим щекам, а кто-то тем временем прочищает горло.
— Мистер Вард, успокойтесь, вы нам невероятно помогли, — говорит Кратер.
— Чем? — рыдаю я.
— Тем, что передали Палакону эту распечатку. Теперь мы знаем, что Бобби Хьюз собирается применить ремформ на этой неделе, — объясняет Кратер. — И теперь мы в состоянии предотвратить взрыв.
Я бормочу что-то невнятное, стараясь глядеть в сторону.
— По нашему мнению, теракт намечен на пятницу, — как ни в чем не бывало продолжает Палакон. — Это пятнадцатое ноября. Мы пришли к выводу, что 1985 — это опечатка. Восьмерка скорее всего, напечатана вместо ноля.
— Почему?
— По нашему мнению, 1985 — это на самом деле 1905, то есть 19:05, — говорит Кратер.
— Да? — бормочу я. — И что?
— В эту пятницу пятнадцатого ноября из аэропорта имени Шарля де Голля в 19:05 вылетает рейс TWA, — объясняет Палакон.
— Ну и что? — спрашиваю я. — Мало ли рейсов вылетает в этот день в это время?
— Номер рейса — 511, — говорит Палакон.
9
Мне сказали, что я должен сохранять спокойствие.
Мне сказали, что со мной выйдут на связь на следующий день.
Мне сказали, что я должен вернуться в тот самый дом то ли в восьмом, то ли в шестнадцатом аррондисмане и вести себя так, словно ничего не произошло.
Мне сказали, что впоследствии меня сделают участником программы защиты свидетелей. (Это мне сказали после того, как я упал на пол и забился там в истерике.)
Мне еще раз сказали, что я должен сохранять спокойствие.
И когда я уже совсем был готов им поверить, я вдруг понял, что инспектора Интерпола играет тот же самый актер, который играл клерка из Службы безопасности на «Королеве Елизавете II».
Мне сказали: «Мы выйдем с вами на связь, мистер Вард».
Мне сказали: «За вами будут следить».
— Я знаю, — говорю я загробным голосом.
Поскольку у меня больше не осталось ксанакса, а на улице идет дождь, я направляюсь к «Hфtel Costes», где захожу в кафе и начинаю ждать, всем своим видом изображая задумчивость, пью чай, курю «Кэмел лайте» из пачки, которую кто-то позабыл на соседнем столике, пока в кафе не входит Хлое в компании знаменитой балерины — всемирно известной героинистки, только что вышедшей из нарколечебницы — и человека, называющего себя Aphex Twins, и они принимаются весело болтать с Гриффином Данном, который стоит возле регистрационной стойки, а затем все, кроме Хлое, уходят, и я, словно в трансе, направляюсь к ней, а она тем временем спрашивает, не оставлял ли кто-нибудь сообщений для нее, и тут я набрасываюсь на Хлое, обнимаю ее, в то же время со страхом оглядывая внезапно притихший вестибюль, а затем целую ее в губы и вновь вхожу в ее жизнь, и мы оба при этом плачем. Консьерж из скромности отворачивается в сторону.
Я уже совсем почти успокаиваюсь, но тут вестибюль наполняется явившейся следом за Хлое съемочной группой, и нас просят «повторить это» еще один раз. Один голос кричит «Мотор!», другой кричит «Стоп!». Я перестаю плакать, и мы повторяем всю сцену.
8
Полдень, серебристые облака скользят по небу, а на серый как сталь Париж падает легкий дождь. Сегодня два показа — один в Консьержери и еще один в саду рядом с музеем Родена, и за выход Хлое получит чертову уйму франков, критики злобствуют, подиумы кажутся все длиннее и длиннее, папарацци совсем обнаглели и одновременно стали ужасно невнимательными, девушки носят украшения из костей, птичьих черепов, человеческих зубов, выходят на сцену в окровавленных белых халатах, с флуоресцентными водными пистолетами, шумиха в прессе или полное молчание, одни говорят, что это — последний писк моды, другие говорят, что в жизни не видали ничего банальнее.
Мы заказываем в номер кофейник с кофе, но она не пьет кофе, бутылку красного вина, которого она выпивает только полстакана, пачку сигарет, но она совсем не курит. Проходит час, за ним другой. Цветы, присланные различными дизайнерами, наполняют номер, они имеют самые необычные формы и окраску, так что когда мы не разговариваем друг с другом, мы с удовольствием их разглядываем. Голубь сидит и курлыкает на подоконнике за нашим окном. Сперва мы все время задаемся вопросом: «Что бы это могло значить?» — и импровизируем, делая вид, что у нас имеются друг от друга секреты, которыми мы с удовольствием друг с другом поделимся, но затем нам приходится вновь вернуться к сценарию, и я начинаю вылизывать ее киску, заставляя кончить несколько раз подряд, а затем мы располагаемся так, что я, лежа на боку, трахаю ее в рот, выгибая спину при каждом движении, а она держится руками за мои ягодицы и не отпускает меня, пока я не кончаю два раза, и вот мои губы уже прижаты к устью ее влагалища, а позже она начинает плакать, потому что все это просто невероятно, и она не верит ни одному моему слову, а я бегаю по комнате, ища коробку с гигиеническими салфетками, и тогда она встает, умывается, и мы пытаемся снова заняться любовью. Голова Хлое лежит на подушке. Мы смотрим MTV с отключенным звуком, а затем она говорит, что мне стоит побриться, а я говорю ей, что хочу отрастить бороду, а затем, выдавив улыбку, добавляю, что мне необходимо изменить внешность, и она воспринимает это заявление всерьез, и когда она говорит: «Нет, лучше не надо», что-то начинает приходить в норму, просыпается надежда, и мне начинает казаться, что у нас есть будущее.
Я пытаюсь заснуть, но мне это не удается, потому что я все время вспоминаю, каким образом я очутился здесь, так что я устраиваюсь поближе к Хлое и глажу ее по голове.
— Я думал, если я исчезну, то… то все удастся поправить, — говорю я. — Я потерял… потерял ориентиры, понимаешь, зайка?
Она улыбается невеселой улыбкой.
— Мне нужно было разобраться со своими приоритетами, — нашептываю я. — Привести в порядок голову.
— Для чего?
Я вздыхаю:
— Потому что меня несло… — Я замолкаю, потому что у меня перехватывает дыхание.
— Несло куда? — спрашивает она. — Говори… — просит она.
Я делаю глубокий вздох и тут же сдаюсь.
— Не было никого другого, — шепчу я.
— Тебе просто было нужно привести в порядок голову?
— Да.
— И ты отправился в Париж?
— Да.
— Виктор, в Нью-Йорке полно парков, — говорит она. — Мог бы начать ходить в библиотеку. Мог бы начать гулять.
Сама того не понимая, она рассказывает мне больше, чем думает. У меня пропадает сон.
— Перед тем как я уехал, у меня начало складываться впечатление, что у тебя с Бакстером…
— Перед тем как я уехал, у меня начало складываться впечатление, что у тебя с Бакстером…
— Нет, — говорит она, не давая мне закончить фразу.
Но больше ничего не добавляет.
— Но ты же могла мне лгать, верно? — неуверенно спрашиваю я.
— Зачем?
Она протягивает руку, чтобы взять с тумбочки сценарий.
— Ладно, все в порядке, — говорю я. — Все зашибись.
— Виктор, — вздыхает она.
— Я так боялся за тебя, Хлое.
— Почему?
— Я думал, что ты снова начала нюхать героин, — говорю я. — Мне показалось, что я увидел кое-что в твоей ванной, там, в Нью-Йорке… а затем я увидел этого типа Тристана — он же дилер? — в твоем подъезде, и, о Боже!.. я совсем свихнулся.
— Виктор…
— Нет, послушай, зайка, тем самым утром после презентации клуба…
— Вот-вот, именно той самой ночью, Виктор, — говорит она, слегка шлепая меня по щеке.
— Зайка, я совсем свихнулся…
— Не надо, тсс, — говорит она. — Я всего лишь купила у него травы на выходные, да и то — немного покурила, а все остальное выбросила.
— Положи это, прошу тебя, зайка, — говорю я, показывая на сценарий, который она держит в другой руке.
Позже.
— Ты не мог справиться с огромным количеством элементарных вещей, Виктор, — говорит она. — У меня всегда было такое ощущение, что ты разыгрываешь меня. Даже когда я знала, что это не так, ощущение все равно сохранялось. Я всегда чувствовала себя случайной гостьей в твоей жизни. Как будто я была лишь одним из пунктов в твоем списке…
— Но, зайка…
— Ты был очень ласков со мной, Виктор, когда мы только познакомились, — говорит она. — А затем ты изменился. — Она делает паузу. — Ты начал обращаться со мной как с последним дерьмом.
Я плачу, прижав лицо к подушке, а затем, подняв голову, я говорю:
— Но, зайка, теперь я стал гораздо более цельным.
— Нет, сейчас ты пугаешь меня еще больше, — говорит она. — Что ты такое несешь? Ты в ужасном состоянии.
— Я просто… просто очень боюсь, — рыдаю я. — Я боюсь снова потерять тебя… и я хочу, чтобы ты это поняла… Я хочу начать все сначала.
Печаль искажает черты ее лица, создается такое впечатление, словно она мучительно пытается что-то вспомнить.
— Мы не можем вернуться назад, — говорит она. — Я серьезно, Виктор.
— А я и не хочу возвращаться назад, — говорю я.
— Элегантный костюм, — вздыхает она. — Пустая болтовня. Модная прическа. Постоянное беспокойство о том, считают ли тебя люди достаточно знаменитым, или достаточно крутым, или в достаточно хорошей форме, или — что там еще? — Она вздыхает, сдается, смотрит на потолок. — Все это не признаки мудрости, Виктор, — говорит она. — Это дурные предзнаменования.
— Ага, — говорю я. — Именно так, зайка… похоже, я обращал слишком много внимания на внешнюю сторону, верно? Я знаю, зайка, я все понял.
— Бывает. — Она пожимает плечами. — Даже раскаяние твое вполне стандартно.
Я снова начинаю плакать. Хлое спрашивает:
— Что с тобой? Она трогает меня за плечо и снова спрашивает: — Что с тобой?
— Но я не могу найти ничего другого… ничего другого, чтобы заполнить пустоту, — говорю я сквозь рыдания.
— Зайка…
— Почему ты просто не взяла и не бросила меня? — рыдаю я.
— Потому что я влюбилась в тебя, — отвечает она.
Мои глаза закрыты, и я слышу, как она шелестит страницами, а затем Хлое берет дыхание и произносит, соблюдая ремарку (тепло, с чувством ):
— Потому что я все еще люблю тебя.
Я, приподнявшись, начинаю стирать слезы с лица.
— Мне нужно так много рассказать тебе.
— Давай, — говорит она. — Я слушаю. Не бойся.
Мои глаза снова наполняются слезами, но на этот раз я хочу, чтобы она их тоже видела.
— Виктор, милый, — говорит она, — не плачь, а не то я тоже заплачу.
— Зайка, — начинаю я. — Все обстоит совсем не так… не так, как ты, возможно, представляешь себе…
— Тсс, все в порядке, — успокаивает меня она.
— Да нет, не в порядке, — говорю я. — Совсем не в порядке.
— Виктор, перестань…
— В любом случае я собираюсь задержаться здесь на некоторое время, — поспешно говорю я, прежде чем снова залиться слезами.
Я закрываю глаза, а Хлое слегка ворочается в постели, перелистывая сценарий, и молчит, очевидно, решая, сказать что-то или нет, и тогда говорю я, прочистив горло, чувствуя при этом, что мой нос безнадежно заложен: «Не надо, зайка, прошу тебя, положи это обратно!», и тогда Хлое вздыхает, и я слышу, как она роняет сценарий на пол рядом с кроватью, а затем она приближает мое лицо к своему, и тогда я открываю глаза.
— Виктор, — говорит она.
— Что? — спрашиваю я. — В чем дело, зайка?
— Виктор?
— Да.
Наконец она решается:
— Я беременна.
Это неожиданно. Дальнейшее предстает в весьма схематичном свете. Мы пропустили какую-то важную сцену. Я сбежал с лекции, мы вернулись обратно, скрылись в долине — там, где всегда стоит январь, где воздух разрежен, и вот я достаю бутылку кока-колы из ведерка со льдом. Фраза «Я беременна» прозвучала для моих ушей почему-то неожиданно грубо. Я стою в центре комнаты, буквально расплющенный этой информацией и теми требованиями, которые она передо мной ставит. Я пытаюсь придумать какую-нибудь фразу, пообещать что-нибудь, не уклоняться от ответа. Она спрашивает: «Ты что, меня не слышишь?» Я говорю себе: «Ты всегда берешь больше, чем даешь, Виктор». Я пытаюсь оттянуть надвигающийся момент, но она смотрит на меня внимательно, даже нетерпеливо.
— Да, я беременна от тебя, — говорит она.
Поскольку я ужасно перепуган, все, что мне удается выдавить из себя, это:
— А ты, э-э-э, можешь себе сейчас это позволить?
— Нельзя сказать, чтобы я мало зарабатывала, — говорит она, обводя взглядом шикарный номер. — Я могу позволить себе уйти с подиума. Проблема не в этом.
— А в чем? — спрашиваю я, сглотнув слюну.
— Проблема в твоей позиции, — говорит она спокойно. — В том, какую роль намереваешься играть ты во всем этом.
— А откуда ты знаешь… что это от меня? — спрашиваю я.
Она вздыхает.
— Потому что с тех пор, как мы с тобой расстались, у меня, кроме тебя, больше никого не было, — говорит она и презрительно смеется.
— Что ты имеешь в виду? — спрашиваю я. — А Бакстер?
— Я ни разу не спала с Бакстером Пристли, Виктор! — кричит она в ответ.
— Ну, успокойся, успокойся, — приговариваю я.
— О Боже, Виктор, — восклицает она, отворачиваясь.
— Послушай, зайка, что это на тебя нашло?
— Четыре недели назад? Помнишь? В тот день, когда ты зашел ко мне?
— Что? — спрашиваю я, призадумавшись. — Четыре недели назад? Ты уверена?
Молчание.
— В тот день ты свалился мне как снег на голову, помнишь? — спрашивает она. — Это было воскресенье, и ты мне позвонил. Я только что вернулась из Каньон-Ранч. Мы встретились с тобой в «Jerry's». В «Jerry's», в Сохо, помнишь? Мы сидели в кабинке в дальнем зале. Ты говорил о том, что собрался поступить в Нью-Йоркский университет? — Она делает паузу и смотрит на меня широко распахнутыми глазами. — Затем мы отправились ко мне домой… — Она опускает глаза. Она говорит. — Мы занимались любовью, потом ты ушел. — Она снова выдерживает паузу. — Ты в тот вечер ужинал с Вигго Мортенсеном, Джуд Лоу, одним из продюсеров «Коматозников 2», а Шон Макферсон был в городе с Джиной, и я, в общем-то, не очень хотела туда идти, а ты меня и не пригласил — а потом ты так и не перезвонил… На той же неделе я где-то прочитала, что ты ужинал в «Diabolo's» — возможно, в колонке Бадди Сигала — и что вы с Дамьеном снова наладили отношения, а затем я наткнулась на Эдгара Камерона, который сказал, что он ужинал с тобой в «Balthazar», а после этого вся ваша компания направилась в «Cheetah» и… и ты так мне больше и не перезвонил и… да ладно, Виктор, это же все в прошлом, верно?
Четыре недели назад я был на корабле посреди океана.
Четыре недели назад я смотрел на лужу крови, растекавшуюся на полу в туалетной комнате в каюте обреченной девушки.
Четыре недели назад я был в Лондоне на вечеринке в Ноттинг-Хилле.
Четыре недели назад я познакомился с Бобби Хьюзом. Джейми Филдс обнимала меня, когда я стоял посреди коридора в подвале.
Четыре недели назад меня не было в Нью-Йорке.
Четыре недели назад в квартиру Хлое вошел кто-то другой.
Четыре недели назад в воскресенье он раздел ее.
Я ничего не говорю. В моем животе плещется целое ведро кислоты, и меня всего трясет от ужаса.
— Зайка, — говорю я.
— Что?
Я начинаю одеваться.
— Мне пора идти.
— Что? — вскрикивает она, приподнимаясь в постели.
— Мне нужно забрать мои вещи, — говорю я подчеркнуто спокойным голосом. — Я выезжаю из того самого дома. Я переезжаю к тебе.
— Виктор, — начинает она, но затем меняет тон. — Я не уверена, что это правильно…
— А мне наплевать, — говорю я. — Я хочу жить вместе с тобой.