— Один из способов ослабить Москву — это немедленно отторгнуть от нее Украину. Сейм и вся Речь Посполитая никогда не признают Переяславский акт. Украинские земли принадлежат только Речи Посполитой, и больше никому. — Радзеевский перевел дыхание, глотнул вина, прихлопнул ладонью по столу. — Речь Посполитая должна быть под скипетром шведским, и тогда, само собою, Украина, ее провинция, тоже окажется под рукой короля. Великий торговый путь — из варяг в греки — с той минуты будет подвластен на всем протяжении своем только шведскому королевству.
Радзеевский замолчал и устало прислонился потною спиной к стене. Гори от удивления разинул рот. Вот хватил поляк! Такого и Оксеншерна но придумает, хотя и безмерно хвастает своим умением. У Карла-Густава перехватило дыхание. он начал потирать руку об руку, а Оксеншерна, поймав его заблестевший взгляд, сказал:
— Господин Радзеевский, сказанное вами весьма значительно и разумно. Это превышает приватные переговоры, это спорее консилиум.
— Довольно! — вдруг перебил Карл-Густав и поднялся.
Радзеевский весь насторожился. Оксепшерна подобрал ноги под скамью, как бы опасаясь, что Горн наступит ему на мозоли. Горн закрыл рот и решительно поставил на подставку рог, жалея, что не допил вино до конца.
— Вашу руку, господин канцлер! — надменно выкрикнул Карл-Густав и протянул правую руку Радзеевскому, который, вскочив на ноги, обхватил ее обеими руками.
— Я — солдат! — Голос Карла-Густава окреп. — Я не привык к пустым словам. Слова, сказанные сверх меры, только сгущают туман в головах. Хорошо, когда туман накрывает твои полки от глаз врага, но только тогда, если ты знаешь, как расположена вражья рать. Поэтому скажу, господин канцлер, так: великое польское дворянство в моей особе имеет неизменного сторонника. — Радзеевский признательно поклонился. — Вы, с вашим умом, господин канцлер, оказали бы честь лучшему монарху. Если мне суждено стать королем, я пожелаю канцлером Речи Посполитой видеть вас, и только вас! Но, конечно, при условии, если там королем будет шведский король. Думаю, что это и вам по вкусу.
Карл-Густав ухватился за бока и захохотал. Но смех быстро сполз с надменного лица и в глазах вспыхнули зловещие огоньки. Охриплым голосом, точно ему не хватало воздуха, он проговорил:
— Пускай знают в Москве, что то, чего не удалось совершить Ливонскому ордену, сделают мои солдаты. Горн, вина!
— Нex жие круль Речи Посполитой Карл-Густав! Виват! Виват! Виват1 — трижды, точно клятву, провозгласил Радзеевский.
— В этих покоях, господа, — тихо проговорил Оксеншерна, сжимая в руке рог с вином, — сейчас творится история.
— Мы ее напишем мечами! — гаркнул генерал Горн.
И с этой минуты искусственно созданные плотины осторожности были смыты ливнем откровенных признании и высказываний, без легкомысленности в суждениях и не без твердости в убеждениях. Каждому из присутствовавших в мрачном зале охотничьего замка герцога Карла-Густава было понятно, что не одна благожелательность к шведскому королевству привела сюда польского подканцлера. А больше всего знал и понимал это Оксеншерна.
Появление здесь Радзеевского было делом его рук. Несогласия между коронным канцлером Речи Посполитой Лещинским и подканцлером Радзеевским были не только их личным делом.
Оксеншерна уловил здесь нечто более значительное, такое, что при своевременном вмешательстве могло принести выгоды Швеции. Христина долго на престоле не просидит. Кончились времена мирного жития для пузатых бюргеров. На троне окажется Карл-Густав. Оксеншерна станет полновластным, без всяких ограничений, канцлером при новом короле. Безопасность древнего пути из варяг в греки будут оберегать только гвардейцы короля Карла-Густава, При этих великих переменах польское государство займет надлежащее ему место, Радзеевский за канцлерскую булаву продаст и короля и Речь Посполитую. По сути он ее уже продал. Продал даже без задатка.
Вот так сенаторы польской короны проматывают свою государственность. При этой мысли, не раз возникавшей в его трезвой голове, Оксеншерна только усмехался, конечно не без удовольствия. При помощи Радзеевского удастся перетянуть на свою сторону литовского коронного гетмана Януша Радзивилла. Таким образом, в Литве сразу будет верное королю войско.
Ну, а Хмельницкий? С ним придется повозиться. Пока что будет не худо, если все они намнут бока друг другу — поляки русским и украинцам, а те в свою очередь полякам. И не мешает, если в этот котел сунет свой нос крымский хан. Аксель Оксепшерпа потирал руки от удовольствия.
…В ту же ночь, после беседы в охотничьем замке под Стокгольмом, Радзеевский покинул королевство. Подканцлер получил немало заверений, но письменные грамоты Радзивиллу и другим воеводам побоялись дать.
Радзеевскому в первую очередь надлежало через верных людей дать знать Хмельницкому, что в шведском королевстве им весьма интересуются и что там ничего не имели бы против того, чтобы его послы нанесли дружеский визит в Стокгольм. Радзивиллу напрямик можно обещать должность коронного гетмана не только Литвы, а всей Речи Посполитой. Обо всем этом беседовать в великой тайне, потребовав от тех, кому это будет доверено, клятвы на Евангелии с целованием креста.
Шведским послам в Москве была отправлена со спешными гонцами грамота о том, чтобы настойчиво требовать от царя подтверждения Столбовского мира и существующих границ. А если зайдет речь о новой войне Москвы совместно с Украиной против Речи Посполитой, сказать: «Такая война — дело царя и короля, мы о том еще мало наслышаны. Отпишем в Стокгольм в будем знать тогда, что именно королева Христина и ее министры об этом думают, но если речь идет об оскорблении царя и недостойном написании титулов, то за это король польский должен ответить».
Послу одновременно написано было: голландца Адама Виниуса пока что в шведское королевство не звать. Сказать — пускай пока сидит в Москве. Пускай оный негоциант приложит все усилия, чтобы войти в компанию с московскими торговыми людьми по железодельным мануфактурам. А также через него отыскать способ наладить связи с близкими к гетману Хмельницкому людьми, главное — из его генералов, О чем говорить и какими словами, это нашим послам известно. Через торговых людей это удобнее сделать, тогда и у московских бояр подозрения не будет, будто мы вмешиваемся в домашние дела Московского царства.
Торговым людям было велено железа и оружия, мушкетов московским купцам не продавать. То, что уже погружено на корабли, сбросить на берег. А если купцы московские спрашивать начнут, почему так, — отвечать: «У нас у самих недостаток великий, железных руд мало. Лучше дали бы нам возможность в вашей земле за горою Камень и в иных местах ту руду брать — и вам выгода, и нам хорошо».
Королевскому послу в Трансильванию послали гонца с грамотой: всеми способами наладить переговоры с ханом Ислам-Гиреем. В частности — разведать, как хан относится теперь к гетману Хмельницкому. Хану втолковать: мол, знаем из достоверных источников — Москва с Хмельницким заключила союз не только против Речи Посполитой, но ц против ислама. Настаивать, пусть о том хан султану отпишет.
Папскому легату Вероне обещали: на рубежах Речи Посполитой солдат шведских но будет. Этому обещанию Верона верил. Как и герцог Карл-Густав, как и Аксель Оксеншерна, он знал, что королевство шведское теперь одного хочет: лишь бы глубже погрузился Ян-Казимир в море новой войны, а вот когда начнет выбираться к берегу, тогда другое дело. Но Верона думал о том, что совершается сегодня. Что будет дальше, о том забота Ватикана. Папа Иннокентий X и не таких хитрецов, как Оксеншерна или герцог Карл-Густав, вокруг пальца обводил.
Когда Оксеншерна осторожно прощупывал отношение папского легата к намерениям шведского королевства касательно гетмана Хмельницкого, он встретил здесь горячую поддержку, заставившую его призадуматься. Однако предложение легата воспользоваться поездкой иезуита, аббата Оливерберга де Грекани, который как раз на эту пору оказался в Стокгольме и был секретарем легата, понравилось Оксеншерне.
Предлагая Карлу-Густаву воспользоваться поездкой иезуита, который под видом монаха Даниила направлялся через Украину к святым местам, Оксеншерна услыхал достаточно выразительный ответ:
— А хоть с самим сатаной заключай союз! Только бы дело было.
Оксеншерна заметил многозначительно:
— Ваше высочество, эти люди в иных делах проворнее сатаны.
— Ты в этом лучше разбираешься. Ведь среди этих инквизиторов у тебя есть друзья. Только смотри, как бы Ватикан нас не обманул.
— Насколько я понимаю, этого не случится. Все сделано так, чтобы выгодно было вам, ваше высочество.
— Мне и твоему карману! — захохотал герцог.
А что касается кармана, собственно не кармана (потому что Оксеншерна денег в кармане не носил), а средств для будущих походов, тут и начались жалобы и волнения негоциантов.
Артур Виттенбах, как самый почтенный и богатый (в одном Стокгольмском порту записано за ним пятьдесят кораблей), был уполномочен торговой компанией бить челом министрам. Добиваться новых и решительных мер для обеспечения интересов шведских негоциантов. До каких пор терпеть дерзость обнаглевших венецианцев? До каких пор из их рук — и только из их — покупать благовония, перец, шафран, имбирь, опий, камедь? Даже зернышко ладана для святой службы и то покупай втрое, вчетверо дороже, чем оно стоит… А уже про шелка, бархаты, персидские ковры или индийские ткани — о том и говорить нечего! В Черное море водой не пройдешь, А на суше тоже известно, кто не пускает. Одним Балтийским морем жить теперь для выгоды и благоденствия королевства мало.
Артур Виттенбах был уважаемым лицом. Из его кармана не раз выуживали риксталеры министры и герцог Карл-Густав. Оксеншерна посоветовал выслушать речь Внттенбаха в сенате. Так и сделали. Сенаторы, надувшись как индюки, потели в натопленном зале. Выпучив глаза, слушали внимательно говорливого Виттенбаха. Торговые люди, приглашенные по этому случаю, сидели на скамьях под стеной и были довольны. Наконец-то риксдаг поймет: без них ни шагу. Изложив подробно все обиды со стороны иноземных купцов, Виттенбах сказал:
— Нет более испытанного пути к черноморской гавани Кафа, чем путь по Днепру, через город Киев. В Кафе в большом количестве имеются все драгоценные восточные товары: перец, шафран, апельсины и фипшш, паилучшио благовония, розовое масло хоть бочками вези, А что касается шелков высшего сорта, то ими можно застлать все улицы Стокгольма. Даже ладана там как песку, господа сенаторы. Но как в Кафу пробраться? Украинский гетман учредил в Киеве таможню. Что ни везешь, плати мыто да еще какое! У венецианцев покупать все это — тоже плати втрое, а то и впятеро дороже.
Сенаторы кивали париками. Кривоногий негоциант говорил дело. Разве дальше терпимо такое? Куда идет шведское королевство? Возможно, герцог Карл-Густав прав, нужно выбрать подходящее время и вгрызться в горло северному медведю. Украину давно пора к рукам прибрать, взять под свое начало.
Виттенбах жадно глотал воздух, вытирал лоб пестрым платком, шлепал губами, как жаба. От собственных слов у него закружилась голова. Не раз бывал он в Киеве, ходил на запорожских челнах под парусами в Кафу. Он хорошо знает, какие богатства таит украинская земля. Если бы там стояли гарнизоны шведских гвардейцев! А коли туда не пробиться через московские земли (после недавней войны думать об этом, пожалуй, не приходится), то нужно через Польшу идти на Украину. Ведь вот плетут языками в Стокгольме: «Москва под свою руку взяла Украину…» Выходит, прозевали. Но сказать об этом в сенате Виттенбах не осмелился. Однако он сказал это Оксеншерне во время приватной беседы. Здесь, в сенате, он своим корявым языком проквакал:
— Мы в Москве держались нашими железными рудами. Железо наше продавали московитам. Но теперь это не с руки нам. Да они уже свое добывать научились. Десять лет назад только наши железодельные мануфактуры были, да еще английские и голландские, а теперь больше трех десятков железодельных мануфактур у московских купцов.
Московиты теперь дерзки стали. Ни добывать людям нашим эту руду, ни продавать нам Москва не дозволяет. Также, наслышаны мы, в украинской земле железа и всяких богатств много и что торговый путь на восток по ней пролегает, — великая выгода в том.
Слова Артура Виттенбаха выслушали с надлежащим вниманием. Однако ничего не решили.
Карл-Густав приказал позвать к себе Виттенбаха. Принял радушно. Угостил вином. Подарил рога косули.
— Сам убил.
Виттенбах от такой высокой милости прослезился. Герцог подумал весело: «Дорого обойдется тебе моя щедрость!» Но не успел герцог отвернуться, как слезы высохли на глазах у Виттенбаха. Теперь он не жаловался. Сказал только:
— Одна надежда на вас, ваше высочество. Верим — не дадите торговым людям оскудеть. А мы вашу руку держать будем.
— Не так руку, как карман, чтоб в нем ветер не гулял, — пошутил герцог. — Деньги нужны, Виттенбах. Деньги, деньги. Без них и Христос не друг.
Виттенбах знал — аудиенция у Карла-Густава недешево обойдется. Накануне говорено было об этом и среди негоциантов. Решили — герцогу деньги дать можно, они возвратятся в сундуки владельцев в тройном размере. И потому на слова герцога Виттенбах твердо ответил:
— Сколько скажете, ваше высочество, столько и будет.
— Ответ, достойный рыцаря! — хлопнул Карл-Густав Виттенбаха по животу. — Когда я стану королем, ты будешь у меня командиром рыцарского ордена купцов и ростовщиков. — Карл-Густав весело засмеялся.
— Ваше высочество, такой орден мог бы вам принести больше пользы, чем многие другие, позволю себе сказать, — заметил Виттенбах, все еще ощущая герцогскую руку на своем животе.
— Что ж, возможно, ты прав. А затем знай; торговые пути на Украине будут в твоих руках.
Виттенбах низко поклонился Карлу-Густаву.
— Мы будем молить небо и терпеливо ждать, — сказал он, прощаясь с герцогом.
Ждать? Напрасные слова! Карла-Густава лихорадка трясла от этого ожидания. Уж слишком долго приходится ему ждать! Он ждал, когда появится возможность продолжить дело Густава-Адольфа. Ждал, когда сможет поставить на колени русских людей. Когда Речь Посполитая будет под его скипетром. Когда на богатой украинской земле не станет никаких гетманов и вся чернь будет усмирена его храбрыми солдатами на веки вечные. Наконец, ждал, когда умрет королева Христина и он будет зваться по герцог Карл-Густав, а король Карл X Густав.
Чтобы не терять времени и сократить это ненавистное ожидание, Карл-Густап пока что отправился, в сопровождении генерала Горна осматривать крепости Ямь, Иван-город, Копорье и Орешек и проверять состояние гарнизонов в городах Ливонии и Эстляндии, по соседству с землями Московского царства.
В конце февраля, по приказу генерала Горна, несколько десятков лазутчиков под видом приказных ярыжек и мелких купцов перешли границы под прикрытием вьюги, непрестанно свирепствовавшей уже вторую неделю. Одним было велено подробно разведать, какие русские войска стоят на рубеже, в каком числе, кто воеводы, сколько пушек у московитов в пограничье, не снимают ли стрельцов с посадов. А другие должны были разведать, куда именно передвигаются московские полки и в каком числе. А также выведать, где хранится провиант, и какой, и в чем недостачу терпят московские солдаты.
10
…Провожать Демида Пивторакожуха сошлись побратимы — рудники и оружейники. За столом, на лавках вдоль стен, разместились гости. Александра едва успевала накладывать в миски жареное мясо, пирожки, кислую капусту. Демид подливал в оловянные стаканчики то меду, то випа. От этой смеси, от огня, пылавшего в печи, от табачного дыма шумело в головах.
— А помнишь ли, как пришел сюда? — Лесков наклонился к Демиду, тронул за плечо.
— Как не помнить? — У Демида засветилась на лице улыбка. — Пришел с опаской. Греха не утаю — думал: «Что тут за люди? Может, злые?» А встретили как родного. Работа, и хата, и вот… — поглядел на жену, присевшую на минутку с краешка скамьи, добавил растроганно: — и Леся.
— Ты ее там не обижай, — вмешался Никодим Сверчаков, мистер оружейного дела.
Белая борода его, по краям будто опаленная огнем, отливала медью. Брови кустились над молодыми, блестящими глазами. Все знали — Саня ему крестница. Когда выходила замуж, то у него, как у отца, дозволения спрашивала.
— Саню небось не обидишь, — заметил кузнец Чуйков. Широкое смуглое лицо его прояснилось улыбкой, он тронул пальцем медную сережку в правом ухе, стиснул в руке округлую чарку. — Она такая молодка — коли понадобится, сама постоит за себя.
— Не к чужим едет, — отозвался Лесков, — свои люди. Я в черкасской земле бывал, в Киев на ярмарку ездил. Люди такие же, как и в Москве. Православные люди. А господа что тут, что там, везде одинаковы.
Демид слушал внимательно каждое слово. Сердце наполняла благодарность к побратимам за их доброту и ласку. Жалость брала, что покидает их. Спросил Лесков, помнит ли, как сюда, в Тулу, приплелся. Шел с боязнью в сердце, со слабым огоньком надежды, а оказался среди родных. Руки, правда, у него были ладные, точно рожденные для железа, а все-таки и здесь научился немалому. Вот хотя бы Никодим Сверчаков — ему обязан был Демид многим.
Демид перевел глаза на Лесю. Лицо ее цвело розовым цветом, глаза играли огнями, стройная и легкая. Показалась ему она в эту минуту высокою белокорою березкой. Вот так бы сидеть и глядеть на нее, не отрывая глаз.