Гусько горько усмехнулся:
– Дмитрий Дмитриевич, вы шутите? Да сейчас и такого слова не знают. Я хорошо помню детство, когда все было посвящено воспитанию воли. Сперва воли, а уж потом всех других качеств! О воспитании воли писались книги, снимались фильмы. О силе воли пели песни, а ее слабость считалась самым худшим качеством человека. Не отсутствие, а просто слабость. В моде были люди с железной волей, стальной волей, несгибаемой, несокрушимой!.. «Как закалялась сталь» еще помните? Но тогда наша страна двигалась на всех парах в светлое будущее. Нет-нет, в самом деле двигалась, это было еще при Сталине, тогда еще верили и строили вполне искренне. Потом только говорили, что двигаются, хотя уже топтались на месте.
– А то и пятились, – согласился я. – Я просмотрел выступление замминистра МВД у вас в Госдуме по поводу реформы правонарушений. И дискуссию, что за ним последовала… Что-то не понял ваших депутатов. Я сам, увы, демократ, но, простите, нельзя же до такой степени… Зам министра говорил о новых охранных системах, что позволяют вовремя подать сигнал в милицию, и тут же прибудет бригада быстрого реагирования на скоростных автомобилях. Представитель оборонного завода, что раньше выпускал сверхтяжелые танки, а сейчас клепает кастрюли, предложил особо прочную дверь, которую не взломать… почти не взломать обычными методами. Она и толстая, как лобовая броня танка, и замок из десяти штырей, и открывается только хозяину квартиры, как раньше показывали только в фантастических фильмах… А вот эта милая женщина, директор заповедника особо крупных собак, расписывала прелести этих сторожей, верных, преданных, надежных, что сумеют защитить хозяина и дома, и даже на прогулке…
Гусько сказал с удовольствием:
– А что? Я собак люблю. Жаль, не везде с ними пускают.
Я кивнул:
– Собаки, сверхпрочные двери и хитроумные замки, установка на охрану в милиции, еще советы вот того эксперта, который рассказывал, куда прятать деньги, ибо воры все равно взламывают и самые хитроумные замки и успевают обчистить до прибытия милиции, хоть сигнализация и сработает… Люди, что вы говорите? Ведь вы – депутаты, избранники! Я слышу со всех сторон, что хозяин квартиры сам виноват, что не установил сверхпрочные двери, замки, не поставил на сигнализацию, разболтал, что у него крупные деньги лежат в шкафу между стопками белья… виноват, что ходит гулять поздно, что отпускает дочь одну в школу… Люди, да хоть один из вас сказал, что и преступник хоть в чем-то виноват?..
Он молчал, смотрел ошарашенно. Я сказал устало:
– Когда Чингисхан завоевал огромные пространства, все отметили, что купцы в завоеванных им странах, ставших огромной империей, стали ездить из конца в конец без охраны. Торговля сразу оживилась, стала рентабельной. И одинокая девушка могла пересечь ночью огромный город, и никто не смел ее обидеть. Так если это сделал даже дикий Чингисхан, почему не сделаем мы?
Гусько пробормотал:
– Так то Чингис… А у нас кишка тонка. Мы ж демократы, мать их! Страна у нас дерьмократья, только мы, коммунисты, все еще люди. Да еще националисты, но у них партия дохленькая, грызливая, склочная. Или уже нет?
Он смотрел хитро, я отрезал:
– Да, страна у нас демократья, мы живем по демократическим принципам! Но с головами на плечах. Думаю, если предложу резко ужесточить наказание, это встретит поддержку вашей партии?
Он сказал с энтузиазмом:
– Еще бы!.. А если еще и сразу стрелять на поражение, чтобы разгрузить суды, то вы станете просто… я даже не знаю!
Он шутил, но глаза стали острыми, цепкими, а мозг заработал, я видел по разогреву его камня, в турборежиме.
– Намереваюсь, – сказал я осторожно, – сегодня же выступить с беспрецедентным заявлением. Как и при неудаче со строительством коммунизма пришлось откатиться на старые позиции, так и с юриспруденцией… Придется признать, что реальность совсем не такова, какой рисуем сами себе. Снова поставим на первое место безопасность законопослушных граждан, на которых держится общество, а уж потом подумаем об удобствах преступников, которые это общество разрушают. Так что стрелять на поражение нельзя, вы понимаете, но когда это будет случаться, то к сотрудникам милиции претензий не будет. И так до тех пор, пока преступников не останутся единицы. Тогда снова будем арестовывать со всеми церемониями и поклонами, а сажать в камеры будем с исправными кондиционерами и на ресторанное питание.
Он сказал торопливо:
– Господин президент, я обещаю, что наша партия поддержит эту инициативу единогласно!.. И вообще, что-то вы мне начинаете нравиться…
– Отстань, противный, – ответил я. – Кстати, надо будет почистить и эти… ну, вы понимаете…
– Извращенцев, – он говорил с несвойственной для такого грузного человека поспешностью. – Да, полностью поддерживаем!
Я помедлил, сказал намекающе:
– Мне понадобится поддержка и в ряде других вопросов.
Он тоже помедлил, глаза сверлили меня, как алмазные буравчики сверлят железо, ответил после тяжелой паузы:
– Понимаю, по некоторым соображениям вы их пока не оглашаете. Могу заверить, что, если будут служить укреплению власти, поддержим.
– Укреплению России, – поправил я с неловкостью.
Он усмехнулся, поводил из стороны в сторону указательным пальцем:
– Нет, господин президент, так не пройдет. Под укреплением России можно понимать все, что угодно. Даже ее расчленение. А вот укрепление власти – это однозначно.
– Как это?
– Будет власть, будет и Россия.
Глава 2
Гусько ушел, Новодворский получил свои ЦУ и тоже отбыл, я просматривал отчеты о курсе валют, о строительстве газопровода, нефтяных вышек, катастрофах, авариях на теплотрассах, выступлениях радикальных групп, и все время не оставляло ощущение, что с планетой что-то происходит.
Мало того, что люди ожесточились и дерутся повсюду, но и сама природа, казалось, испытывает зуд от семи миллиардов этих беспокойных существ: проснулись давно погасшие вулканы, разливы рек принимают катастрофические размеры, всюду сходят лавины, смерчи опустошают города, тайфуны топят океанские корабли и разрушают прибрежные поселки, землетрясения участились, ряд городов уже в развалинах, в океанах гигантские волны цунами смывают целые острова…
Но страшнее всего раздражение, охватившее человечество,
Карашахин вошел, осторожно и настолько неслышно ступая, словно в домашних растоптанных туфлях. Я привычно ждал, что передо мной опустится на стол бумага с новыми неприятностями, однако Карашахин лишь заметил коротко:
– Буревестники уже того, реют!
Зубы едва слышно заныли. Я задержал дыхание, уговаривая себя успокоиться, взять себя в руки, надо же вести себя по-президентьи, что это я как тургеневец, Карашахин молчал и смотрел холодными немигающими глазами, даже блеск в них не живой, а словно слюда на сколе.
– Значит, – поинтересовался я, – пора прятать тело жирное в утесах?
– А также сало, масло и другие продукты, – согласился он. – И помалкивать про швейцарские счета.
– Где эти буревестники сейчас?
– Пока только собираются, – сообщил он. – Возле местных профсоюзов.
– А ты говоришь, началась, – упрекнул я и тут же пожалел, ибо Карашахин делает, что может, он упредил о самом начале, а сама демонстрация – это не обязательно марширующие по Красной площади колонны с криками «Ура!», это прежде всего демонстрация своей силы, численности, желания добиться своего. – Извини, я хотел спросить, насколько они агрессивны?
– Трудно сказать, – заметил он осторожно. – Пока собирались группами в своих районах, все было спокойно. Но ивановцы уже выступили, им идти дальше всех, а по дороге к колоннам начали пристраиваться разные личности, на рабочих смахивающие не больше, чем я на рэпера, кричали сперва общие лозунги, а сейчас вот перешли на свои…
Он посматривал на крохотный наладонник, от цветного дисплея по лицу бегали желто-синие пятна, делая его еще угрюмее и несчастнее.
– Какие? – спросил я.
– Ясно, какие, – сказал он с хмурой улыбкой. – Долой правительство, ессно… А до этого требовали всего лишь увеличить занятость!.. Но мало того…
– Что еще?
– Сейчас вот к двум колоннам подъехали на легковых машинах и передают… вот-вот, передают ящики. Если не ошибаюсь, это не лимонад и даже не пиво.
Тупая боль перетекла на всю нижнюю челюсть. Понятно, демонстранты расхватают, у нас на халяву руки сами тянутся. Тут же на ходу и начнут прикладываться к горлышкам, как будто не водка в такой жаркий день, а прохладное пивко… Понятно, к месту сбора придут уже разогретыми. Очень разогретыми. И готовыми. На все.
Я нахмурился, в желудке ком.
– Какая же сволочь удумала вывести именно рабочих? Учли, что к рабочим у нас отношение самое трепетное. Как же, рабочий класс… Гегемон! Пальцем не тронь.
Я нахмурился, в желудке ком.
– Какая же сволочь удумала вывести именно рабочих? Учли, что к рабочим у нас отношение самое трепетное. Как же, рабочий класс… Гегемон! Пальцем не тронь.
Он кивнул:
– На это и расчет. В колонне в самом деле наблюдается повышенная агрессивность, господин президент. Везде снуют подозрительные личности, взвинчивают страсти, пускают слухи.
– Тебе что, и это слышно? Или умеешь читать по губам?
– Я вижу лица тех, кто нашептывает, вижу лица тех, кому шепчут… до и после.
– Да, по мордам понять можно многое.
– И что же? – спросил он с безнадежностью. – Будем придумывать новые рабочие места? Конечно же, в сфере услуг? Чтобы одни группы населения обслуживали другие, а тех третьи?
– Уже распорядился, – обронил я.
– Да, но… – сказал он вялым голосом, – это, как понимаю, простая предосторожность?
– Нет.
– Попугать?
– Нет, – повторил я. – Представь себе, я честен даже с рабочими, хоть и политик.
С Тверской на Красную площадь выплескивались все новые толпы. Большинство под красными знаменами, якобы революцьенные люди труда, чуть меньше – с трехцветными транспарантами и флагами России, остальные – дикая помесь из анархистов, националистов, либералов, религиозных общин и всевозможных обществ. Россия – уникальная страна: работать никто не любит, за годы власти партаппарата отвращение к труду на чужого дядю привили так крепко, что вошло в плоть и кровь, зато побузить и что-нибудь сломать – дело гордости и хвастовства, а завтра каждая группка будет приписывать успех демонстрации себе.
Я понаблюдал на экранах, настроение с утра паршивое, кивнул Карашахину:
– Пойдем взглянем?
Он спросил испуганно:
– Выйти к ним?.. Лучше уж на сцену Колизея.
– Тогда уж на арену.
– Ну да, на арену. Что лучше?
– Это же не звери, – сказал я вяло, – более того, не враги. Заодно подышим свежим воздухом. Да не трусьте, Всеволод Лагунович, посмотрим со стены. Как будто они татары, а мы эти… защитники.
– Татары не раз брали Кремль, – напомнил он. – И жгли. И поляки жгли.
– Так это же не поляки, – возразил я. Суставы затрещали, я потянулся, чувствуя тяжесть во всем теле, а когда-то же порхал, как бабочка, взял пиджак и набросил на плечи. – Пойдем, пойдем! А то ты всегда в норке.
Он с испугом и некоторой обреченностью посмотрел в окно, где солнечные лучи заливали двор растопленным золотом, попробуй выйди под эту смертоносную радиацию и вообще космос, но вздохнул и покорно пошел вслед за мной к двери.
– Но ведет их почти та же «Солидарность», – сообщил он в приемной Ксении. Она с любопытством смотрела на обоих и, как мне показалось, дважды нажала коленом невидимую мне кнопку. – Это рабочие, господин президент. Они могут легко перейти грань дозволенного. Особенно когда по дороге им раздали ящики с водкой.
– Установили, кто?
Он кивнул:
– Все заснято. Хоть как ни отворачивались, ни прятали морды, но, при желании, можно отыскать всех.
– При желании, – ответил я горько. – Мы живем вообще без желаний, стремлений, хотений. Да и нельзя ничего – это же зажим демократических свобод!
Он взглянул с любопытством:
– Вы заговорили тверже, господин президент.
– Это не я, – ответил я. – Это не я заговорил.
Сотрудники секретных служб почтительно вставали, я морщился, они тут же плюхались обратно, президент не любит, чтобы их замечали, это не предыдущий, который млел от счастья, когда его встречали чуть ли не земными поклонами.
На выходе начальник смены спросил испуганно:
– Выезд?
– Нет-нет, – успокоил я. – Посмотрим со стены.
Он вздохнул с облегчением, на высокой Кремлевской стене не так опасно, разве что какой-то маньяк сумеет пронести снайперскую винтовку в дом, а потом, открыв окно, попытается поймать меня в прицел, но все окна, выходящие на Красную площадь, положено держать закрытыми, и едва где-то отворится, сразу привлекая внимание, туда будет нацелено с десяток стволов, а то и ракетная установка.
Воздух свежий, недавно прошел дождь, брусчатка блестит, серые затертые камни оволшебнились: красные, синие, желтые вкрапления стали заметными, некоторые булыжники вообще кажутся глыбами льда, где в глубине вморожены золотые самородки, изумруды и рубины всех цветов и оттенков, агаты и множество драгоценных камней.
По камням уже побежали муравьи, спеша прорыть между ними новые норы, пока земля влажная, легко копаемая, надо расшириться, захватить территории, новые участки корма, вытеснить соседей.
Я поднялся первым, отпихнув Карашахина, он все не мог решить, ему ли идти, прикрывая грудью президента, или же из почтительности пропустить впереди себя. Ветер подул в лицо сильнее, все-таки Кремлевская стена защищает. Пространство между Покровским собором и почти до самого Исторического музея заполнено гудящей толпой, а с той стороны упирается в здание ГУМа. В разных концах площади гремят мегафоны, наконец с той стороны площади остановился грузовик, весь в цветах российского флага, оттуда звучит музыка, напоминая детство, когда вот так же здесь проходили первомайские праздники…
– Ну и как вам это? – спросил Карашахин брезгливо.
– Да никак, – ответил я раздраженно. – Подождем, посмотрим.
На площади, разогретые водочкой, красноморденькие мужички все веселее размахивали флагами. Грузовичок медленно протискивался в середину, наконец занял удобное место, остановился, музыка прервалась, послышалось мощное дыхание, затем сильный, хорошо поставленный голос:
– Дорогие друзья!.. Я не смогу назвать вас господами, господа сидят в Кремле и на наших шеях, пьют нашу кровь, но не рискну и называть товарищами, не по дороге нам с некоторыми из товарищей… Друзья!.. Вот уже…
Морщась, я слушал бред про коррумпированное беспомощное правительство, про разворованную страну, про бедный рабочий класс, что выброшен на улицы, голодает без работы, готов подаваться в криминальные структуры…
Карашахин сказал рядом нервно:
– Ага, так вас и ждут в криминальных структурах. Идите, идите…
– Не глумись над рабочим классом, – сказал я хмуро.
– Да какой же это рабочий класс? Рабочие все сейчас на работе, день-то не выходной!.. И время еще рабочее…
– Предусмотрено, – буркнул я.
– Меры?
– Адекватные меры, – уточнил я.
Он нервно поежился.
– Ох, что-то меня корежит. От гомосеков только подумали чиститься, и то сколько крику заранее!
– Надеюсь, – ответил я с неуверенностью, – обойдется без крови.
– А если нет?
– Тогда прольем. Их на земле семь миллиардов.
Оратор вошел в раж, уже не выкрикивал лозунги, а хрипел в микрофон, едва не грыз его зубами. Но толпа орала восторженно, над головами взлетали пустые банки из-под пива. На машину взобрался «человек из народа», оратор протянул руку, помогая взобраться, белый лист затрепетал в высоко вскинутой руке.
– Вот!.. Вот требования рабочих, что собрались здесь!.. Мы выражаем мнение всего рабочего класса!.. К экономическим требованиям наконец-то прибавились и политические!.. Наше терпение лопнуло!.. Мы требуем отставки правительства, изменения курса в сторону сближения с Западом!.. Только так получим богатые инвестиции…
– …и снова пропьем, – добавил Карашахин в тон.
Я тронул пуговицу под горлом и сказал негромко:
– Пора.
На площади не сразу обратили внимание, что из ворот Спасской башни вышло несколько человек министерского облика, то есть толстые, солидные, уверенные, хорошо одетые, все пошли на толпу уверенно, словно та не из человеческих тел, а из тумана, и как ни разогреты водочкой мужички, но никакой разгул демократии не успел и не сумел вытравить до конца нехороший страх перед властью, перед ними расступались, не пришлось даже останавливаться или проталкиваться.
Перед грузовичком стало понятно, что только один – власть, остальные не больше чем телохранители, а этот, который власть, быстро и ловко вскочил на борт, небрежно отпихнул плечом говоруна, тот не осмелился противиться, я увидел розовое и всегда довольное лицо Шандырина.
Он вскинул руку, призывая к молчанию, лишний жест, и так гробовая тишина, в другой руке появился не лист, а целая стопка листков.
– Дорогие друзья, – сказал он. Обернулся, подмигнул предыдущему оратору, теперь хмурому и настороженному, сказал громко: – Как хорошо, что вы пришли!.. Я сам, знаете ли, из рабочих, семь лет протрубил за токарным станком, пока вечерний институт заканчивал, дорожными работами подрабатывал, вагоны по ночам разгружал, чтобы жену и детей прокормить, так что я все ваши проблемы знаю. Мы рады сообщить вам, что самая главная ваша проблема, оказывается, разрешима. Да, разрешима прямо сегодня!.. Что у нас за пресса, что вам не сообщили?.. А еще говорят, что у нас СМИ работает для народа!.. Я примчался прямо из бюро занятости. Можете кричать «ура» и целовать меня в задницу, разрешаю, но у нас великий праздник! Вот свеженькие данные только по Москве: острая недостача ста семидесяти тысяч рабочих всех специальностей на заводы! На прокладку и ремонт дорог и метрополитена требуется еще двадцать пять тысяч… Я уж не говорю про частные фирмы, куда только на строительство требуется больше двухсот тысяч человек!.. Я уверен, что от вас эти цифры скрывали!.. Вот мерзавцы!.. Сейчас я прочту подробнее, я уверен, что все вы сломя голову ринетесь, чтобы захватить свободные вакансии… Хотя здесь вас около пяти тысяч, а только строительных рабочих требуется, как я уже говорил, больше трехсот тысяч!..