У телефона я стоял верных две минуты, крича «алло, алло», и, наконец, понял правду. Бросив трубку, я обессиленно прислонился к стене и постоял с минуту, оглушенный. Меня точно стукнули по голове. Даже думать я был не в состоянии, и только постепенно пришел в себя настолько, что расслышал голос Одри.
— Что такое? Они что, не отвечают?
Любопытно, как реагирует ум, если стараешься ради кого-то. Если бы нужно было думать только о себе, мне потребовалось бы гораздо больше времени, чтобы совладать с собой. Но необходимость спокойно сообщить правду и помочь ей выстоять укрепила меня. Я обнаружил, что вполне хладнокровно размышляю, как получше сообщить ей о случившемся.
— Понимаешь… — начал я.
— Что? — быстро перебила она меня. — Ты не можешь добиться ответа?
Я помотал головой. Мы молча смотрели друг на друга. Она быстрее, чем я, сообразила, что произошло.
— Они перерезали провода?
Я опять поднял трубку и опять крикнул «алло». Ответа не последовало.
— Боюсь, что да.
Глава XV
1— Что мы будем делать? — спросила Одри.
Она смотрела на меня с надеждой, словно на кладезь идей.
Голос звучал ровно, в нем не было страха. Женщины сохраняют мужество, когда у них есть полное основание проявить слабость. Это — частица их непредсказуемости. Сейчас определенно был такой случай. Дневной свет принесет нам помощь — не думаю, чтобы даже Бак решился вести осаду днем, когда ему может помешать тележка торговцев; но, пока темно, мы абсолютно отрезаны от мира.
Оборвалась наша единственная связь с цивилизацией. Даже будь вечер потише, всё равно не было шанса, что шум нашей битвы достигнет ушей того, кто может прийти на помощь. Как и сказал Сэм, энергия Бака, соединенная с его стратегией, — мощная комбинация.
В широком смысле для осажденных открыты только два пути. Они могут оставаться на месте или удрать. Я обдумывал второй.
Вполне возможно, что Сэм и его союзник отбыли на машине за подкреплением, оставив горизонт временно чистым. В таком случае, удрав немедленно, мы сумеем незаметно проскользнуть по территории школы и добраться в безопасности до деревни. В поддержку такой уловки говорило то, что в машине, в её последний приезд, были только шофер и два посла. Остальная шайка ждет, по словам Сэма, в полной боевой готовности, на случай, если мы не придем к соглашению. Ждут они где-то в штаб-квартире Бака, а она располагается, скорее всего, в каком-то коттедже на дороге. До начала атаки нам, пожалуй, удастся удрать.
— Огден в постели? — спросил я.
— Да.
— Пожалуйста, сходи, разбуди его и приведи сюда как можно скорее.
Я напряженно вглядывался в окно, но увидеть что-то было невозможно. Дождь лил как из ведра. Будь даже на подъездной дороге толпа людей, они всё равно остались бы для меня невидимы.
Скоро вернулась Одри, за ней плелся Огден. Он зевал во весь рот, скорбно, как человек, которого растолкали от крепкого сна.
— Ну, что еще такое?
— Послушай, — начат я, — Бак МакГиннис и Ловкач Фишер пришли за тобой. Они сейчас у дома. Не пугайся.
Он насмешливо фыркнул.
— Это мне, что ль, пугаться? Меня они не тронут. Откуда вы знаете, что это они?
— Они только что заходили ко мне. Человек, который называл себя Уайтом, на самом деле Сэм Фишер. Он весь семестр ждал случая похитить тебя.
— Уайт! Так это — Сэм Фишер? — Огден восхищенно поцокал. — Слушайте-ка, да он молоток!
— Они отправились за остальной шайкой.
— А чего вы копов не вызвали?
— Они провод перерезали.
Его это только позабавило и восхитило. Он широко улыбался, маленький негодяй.
— Да, молоток! — повторил Огден. — Вот уж точно ловкач! На этот раз он меня похитит. Держу пари на никель, что победит он!
Меня его отношение раздражало. Он, причина всех треволнений, воспринимает их как спортивное состязание, устроенное ради его потехи! Что бы ни случилось со мной, ему ничего не грозит, но это меня не утешало. Если б я считал, что мы друзья по несчастью, то смотрел бы на толстого гада дружелюбнее. Но теперь я едва удерживался, чтобы не стукнуть его.
— Если уходим, нам лучше не терять времени, — подсказала Одри.
— Думаю, попробовать стоит.
— Что такое? — всполошился Золотце. — Куда еще уходим?
— Мы хотим выбраться через черный ход и попытаться ускользнуть в деревню.
Комментарий Золотца был короткий и деловитый. Он не стал смущать меня похвалами моему стратегическому гению.
— Дурацкая игра! — прокомментировал он. — В такую-то дождину? Нет уж, сэр.
Это новое осложнение взорвало меня. При планировании своих маневров я принимал, как само собой разумеющееся, что участвовать он будет охотно. Теперь я смотрел на него, как на лишний багаж, помеху для отступающей армии. Причем, заметьте, еще и бунтовщика. Взяв мальчишку за шиворот, я встряхнул его, дав выход своим чувствам. Это оказалось разумным. Такой довод он понял.
— Ой, да ладно! — буркнул он. — Как хотите. Пойдемте. По мне, это полная дурость.
Даже если бы ничего больше не случилось, хватило бы отношения Золотца, чтобы погубить наше бегство. Важнее всего для победы, чтобы самую слабую надежду воспринимали с энтузиазмом; Огден же с самого начала омрачил дело унынием. Раздраженный, сонный, он осуждал все и вся. Пока мы шли к задней двери, он сыпал оскорбительными замечаниями. Я угомонил его перед тем, как тихонько отодвинуть засов на двери, но он уже столько наговорил, что пыл мой окончательно угас. Не знаю, какой эффект произвело бы на Наполеона, если бы его армия — скажем, перед Аустерлицем — называла его маневры «дурацкой игрой» а его самого «чурбаном» и «олухом». Черный ход «Сэнстед Хауса» выходил на узкий, мощенный плитками двор, закрытый со всех сторон, кроме одной. Налево располагался сарайчик, где хранился уголь, приземистое строение, похожее на амбар; направо — стена, возведенная архитектором по чистой прихоти. Никакой цели я так и не смог обнаружить, хотя там устроился кошачий клуб.
Сегодня вечером, однако, я благодарил небо, что эта стена есть. Она послужит нам важным прикрытием. Прячась за ней, мы сможем обогнуть угол сарайчика, потом войдем в конюшенный двор и, сделав крюк через футбольное поле, избежим захода на дорогу. Именно дорога, по моему мнению, представляла самую опасную зону.
Нытье Золотца, которого я временно сумел угомонить, возобновилось с новой силой, когда дождь, врываясь в открытую дверь, стал поливать нас. Что и говорить, не самый идеальный вечер для прогулок. В конце двора ветер задувал в простенок с удвоенной силой, там было узкое пространство. Местечко напоминало Пещеру Ветров под Ниагарским водопадом, и впечатление усиливалось из-за потоков воды, льющихся нам на голову. Золотцу всё это показалось неприятным, о чем он и заявил.
Я вытолкнул его под дождь, несмотря на все протесты, и мы начали пробираться через двор. На полпути к первому важному пункту — углу сарая, я остановил экспедицию. Наступило минутное затишье, и я воспользовался случаем, чтобы прислушаться.
Откуда-то из-за стены, близко к дому, донесся приглушенный рокот автомобиля. Возвращалась осаждающая команда.
Терять времени было нельзя. Очевидно, возможность нашего побега еще не пришла в голову Сэму, не то он вряд ли оставил бы дверь без охраны, но обычная его проницательность, несомненно, очень скоро исправит ошибку, так что свобода действий исчислялась буквально минутами. Стало быть, надо как можно скорее добраться до конюшенного двора. Как только мы окажемся там, считай, мы прошли линию врага.
Отпустив пинок Огдену, который выказывал склонность к беседам о погоде, я двинулся дальше, и мы благополучно добрались до угла сарайчика.
Теперь мы достигли по-настоящему опасной стадии в нашем путешествии. Достроив стену до этого угла, архитектор явно утомился. Оборвавшись внезапно, стена предоставила нам пересечь полдюжины ярдов по открытой площадке, нас ничто не загораживало от взгляда наблюдателей. К тому же, здесь закончилась и плитка двора. Открытую площадку покрывал гравий. Значит, если даже в темноте нам удастся миновать площадку незамеченными, есть риск, что нас услышат.
Подоспела минута для озарения, и я терпеливо ждал его, когда случилось нечто, избавившее меня от проблем. Изнутри сарайчика послышался хруст угля, и через квадратное отверстие в стене, предназначенное для столь мирной цели, как вынимать мешки, выбрались двое. Щелкнул выстрел. С дороги послышался ответный крик. Мы очутились в ловушке.
Я недооценил Сэма. Он не упустил возможности побега через черный ход. Случайности жизни в кризисные минуты решают исход дела. Отверстие, через которое выпрыгнули эти двое, находилось едва ли в двух ярдах позади того места, где стояли мы. Выпрыгни они удачно да приземлись на ноги, то оказались бы рядом с нами, мы и шагу шагнуть не успели бы. Но фортуна распорядилась иначе: пылкое рвение перевесило осмотрительность, и первый из двух, задев ногой за деревянную стену, упал на четвереньки, а второй, не в силах притормозить, приземлился ему на спину и, судя по сдавленному воплю, лягнул его в лицо. Пока они падали, я сумел выстроить план и исполнить его.
Я недооценил Сэма. Он не упустил возможности побега через черный ход. Случайности жизни в кризисные минуты решают исход дела. Отверстие, через которое выпрыгнули эти двое, находилось едва ли в двух ярдах позади того места, где стояли мы. Выпрыгни они удачно да приземлись на ноги, то оказались бы рядом с нами, мы и шагу шагнуть не успели бы. Но фортуна распорядилась иначе: пылкое рвение перевесило осмотрительность, и первый из двух, задев ногой за деревянную стену, упал на четвереньки, а второй, не в силах притормозить, приземлился ему на спину и, судя по сдавленному воплю, лягнул его в лицо. Пока они падали, я сумел выстроить план и исполнить его.
— На конюшни!
Я прокричал это Одри, одновременно подхватив Золотце. Она поняла — ведь погубить нас могла бы и секунда, — вмиг нагнала меня, мы побежали открытой площадкой, и оказались в конюшне, прежде чем первый из шайки смутно замаячил в темноте. Половинка деревянных ворот была открыта, другая послужила нам прикрытием. Они стреляли на бегу, наугад, я думаю — было слишком темно и вряд ли они нас видели. Две пули вонзились в ворота, третья угодила в стенку над нашими головами и рикошетом улетела в ночь. Прежде чем они успели выстрелить снова, мы уже были на конюшне и захлопнули за собой дверь. Опустив Золотце на пол, я стал быстро задвигать тяжелые засовы. По плитке прогрохотали шаги и остановились за дверью. Тяжелое дерево ударилось о створки, наступила тишина. Первый раунд был окончен.
Конюшни эти, как и в большинстве английских деревенских домов, в пору расцвета «Сэнстед Хауса» были его славой и гордостью. Какими бы недостатками ни грешили британские архитекторы той поры, при постройке конюшен они никогда не позволяли себе работать спустя рукава. Их строили крепкими, прочными, стены могли выдержать натиск непогоды, а заодно и людей, потому что Буны в то время были крупными лошадниками; тогда люди с деньгами не разменивались по мелочам и благоразумно заботились, чтобы конюшня, где содержался фаворит, была настоящей крепостью. Стены толстенные, дверь прочная, окна забраны решетками. Лучше убежища мы вряд ли могли найти.
При мистере Эбни конюшни утратили свое первоначальное предназначение. Их разделили на три отсека крепкими перегородками. Один превратился в спортзал, другой — в плотницкую мастерскую, а третий, в котором мы находились, остался конюшней, хотя ни одна лошадь и копытом сюда не ступала. Это отделение наш слуга приспособил для чистки обуви, и кормушки, где когда-то хранился корм для лошадей, теперь были отданы под кисти, щетки и банки с ваксой. Туда, где когда-то звучало эхо фаворитских копыт, ставили велосипеды. Пошарив между щетками и банками, я нашел огарок свечи, и зажег его. Я рисковал, конечно, но было необходимо осмотреть помещение. Никогда раньше я не давал себе труда осматривать конюшню, а мне требовалось изучить её географию.
Вполне удовлетворенный тем, что увидел, я задул свечу. Единственные два оконца очень маленькие, находились высоко и были забраны частой решеткой. Даже если враг и станет стрелять через них, мы могли укрыться в десятке местечек. А что лучше всего, даже если дверь и падет под ударами нападавших, у нас есть вторая линия защиты — чердак. Туда можно забраться через люк, по лестнице, приставленной к задней стенке. Обстоятельства благоприятствовали нам, загнав нас в неприступное убежище.
После завершения осмотра до меня дошло, что Золотце все еще причитает и жалуется. Видимо, выстрелы подстегнули его нервные центры, потому что он сменил ленивое нытье, каким в более счастливые минуты комментировал жизненные обстоятельства, на резкую и энергичную ругань.
— В жизни не видел такого дурацкого похищения! Что, интересно, думают эти идиоты? Палят в нас! Пуля-то прошла в дюйме от моей головы. Могла меня убить. Черт, и вымок я насквозь! Точно простуду схвачу. Ну, точно. А всё из-за вашей глупости. Зачем было тащить нас сюда? Чего дома не сиделось?
— В доме мы не продержались бы и пяти минут, — объяснил я. — А здесь мы можем держать осаду.
— Да кому нужно ее держать? Мне, что ли? Что за важность, если они меня и похитят? Мне лично начхать. Вот как выйду сейчас через эту дверь, и пусть меня хватают! Так моему папочке и надо. Не будет отсылать меня из дома в разные там чертовы школы. Зачем ему это понадобилось? Мне и дома хорошо. Я…
Громкий стук в дверь перебил поток его красноречия. Антракт закончился, начался второй раунд.
Сейчас, когда я задул свечу, мрак в конюшне стоял непроглядный, а сочетание шума и темноты действует на нервы. Оставайся я спокойным, я бы попросту7 плюнул на удары. Судя по шуму, били каким-то деревянным орудием, как выяснилось потом — молотком из плотницкой. Дверь осталась бы в целости и сама, без моего вмешательства. Для новичка в битве, однако, сохранять хладнокровное бездействие — самый трудный подвиг. Шум меня раздражал, я преувеличивал его значимость. Мне казалось, что этому немедля нужно положить конец.
Минутой раньше я посадил синяк на голень, стукнувшись о пустой упаковочный ящик, выброшенный вместе с другим хламом на конюшню. Теперь я нашарил его и, бесшумно поставив под окно, залез на него и выглянул. Найдя задвижку у окна я приподнял раму. Снаружи ничего не было видно, но шум стал явственнее. Просунув руку через решетку, я наугад выстрелил. В практическом смысле поступок имел свои изъяны. Выстрелы и вблизи вряд ли угодили бы в невидимую цель. Но как символ они произвели изумительный эффект. Двор вдруг наполнился танцующими пулями. Ударив о плитку двора, пули отскакивали, отбивая кирпичи у дальней стены и, отрикошетив от нее, разлетались по всем направлениям. В общем, вели себя в манере, рассчитанной обескуражить самое мужественное сердце.
Осаждающая сторона не стала задерживаться, чтобы поспорить. Нападавшие бросились врассыпную. Я слышал, как цокают каблуки по всем направлениям компаса. Еще несколько секунд, и воцарилась тишина, нарушаемая лишь шуршанием дождя. Второй раунд получился коротким, он едва заслуживал названия раунда. Как и первый, закончился он целиком и полностью в нашу пользу.
Я спрыгнул с ящика, раздуваясь от гордости. У меня не было никакого опыта, и, однако, я провел бой как настоящий ветеран. Да, у меня есть полное право чувствовать себя победителем. Я снова зажег свечу и покровительственно улыбнулся гарнизону. Золотце, сидя на полу, слабо хватал ртом воздух. Он даже на минутку умолк. Одри в дальнем углу выглядела бледной, но спокойной. Её поведение было безупречным. Ей было нечего делать, и она держалась со спокойным мужеством, завоевавшим мое восхищение. Она вела себя именно так, как и положено в критической ситуации. С таким храбрым, сверхкомпетентным командиром, как я, ей только и требовалось ждать и не мешаться под ногами.
— Я никого не ранил, — объявил я, — но все разбежались, как кролики. Теперь они уже за пределами Хэмпшира.
И я снисходительно рассмеялся. Я мог позволить себе снисходительно посмеяться над врагом.
— А они вернутся?
— Возможно. В таком случае… — Я пощупал левый карман куртки, — мне лучше приготовиться. — Я пощупал правый карман. — Н-да, приготовиться, — тупо повторил я. Меня прошиб липкий пот. Голос мой поник — ни в одном кармане не оказалось ни единого патрона, а я-то считал, что их полно. В минуты сильного волнения любой может промахнуться. Я допустил промах, забыл свои боеприпасы.
2Хотелось бы мне считать, что утаил я это открытие лишь из-за благородного желания избавить своих спутников от лишнего беспокойства. Но, боюсь, что моя скрытность диктовалась иным — я содрогался от одной мысли, что Золотце прознает о моей слабоумной небрежности. Даже во времена опасности человек сохраняет свои слабости, и я чувствовал, что не в силах вынести его комментариев. Если он уже позволял себе нотки раздражительности, то воображение никло при мысли, до каких глубин язвительности он дойдет, если я открою правду. Я постарался поправить ситуацию веселым оптимизмом.
— Они уже не вернутся, — убежденно заявил я и попытался поверить этому.
Золотце, как обычно, отпустил раздражающее замечание.
— Ну, тогда давайте выбираться отсюда, — потребовал он. — Не хочу я торчать всю ночь в этом проклятом леднике. Я простужусь, у меня слабая грудь. Если вы так уверены, что спугнули их, давайте сматываться.
Заходить так далеко я был не готов.
— Может, они где-то поблизости. Прячутся.
— Ну и что? Пусть меня похитят, я не возражаю.
— Думаю, нам лучше подождать, — заметила Одри.
— Конечно, — подхватил я. — Безумно выходить сейчас отсюда.
— Кхе-кхе-кхе, — закашлял Огден, и с этой минуты не переставал сухо покашливать.
Я, конечно, не верил всерьез, что моя демонстрация положила конец осаде. Я угадывал, что перед возобновлением вражеских действий будет определенный перерыв, но слишком хорошо знал целеустремленность МакГинниса, чтобы вообразить, что он откажется от цели из-за нескольких выстрелов наугад. Впереди у него целая ночь, рано или поздно он вернется. Рассудил я верно. Нудно и томительно текли минуты, врага не было, потом, карауля у окна, я услышал шаги, пересекающие двор, и тихие осторожные голоса. Сражение возобновлялось.