Пол Дж. Макоули. Девушка по имени семнадцать
Ей казалось, что ее семья тянула эту лямку целую вечность. Мать утверждала, что ее пра-пра-прародители работали на Фабрике с самого основания, помогая реконструировать здание после Великого События. Самой ценной вещью для девочки была фотография мужчин и женщин в лохмотьях. Они стояли по колено в грязи на фоне холма, покрытого поваленными деревьями — все стволы лежали в одном направлении. Семнадцать начала работать, едва научилась ходить. Мать показала ей, как сортировать бумажные отходы. Потом она гоняла на велосипедах с ребятами из своей компании, вылавливая остатки тяжелых металлов в стоках очистительных заводов, собирала урожай мидий в жерлах канализационных труб — раковины моллюсков были богаты металлами. Она зналась с одними и теми же ребятами десять лет, верховодила ими последние три года и наконец поняла, что компания эта ей ничуточки не интересна. Дети, сушие дети. Поэтому она нарвалась на драку со старшим — долговязым парнем по имени Вулф и сделала из него котлету. А после потасовки заявила, что теперь всем заправлять будет она, и гордо удалилась.
Это случилось прошлой зимой. С тех пор она стала вольнонаемной. Каждый день приходила к соединительному каналу у холодильных установок и вместе с другими ждала сменного мастера, который набирал рабочих. Работа была тяжелой и опасной. Мужчин отправляли в литейные цеха или на очистительные заводы. Семнадцать в основном драила целлюлозно-прядильные машины. Эти автоматы создавали кучу полезных вещей из целлюлозного спрея, напыляемого на различные основы. Механизмы никогда не останавливались, головки распылителей стучали и плевались как бешеные у нее над головой, пока она выгребала горы вонючих отходов, что накапливались под машинами. В этих мерзких кучах жили черви-кровавики, тонкие красные гады длиной в метр, которые больно кусались. Там жили и крысокрабы, и черные сверчки.
Мать не одобряла ее образа жизни. Она талдычила дочери, что давно пора остепениться, выйти замуж и обзавестись детьми. Из-за этого они жутко ругались. Дочь кричала, что она вправе жить так, как хочется ей. Но Семнадцать знала, что, останься она вольнонаемной, неизбежно получит травму. Если увечья будут серьезными, ее отправят на работу к чанам, где древесина растворяется в кислоте. Мало кто мог протянуть там долго — ядовитые испарения сжирали легкие, выедали глаза, покрывали кожу язвами, открывая путь гангрене и, наконец, смерти. Можно было стать производительницей, как ее мать — вечно беременная, оплывшая и опухшая... А если приглянешься какому-нибудь типу, то он сделает тебя своей любовницей. Она уже знала, что это такое — благодаря Диму Тусклому, первому парню в компании взрослых. Она, конечно, хороводилась и с другими мальчишками, но Дим Тусклый показал ей, что такое настоящий секс. После она поклялась, что убьет его или себя, если такое повторится — будь то с ним или с другим мужчиной.
Потом появился Док Робертс, и все изменилось. Навсегда.
Док Робертс был уволен с Военной Службы и получал ничтожную пенсию. Он подрабатывал тем, что ставил пиявки работникам фабрики. Жил он в мансарде, под крышей одного из домишек на краю квадранта. В своем жилище Док повсюду разместил лампы солнечного света, а на дверь вывесил табличку с расценками за услуги.
Семнадцать пришла к доктору через три недели после его приезда.
— Ты не больна и не беременна, — заключил Док Робертс, бегло осмотрев ее. — Зачем ты пришла?
— Вы поднимались. Вы были снаружи, — сказала Семнадцать, глядя на него в упор. Она видела его раньше — Док ковылял по рынку в своем наружном скелете, — но здесь, в лачуге, он казался выше ростом. Внутри скелета помещался человечек из мультиков — такой же тонкий, почти плоский. Док был совершенно лыс, его череп испещряли уродливые грубые шрамы, кожа на загоревшем дочерна лице казалась выдубленной. Он напоминал одну из черепах, что плавали в канале у стоков холодильника.
В комнатке было жарко и влажно. Глянцевые листья растений отливали ярко-зеленым и оранжевым под воспаленным светом ламп. Над его койкой висела полка с книгами; бак со спирулиной[1] был присоединен к туалету, и еще стоял шкаф с застекленными дверцами, где Док хранил лекарства.
— Я поднимался на поверхность не один раз, — сказал Док. — Я провел там двадцать лет, девочка. И вот что со мной стало.
— Я хочу наверх!
— Это нелегкий путь. Оставайся здесь — в нищете. Найди себе мужчину. Рожай детей.
— Нет! Лучше я покончу с собой! — И вдруг, неожиданно даже для себя, она разрыдалась. — Скажите мне! Скажите, как! Как выбраться отсюда, как подняться наверх! — Она размазывала слезы кулаками.
Док Робертс, казалось, наклонился внутри своего каркаса — так, наверное, обычный человек подался бы вперед в кресле. Он посмотрел на нее — пристально, изучающе. Она не отвела глаз. Семнадцать знала, что у него не слишком много пациентов. Производители сами лечат себя и своих детей, вольнонаемные и рабочие врачуют раны и опухоли в лазарете Фабрики.
— Как тебя зовут? — спросил Док.
— Семнадцать, — ответила она.
Она сама придумала себе такое имя. Оно нравилось ей, потому что было вызовом всем и вся. И пусть канцелярские крысы придираются — неужели это имя дали девочке при рождении? Нет, — ответит она, — это я сама себя так называю. Ока что, семнадцатый ребенок у матери? — полюбопытствует клерк. И снова она ответит: Нет. Сколько ей лет? — она не знает точно, наверное, пятнадцать. Так как же ее настоящее имя? Семнадцать, — ответит она, упрямо и дерзко. Она — это она, Семнадцать. Она придумала это имя незадолго до того, как ушла из компании велосипедистов. И давала взбучку всякому, кто осмеливался называть ее по-другому. Так продолжалось до тех пор, пока имя не прилипло к ней. Мать, идя на компромисс, называла ее Надца.
Док Робертс не стал ничего спрашивать. Он склонил свою черепа-, шью голову и сказал:
— Ты будешь платить мне, а я тебя кое-чему научу. Идет?
Так это началось. Она опять возобновила свои рейды за металлами — чтобы заплатить Доку. Лучше всего шла охота на ртуть. Девчонка хорошо знала туннели под Фабрикой. Она знала, где накапливаются ртутные отходы, и всегда возвращалась с добычей вдвое большей, чем у других. Но это было опасным ремеслом. Не потому, что ртуть и другие тяжелые металлы могли наградить ее приступами судорог или падучей, а потому, что рано или поздно девчонку выследят — либо стайка ребятишек, либо банда взрослых — и тогда только держись!
Док Робертс удивился, что она умеет читать — девочка научилась этому, разбирая краткие подписи под объявлениями-комиксами, которые всюду расклеивали надсмотрщики. Док вскоре обнаружил и то, что она умеет умножать и делить большие числа, даже не отдавая себе отчета в этом.
— Ты несведущий мудрец, — объявил он ей.
— То есть — пустоголовая?
— Скорее всего — нет. Просто ты с «секретом». То, что для обычных людей — головоломка, для тебя просто и естественно, как дыхание.
— А это поможет мне пройти испытания?
— Ты умница, Семнадцать. Я буду учить тебя, пока ты сможешь платить мне. Ум и знания — ценность, не меньшая, чем ртуть, серебро, медь или хром.
Док учил ее не только математике. Он рассказал ей, как выглядел мир за пределами Фабрики. Теперь она жаждала этих знаний, как наркоман дозы. Док назвал ей истинное имя мира, имя солнца, объяснил историю.
Семнадцать полагала, что мир называется Миром, а солнце зовется Солнцем. Док рассказал ей, что мир называется Терра, солнце — Дельта Павонис.
— Мы пришли сюда издалека. Из такого далека, что расстояние измеряется годами. — Два дня ушло на то, чтобы объяснить девочке теорию относительности Эйнштейна и то, почему свет движется быстрее всего. — Вот поэтому наши предки прилетели как зародыши на корабле-сеятеле, — говорил Док.
— Он был большой? — в голове у нее возник туманный образ. Что-то большое, как Фабрика, падает сквозь Космос, приближаясь к звезде. А та растет, раздувается, словно воздушный шар, и превращается в Солнце.
— Нет. Когда он летел, то был не больше, чем каждый из нас. И у него был легкий парус — чтобы управлять движением. Парус распространялся на многие тысячи километров, но был всего в несколько молекул толщиной.
Описания и объяснения заняли еще несколько дней. Потом были еще уроки — после основных занятий, — и за них Семнадцать платила «ртутными» деньгами.
— Когда первый сеятель упал на землю, образовалась первая Фабрика, которая создала нас, коров, пшеницу и все прочее, что мы едим.
— Как овсянка и дрожжи?
— Овсянка — это съедобный пластик. Из чего получают дрожжи — не знаю. Может быть, мы привезли их сюда, может статься, это вообще местный продукт. Некоторые из моих растений — как раз с сеятеля. Видишь вот эти зелененькие? Это ростки пшеницы. Я измельчаю их и пью сок. Это — земное, как мы с тобой, как коровы. Другие растения местные — вот эти оранжевые и красные. Хотя мы избавились от многих форм местной жизни, но она все же таится в укромных уголках, ее по-прежнему очень много.
— Жуки и призрачники.
— Ну да. Должно быть, ты их постоянно встречаешь.
— Жуков — уйму, а вот призрачников — никогда. Говорят, один водится в туннелях. Ведь двое ребят пропали. Быть может, виноваты черви-кровавики. Я знаю, что это за твари, — она показала свои шрамы.
— Думаю, богомолы-призрачники попадают через вентиляцию основных холодильников или по дегазационным трубам шахт. Они крепкие орешки, ведь эта планета — не самое удобное место для жилья. Знаешь, почему?
Семнадцать кивнула. Она узнала это на прошлой неделе.
— Потому что в этой системе нет метлы. Нет Юпитера, который бы притягивал кометы, падающие с туманности Урта. Поэтому нужны 'Наблюдение за Кометами и Обслуживание — иначе бы этому миру крепко доставалось раз в сто лет. Но почему это так, Док? Почему вокруг нашего солнца только большие планеты?
— Никто точно не знает. Вероятно, первоначальный диск, из которого сгустились планеты, вращался медленно — поэтому большие планеты образовались близко и заперли в своих недрах тяжелые металлы. Но это только теория.
Док постоянно поражался ее невежеству и страстному желанию учиться. Она знала о Великом Событии, но думала, что оно разрушило только Фабрику, а не весь мир. Она не знала ни о заселении Тер-ры, ни о подъеме Синдика, не знала, почему люди поднимаются на поверхность, не знала, что этот мир был всего лишь одним из сотен миров. Она была подобна ростку, что пробивает себе путь к солнцу, разламывая асфальт. Она жадно впитывала знания, которые получала от него. Она сама, на основе этих знаний, поняла, почему орбиты имеют форму эллипса. Она, как губка, впитала Ньютонову механику, тензорное исчисление, взаимодействие нейтронов. Он не тратил деньги, которые Семнадцать приносила ему — они еще понадобятся девушке, когда она поднимется в мир.
Люди начали замечать, что Семнадцать проводит уйму времени с Доком Робертсом. Мать сказала дочери, чтобы та о себе не очень-то воображала, и они снова страшно поссорились. При этом мать непрерывно помешивала дрожжевой суп, а последний малыш ползал вокруг них. Семнадцать ракетой вылетела из дома и на углу рынка напоролась на Дима Тусклого.
— Скажи, чего ты путаешься с этой старой развалиной? — спросил он. Дим был один — ничего не скажешь, счастье привалило. Его тело сплошь покрывали татуировки, из одежды на парне были только шорты, чтобы выпендриться — показать нашпигованные стероидами мышцы. От него несло потом и мазью, которой он выводил свои мерзкие прыщи. Люди мельком смотрели на них и поспешно отводили глаза — о Тусклом ходила дурная слава.
— Док не настоящий мужик, — сказал Дим, обрызгав ее слюнями.
— Эту штуку оттяпали, когда он был наверху. Или ты забавлялась с его костями?
— Ты туп, как червяк, — парировала Семнадцать. — И там у тебя тоже — как дохлый червяк, если не хуже.
— Что-то ты зарываешься, девонька! Придержи-ка язык!
Дим попытался закрыть ей рот рукой, но она укусила его за палец и убежала.
— Мы с ребятами найдем тебя даже в туннелях, слышишь, стерва! — разорялся Дим ей вслед. — Мы тебя рассверлим вдоль и поперек! На следующий день в коллекторе видели призрачника — тот стоял над телом убитого им ребенка. Через день Док сказал девушке, что скоро приедут Хозяева — на охоту за жуками. Для нее это могло стать хорошим испытанием — лучшим, чем. экзамены.
— Ты отличишься, Семнадцать, они обязательно заметят тебя.
— А вы можете устроить, чтобы меня взяли в загонщицы? Я хорошо знаю туннели, лучше, чем кто бы то ни было.
— Кажется, зацепка у меня есть. Я вхожу в Синдик, хотя и на самом низком уровне — примерно на том же, что и надсмотрщики на Фабрике. Те работают на фабричных боссов. Над ними — попечители, а над теми — владельцы синдикатов. Чем выше — тем лучше видно. Вот последние и видят дальше всех. Они дают нам немного из своих богатств, чтобы уверить нас — мир существует для их процветания. Поэтому-то у нас существует Наблюдение за Кометами и все прочее.
— А один из них поможет мне?
— Они приедут сюда охотиться на жуков, а не на гениальных девчушек. Но тебе надо непременно обратить на себя внимание кого-нибудь из них.
— И он отправит меня на Службу? Наверх?
— Ты достойна лучшей доли. У тебя есть разум. Семнадцать. Доктор поднял руку — моторчик на его внешнем скелете застрекотал. С кости свисала кожа — словно старые тряпки с вешалки.
— Посмотри на меня, — сказал Док. — Вот что происходит с людьми, которые поднимаются на поверхность. Дистрофия мышц, ломкость костей, нарушение кровообращения. Радиация и Служба стерилизуют людей, поджаривая их чуть не до хромосом. Радиация вызывает рак. У меня отрезан метр кишок.
— Это все равно лучше, чем Фабрика.
— Верно, — согласился Док. — Они сделали меня гражданином, дали мне медицинское образование и профессиональную подготовку. Но Синдики не любят, чтобы люди постоянно жили наверху, — они не хотят терять контроль над миром! Представь, что люди вздумают нацеливать ракеты на Терру, вместо того чтобы отражать их. Тебя поднимают однажды, потом, если ты хорошо себя покажешь, тебя могут поднять еще раз, но затем — сбрасывают в дыру. Послушай, Семнадцать, мне сорок два года. Я протяну еще лет пять...
Семнадцать приготовилась было сказать, что это на десять лет больше, чем жизнь любого рабочего Фабрики, но заметила, что Док не слушает.
— Разум, подобный твоему, — продолжал Доктор, — должен гореть сто лет. Вот что обязаны дать тебе Хозяева, когда узнают цену тебе.
Почти каждый вольнонаемный и работник записались на участие в охоте, и почти никто не попал в число счастливцев. Но Семнадцать попала — она уже многому научилась. Дима в списке не оказалось, как и других его приятелей. После того случая она видела парня только раз и не смогла удержаться, чтобы не поддеть его. На следующей неделе он не сможет ей досаждать — предстояло слишком много тренировок.
Ими занимался один из младших надсмотрщиков. Он разделил их на группы по три человека и объявил, что они теперь загонщики. Каждый из них должен был идти впереди Хозяина, выманивать из щелей добычу и загонять ее под выстрелы. Он ознакомил их с системой сигнализации (короткие и длинные свистки), научил, как пользоваться радарами и электрошоковыми ружьями. Но в основном он вбивал им в головы правила этикета.
— Никогда не смотрите на босса в упор, — поучал надсмотрщик. — Не открывайте рта, пока с вами не заговорят, а если что-то спросят, отвечайте немедленно. Если не знаете ответа, так и скажите. Отвечайте: «Не знаю, босс». Ну-ка, повторим! Загонщики откликнулись нестройным хором.
— Живее! Громче!
— Не знаю, босс!
— Чудовищно! Отвратительно! — заключил надсмотрщик. — Сотня сверчков и та справилась бы лучше.
Это был высокий мужчина с кругленьким брюшком и лысиной, которую он пытался скрыть, зачесывая черные блестящие волосы набок. Белая рубашка потемнела под мышками от пота. Надсмотрщик шел вдоль строя, свирепо глядя на людей и давая зуботычины каждому, кто осмеливался прямо посмотреть ему в глаза. Семнадцать глядела себе под ноги, и ее колотило от страха и злости. Надсмотрщик дошел до конца шеренги, повернулся и заорал:
— Слушайте все! Сюда приедут одни из самых важных людей на планете! Они могут уничтожить Фабрику, если захотят! Вы отдадите! за них жизнь, если потребуется! Вы отдадите все, что у вас есть, — сразу и с радостью! Они кастрируют вас, вырежут сердца у ваших детей! А вы — вы должны отвечать громко и ясно, или я всех отправлю на рудники! Еще раз!
— НЕ ЗНАЮ, БОСС! — отозвался строй.
Доктор рассказал ей кое-что о прибывающих Хозяевах. У него имелись портреты каждого из них, он знал, к какому клану кто принадлежал, а также место каждого в сложной иерархии. Это были мужчины, все очень молодые. Похоже, никто из них не знал, что такое работа. Они восходили на вершины Северного Полюса, проводили зимы на просторных пляжах Архипелага. Для нее они все были одинаковы — загорелые лица, широкие белозубые улыбки, коротко стриженые светлые волосы, крепкие скулы, волевые подбородки. Она лучше запоминала числа, а не лица. Когда Хозяева приехали, она все еще нетвердо знала их имена.
Вся Фабрика получила выходной. Впервые за сто лет машины остановились. Тишина оглушила Семнадцать. «Интересно, а наверху так же тихо?» — подумалось ей. Сменные мастера раздали флажки и вымпелы, и люди махали ими, пока кавалькада лимузинов неслась по главной улице к домам, где жили надсмотрщики.
В ту ночь состоялся фейерверк, и разноцветные веера взрывались под куполом, разлетаясь в разные стороны ярко-красными, ядовито-желтыми, сияюще-синими и зелеными звездами. А потом наступил следующий день, и началась охота на жуков.
Семнадцать оказалась в команде с двумя мужчинами постарше, которые сразу дали понять, что им не до нее. Ей было наплевать. Она знала, что заметить должны ее одну, а не всю команду. Ей незачем было смотреть на проржавевшие таблички, отмечавшие каждое пересечение туннелей — она знала здесь каждый дюйм. Семнадцать быстро шла по периметру пространства, отведенного ее команде, описывая широкую дугу, центр которой находился за установками по переработке мусора. Здесь всегда была пропасть мидий, гнездились крабы.