— Эй вы там, — шутливо, но настороженно окликнул их Эндрю. — Что там у вас происходит?
Он выпустил руку Марты и, встав между своей женой и Донаваном, начал подтрунивать над обоими, в надежде положить конец ссоре. Тут они подошли к столику. Все шестеро так привыкли к тому, что в их компании царят мир и согласие, не нарушавшиеся не только словом, но даже неприязненным молчанием, что сейчас растерялись и с опаской ждали появления за их столом Адольфа Кинга, которому, видимо, суждено было сеять смуту.
Кинг не заставил себя долго ждать — это был маленький, плотный мужчина с бледным лицом, блестевшим от пота после долгих часов игры на скрипке, узкими рыжевато-карими глазками, указывавшими на пылкий темперамент, и небольшими, белыми, довольно красивыми руками; он улыбался несколько заискивающей благодарной улыбкой, по которой сразу видно было, что он очень обидчив.
Смущенно улыбаясь, остановился он возле пустого стула, который Стелла пододвинула ему, бросив своими выразительными глазами предостерегающий взгляд на остальных. Но взгляд оказался чересчур выразительным — Кинг заметил его, и улыбка на лице музыканта вдруг стала похожа на собачий оскал. Впрочем, только на миг — признательность взяла верх, и он сел. Надо сказать, что признательность эта была вызвана вовсе не тем, что его, оркестранта, пригласили к столу, ибо все оркестранты были членами клуба и в свободные вечера веселились вместе со всеми и вместе со всеми упрашивали своих коллег сыграть еще что-нибудь — ну один разок, — забывая, что сами, быть может, на следующий вечер вот так же будут с улыбкой покачивать головой в знак отказа. А потому всем и стало не по себе от смущенной благодарной улыбки Кинга — Марта особенно остро это чувствовала, наблюдая за тем, как он беседует со Стеллой. Впрочем, они все наблюдали: Донаван — с мрачным и враждебным видом, Эндрю — спокойно, время от времени поддерживая жену каким-нибудь замечанием, заставлявшим Адольфа поворачиваться к нему все с той же улыбкой, а Пэрри, небрежно развалившись в кресле, скептически посматривал то на Адольфа, то на Донавана. Казалось, он сейчас вспоминает о том, насколько ему всегда был неприятен Донаван.
Донаван что-то тихо сказал Рут и расхохотался; она кратко ответила, видимо не соглашаясь с ним. Тогда Донаван повернулся к Марте и спросил:
— Ну-с, Мэтти, а что ты думаешь о евреях, которые меняют свою фамилию?
Марта холодно ответила, что не видит причин, почему бы им этого не делать, а сама старалась подавить в себе мысль, что ее ответ вызван трусостью: она вспомнила, как отзывался Солли о евреях, отрекающихся от своей фамилии. Обернувшись к Пэрри, она спросила:
— Ты с ним знаком? Он симпатичный?
Пэрри безразличным тоном ответил, что Долли приятный малый и к тому же добрый: он часто остается играть после того, как все оркестранты уже давно собрали свои инструменты и ушли домой.
— И он хороший скрипач, — добавил Пэрри, словно не замечая того, что происходит вокруг.
А Донаван так и кипел от злости.
— Пошли? — громко спросил он Рут после непродолжительного молчания.
Рут, мигая усталыми, опухшими веками, медленно обвела глазами зал и кивнула. Они с Донаваном поднялись — Стелла метнула на них взгляд, исполненный упрека и возмущения. Но Донаван наклонился, поцеловал ее в щеку и сказал:
— Мы заглянем к вам завтра, дорогая Стелла.
И, не попрощавшись с Адольфом, направился к выходу.
Рут попрощалась со всеми за руку, а Адольфу только улыбнулась — он покраснел и хотел было приподняться, но Рут сделала вид, что не замечает этого, и, продолжая улыбаться своей застывшей светской улыбкой, последовала за Донаваном.
Марта и Пэрри остались одни на своем конце длинного стола.
— Редкостный экземпляр, наш Донни, — заметил наконец Пэрри, обдумав как следует свои слова, чтобы не нарушить той вынужденной дружбы, в сети которой они попали, как мухи в клей, три недели назад, казавшиеся им сейчас тремя месяцами.
— Нельзя забывать о его… о том, что ему дома нелегко, — поспешила сказать Марта, хотя до сих пор ей и в голову не приходило, что у Донавана дома не все благополучно.
Задумчиво глядя на Марту своими умными голубыми глазами, Пэрри ласково заметил:
— У тебя доброе сердце, крошка. Ты храбро защищаешь своих друзей.
Марта невольно нахмурилась и отвела глаза: чаши весов колебались. Впервые за все это время она подумала: «Что я тут делаю?» В эту минуту Пэрри тихо предложил:
— Поедем домой, крошка? — Она помедлила, глядя на тот конец стола, где Мэтьюзы и приглашенный ими оркестрант чему-то смеялись — правда, неестественно громко. — Пойдем. Они себя отлично будут чувствовать и без нас, — продолжал Пэрри и поднялся, а когда он поднимался, его рост, казалось, стеснял его, точно он должен был все время помнить, что ноги у него чересчур большие и могут навлечь на него беду.
Марта тоже поднялась и сказала:
— Я, пожалуй, поеду домой спать.
Стелла и Эндрю дружно запротестовали: еще слишком рано, надо как следует провести День подарков, а потом позавтракать у них на квартире. Марта с улыбкой покачала головой — в эту минуту Пэрри крепко сжал ей руку своей лапищей.
— Я загляну завтра, — сказала она, повторяя слова Донавана, но, подумав, что ее уход может быть истолкован так же, как и его уход, прошла вдоль стола и, подойдя к человеку, которого звали Долли, пожала ему руку, сказав, что надеется с ним еще встретиться.
Она заметила, что Стелла одобрительно кивнула ей, а Эндрю улыбнулся. Сам же Долли расцвел такой благодарной улыбкой, что Марта даже смутилась.
Она вышла с Пэрри, трепеща и волнуясь под его пристальным взглядом. На ней было платье из цветастого крепа, которое она купила не подумав — оно было и не в ее вкусе и не во вкусе Донавана, ибо, увидев его, он сказал лишь: «О господи, Мэтти!» А выплачивать за него придется по десять шиллингов в месяц в течение всего будущего года — сейчас она жалела, что приобрела его. Но рука Пэрри, обвивавшая ее талию, казалось, говорила, что Марте все простительно — даже дурной вкус. Они молча доехали до ее дома; у калитки он, ни слова не говоря, вышел из машины и последовал за нею. Марта стала искать ключ, от души надеясь, что никто из знакомых не проедет сейчас по их улице. Но две клубные машины все же промчались мимо; до Марты донеслось: «Привет!» — и она сердито буркнула: «Вот черт!», поспешно сунула ключ в скважину и вошла в свою комнату. Тут она снова помедлила, но все решил за нее Пэрри: поднял ее на руки и отнес на постель.
— Шшш! — невольно прошептала она: ведь миссис Ганн спала по другую сторону тонкой стенки.
— Ничего, крошка, — нежно прошептал Пэрри, восторженно глядя на лежавшую перед ним Марту.
Он смотрел на нее так долго, что Марте показалось, будто она видит себя его глазами и ей тоже нравятся и это раскрасневшееся лицо, и опухшие глаза, и растрепанные волосы. Он наклонился, желая поцеловать ее, — она отогнала стоявший перед ее мысленным взором образ самой себя и закрыла глаза, готовясь забыть обо всем. Но поцелуй длился — все более требовательный, словно вызывавший на сопротивление. Губы Пэрри впились в ее губы — ей стало больно, и она подумала: «Он медлит, хочет меня испытать», — и сразу очнулась, снова увидев себя его глазами. Настороженно следила она за ним, готовая к сопротивлению. Он лег с ней рядом и прижал ее к себе. Марта набралась из романов поэтических описаний любви, а из медицинских учебников — описаний научных, но она не была подготовлена к тому обряду любви, которому самозабвенно следовал Пэрри. И когда он взял было ее руку и потянул вниз, на себя, ее рука как бы оцепенела; он потянул сильнее, моля: «Ну помоги же мне, крошка, помоги!» — и принялся ласкать грудь Марты.
Марта села на кровати и гневно спросила:
— Какого черта, что тебе от меня надо? — Сказано это было просто так, для риторики, но он принял ее слова всерьез и тотчас изобразил на лице поистине собачью преданность, а ее это только еще больше рассердило, и, настороженно вглядываясь в его лицо, на котором появилось не менее настороженное выражение, она воскликнула: — Ты мне просто противен! — Но, подумав, что он может неправильно ее понять, она поднялась с постели, тряхнула головой, откидывая волосы, и холодно сказала: — Видно, ты только и можешь что баловаться и вести себя как мальчишка, но… любить девушку по-настоящему — это тебя, должно быть, шокирует! — Она была вне себя. Он медленно приподнял свое большое тело и сел. «Какой у него глупый вид», — подумала Марта. Пэрри был так удивлен, что не успел даже возмутиться. Марта поспешила воспользоваться этим и продолжала: — Интересно, сколько лет ты… баловался с девушками в машинах? После танцев ты ведь на что угодно способен… кроме самого главного.
Его молчание, которое, вообще-то говоря, никак не являлось следствием того, что он с ней согласен, действовало ей на нервы; Марте то и дело приходили в голову фразы из книг, но она отбрасывала их, чувствуя, что это все не то, и тем больше злилась на себя за свой нескладный детский лепет, за то, что ничего не может толком объяснить ему.
Его молчание, которое, вообще-то говоря, никак не являлось следствием того, что он с ней согласен, действовало ей на нервы; Марте то и дело приходили в голову фразы из книг, но она отбрасывала их, чувствуя, что это все не то, и тем больше злилась на себя за свой нескладный детский лепет, за то, что ничего не может толком объяснить ему.
Теперь уже Пэрри возмутился, и не на шутку. Он поднялся, его крупное волевое лицо стало жестким, а в глазах появилась обида.
— Э-э, крошка, так ты можешь попасть в беду, — предостерегающе, но все еще нежно сказал он.
Она фыркнула — возбужденно, слегка презрительно и спросила:
— В какую же?
— Никогда не поверил бы… крошка, никогда не поверил бы… — пробормотал он. Его дерзкие голубые глаза растерянно и недоуменно смотрели на нее. Чувствовалось, что Пэрри озадачен — точно перед ним дотоле никогда не виданное существо. И, запинаясь, он сказал: — А ведь ты мне нравишься, крошка, очень нравишься. Давай поженимся.
Теперь она, не веря своим ушам, посмотрела на него и расхохоталась. Она вся тряслась от смеха, с которым никак не могла совладать, а он, краснея все больше и больше, прищурился, и на лице его появилось неприятное, злое выражение. Что-то пробормотав, он выскочил наконец из комнаты и хлопнул дверью.
Услышав стук входной двери, Марта вспомнила о миссис Ганн, которая лежала за стеной на своей почтенной вдовьей постели, и от души пожелала, чтобы шум не разбудил ее. До Марты донеслось осторожное поскрипывание пружин. «А, черт бы его побрал!» — подумала она. Растерянная, дрожа от злости и презрения, она стала твердить себе (это казалось ей совершенно необходимым), что она права, а он возмутительно не прав; раздумывая об этом, она не торопясь разделась, аккуратно сложила одежду на стул и легла. Она решила, что будет спать целые сутки — надо же отоспаться за все бессонные ночи.
Но Марта не смогла сразу уснуть. Ей было жарко, она металась на постели, сгорая от стыда. Потом вспомнила о Джоссе и немного успокоилась: она была убеждена, что он разделил бы ее взгляды. А Пэрри и «вся эта компания» — еще мальчишки, они годами таскаются за всеми по очереди девчонками в клубе да болтают всякую чушь, вроде: «Извини меня, крошка» или «Помоги мне, детка»… И после этого он посмел смотреть на нее такими глазами да еще предложил ей выйти за него замуж, точно… Нет, он просто сумасшедший, он совсем свихнулся. Наконец Марта села и закурила, должно быть, пятидесятую сигарету со вчерашнего вечера. Дверь в ее комнату приоткрылась, и показалось бледное, взволнованное лицо миссис Ганн, а затем и она сама.
— Войдите, — резко сказала Марта.
— Я решила принести вам чаю, — сказала миссис Ганн, протягивая Марте полную до краев чашку. А сама исподтишка оглядывала комнату.
«Ищет доказательств», — презрительно и возмущенно подумала Марта.
— Мне послышались голоса, — осторожно начала миссис Ганн. — У вас кто-то был?
— Один молодой человек, он привез меня домой, — сказала Марта, — и только что ушел.
«Думайте что вам угодно», — добавила про себя Марта, глядя на миссис Ганн. А та вздохнула и, избегая встречаться с Мартой взглядом, заметила, что, наверно, скоро пойдет дождь: «Взгляните на небо!» Затем посетовала, что Марта, должно быть, решила совсем не спать по ночам и… Тут миссис Ганн взглянула на Марту, но та спокойно выдержала ее взгляд. Марта допила чай, вернула чашку, поблагодарила и, сказав, что будет теперь спать до утра, отвернулась к стенке.
Миссис Ганн задернула занавески, преграждая доступ первым лучам солнца, и ворчливо заметила, что Марте и в самом деле не мешает поспать: уж больно плохо она выглядит. Хозяйка, шлепая ночными туфлями, побродила еще по комнате, увидела одежду Марты, аккуратно сложенную на стуле, и, по-видимому, немного успокоилась. Марта, конечно, может сама за собою смотреть, не очень уверенно заметила она и вышла, унося пустую чашку. А Марта в это время уже крепко спала. Проснулась она оттого, что Стелла трясла ее за плечо, весело приговаривая, что Марта — ленивая девчонка: ведь шесть часов вечера, пора чего-нибудь выпить, а потом всей компанией ехать в кино.
Марта ворча вылезла из постели и оделась. Она не стала спрашивать, кто это «вся компания», ибо в ее представлении их компания по-прежнему состояла из шести человек.
— Что у вас с Пэрри произошло вчера? — ревниво спросила Стелла и усмехнулась.
Смущенно улыбнувшись, Марта сказала, что они поссорились. На это Стелла спокойно заметила, что Пэрри ужасный увалень и слишком скучен для Марты. Получив такое подтверждение своим взглядам, Марта наконец оделась, вышла на улицу и направилась к машине, где ее молча ждали Эндрю и Донаван. Рут отсутствовала: мать не позволила ей встать с постели.
— Ох уж эти мамаши, — по привычке вздохнул Донаван и рассмеялся своим пронзительным смехом, но никто его не поддержал.
Все были какие-то вялые, утомленные — наступила реакция. Даже обычно столь оживленная Стелла и та присмирела. Расстались они рано, сразу после кино, злясь друг на друга и на самих себя.
Марта решила, что с Донаваном она теперь окончательно рассорилась, так холодно и насмешливо держатся он с ней, да и Пэрри будет теперь избегать ее.
Она легла спать, дав себе слово после Нового года посвятить несколько месяцев Политехническому: ведь она занималась как следует всего месяц, а добилась больших результатов, чем иные девушки за год. Значит, нужно только захотеть. И, преисполненная желания и решимости, она на следующее утро отправилась в контору, немного вялая, но с ясной головой, твердя себе, что про новогодние праздники надо забыть. Накануне Нового года она будет работать, и Марта была убеждена, что выполнит данное себе обещание.
В конце рабочего дня ее позвали к телефону; говорил незнакомый мужской голос — нерешительно, приглушенно, немножко нараспев, как говорят все южноафриканцы. Тон был холодный, официальный, однако в нем было что-то неприятное, точно говоривший то и дело подавлял смешок. Когда Марта поняла, что это Адольф, ее первым побуждением было сказать — нет, она занята. А вместо этого она согласилась провести с ним вечер. Повесив трубку, она решила, что начнет новую жизнь уже после Нового года.
Когда Адольф заехал за нею, у него не было никаких планов насчет того, где и как провести вечер. Марта предложила поехать к Мэтьюзам. Он согласился, но с такой неохотой, что она нерешительно спросила:
— Но это же ваши друзья, не так ли?
Он пожал плечами, как человек, покорно принимающий все, что ему посылает судьба, и Марта в изумлении уставилась на него.
— Почему вы позвонили мне? — спросила она со свойственной ей прямотой, ибо вид у него был какой-то уж очень хмурый.
Он сидел за баранкой и то и дело поглядывал на Марту своими рыжевато-карими глазами, точно не мог надивиться тому, что она сидит рядом с ним. Марту это обижало: должно быть, ее все-таки испортило поклонение молодежи из Спортивного клуба и она возомнила о себе.
— А почему вы подошли тогда и пожали мне руку? — ответил он вопросом на вопрос и в упор властно посмотрел на нее.
— Пожала вам руку? Когда? — с запинкой спросила она: ей было почему-то неприятно, что он заговорил об этом.
— Когда я подошел к вашему столу, вы все, конечно, подумали: и зачем притащился сюда этот еврей… — колко заметил он, но взгляд его просил, чтобы она это опровергла.
И она тотчас опровергла — с тем большим жаром, что это была правда лишь наполовину.
Он рассмеялся, явно не веря ей.
— С вашей стороны было очень любезно пожать мне руку.
— Все вы преувеличиваете, — сказала она смущенно. И, рассмеявшись, добавила: — Вы так говорите, точно… Ведь в Спортивном клубе есть и другие евреи, не так ли?
По правде говоря, она не заметила, есть или нет.
— О, меня там терпят: я ведь продолжаю играть, даже когда уже весь оркестр сказал «баста», — горько заметил он.
— Мне кажется, вы несправедливы, — возразила она, и в самом деле обидевшись: она вспомнила, как отнесся к нему Пэрри.
Они подъехали к многоквартирному дому, и Долли остановил машину — правда, не выключая мотора, точно собирался ехать дальше.
— Ну, так пойдем наверх? — спросил он.
И Марта снова удивилась, почувствовав по его тону, что он как бы бросает этим вызов самому себе.
— Но вы же их друг, правда? — повторила она.
Он нахмурился и, быстро выехав задним ходом со двора, сказал:
— Я повезу вас в «Король клубов», мы с миссис Спор в отличных отношениях.
— Но ведь сейчас только шесть часов, — возразила Марта.
— Для меня клуб всегда открыт, — с оттенком хвастовства сказал он.
Они молча проехали пять миль по шоссе между двойным рядом деревьев и подкатили к ночному клубу, приютившемуся у подножия низенького копье, — не клубу, а самому настоящему амбару, в свое время служившему сушилкой для табака. К калитке была прикручена проволокой черная вывеска, гласившая: «Король клубов». Перед амбаром был разбит цветник, где росли красные, желтые и оранжевые канны. Эти мясистые, неприхотливые цветы самым своим видом как бы говорили: «Здесь все для публики». Сад окружали джакаранды, уже одевшиеся плотной зеленой листвой. Внутри клуба было неуютно: голые кирпичные стены, потолок затянут мешковиной, провисавшей в тех местах, где ее не удерживала проволока. Пол был голый, деревянный. В углу стояла радиола.