— Вчетвером в одной комнате?
— Так квартирку Семен получил от завода. Еще неженатый был, вместе с отцом и въехал. Ох, с Андрея Семеновича все началось, про него забыла!
— Что началось? — Я начал терять нить разговора.
— Ты не перебивай, экий торопыга, право слово! — рассердилась бабка. — Дай по порядку-то изложить! Значитса, только они въехали, года не прожили, мебелю еще хорошую купить не успели, как Андрея Семеновича машина сшибла. Аккурат в нашем дворе. Он на лавочке скучал, курил себе спокойненько, а тут мусорщик вылетел и задом скамеечку обвалил. Шофер пьяный оказался, посадили его потом, только что толку? Мужика не вернуть.
Я внимательно слушал старуху. После смерти отца Семен женился, у него родились дети-погодки, казалось, все хорошо, но неожиданно грянуло несчастье. Заболел сын. Мальчика пытались лечить, но он умер, не успев справить пятый день рождения. Семен Андреевич и Евгения Львовна просто почернели от горя и всю свою любовь отдали дочери. Мать ни на шаг не отходила от девочки, водила везде за руку, но не уберегла. Галя скончалась в восемь лет от лейкоза. После всех обрушившихся на семью несчастий Семен начал пить горькую и однажды зимой просто замерз на улице, упал пьяный в сугроб, заснул и не проснулся. Евгения Львовна превратилась в истовую богомолку. В любое время года она носила черное пальто до пят и повязывала голову платком. Мимо соседей бедняжка проскальзывала тенью, никогда не здоровалась, но люди не осуждали, а жалели несчастную женщину. Впрочем, она пережила мужа на двадцать лет. Умерла совсем недавно.
Устав от ненужных сведений, я довольно резко спросил:
— Ну и что?
— Как это? — возмутилась старуха. — Чего глупость спрашиваешь? Не успела она на тот свет перекинуться, как в квартиру Беата въехала, и что вышло? А? Нет, точно дьявольское место! Надо бы батюшку позвать и молебен заказать.
— Вы лучше вспомните, о чем Беата говорила со своей гостьей, — потребовал я.
Евдокия Петровна попыталась сосредоточиться и довольно связно передала диалог, подслушанный под дверью.
— Случайно вышло-то, — оправдывалась она, — сумки руки оттянули, вот и встала у чужой квартиры. Мне бы и в голову не пришло любопытствовать, что у людей происходит.
Я кивал, пытаясь сохранить на лице самое милое выражение. Похоже, Евдокия Петровна, как все женщины, никогда не упустит возможности сунуть нос в чужие дела.
— А уж как я перепугалась, когда она Беату убить пообещала! — квохтала бабуля. — Откуда только силы взялись, мигом на свой этаж взлетела.
Ага, наверное, решила, что сейчас дверь распахнется и разъяренная соседка, обнаружив на коврике прильнувшую ухом к замочной скважине Евдокию Петровну, надает ей зуботычин.
— Значит, последнее, что вы слышали, была фраза про убийство?
— Точно, — ответила информаторша и перекрестилась.
— Почему же вы решили, что это Беате грозят? Людей-то вы не видели, вдруг, наоборот, девушка будущую свекровь пугала?
— Э, милок, — напряглась старушка, — ну не совсем же я из ума выжила! Соображение имею, по голосу скумекала. Один бодрый такой, высокий, а другой глухой, с кашлем. Нет, пожилая грозила, да с таким чувством, меня аж до костей пробрало!
— Больше ничего не вспомните?
— Нет, милый, — покачала головой Евдокия Петровна, — убегла от греха к себе. Да, собака как раз залаяла. Бабы на секунду свариться перестали, так пес загавкал, ну я и подхватилась.
— У Беаты жила собака?
— Нет.
— Тогда кто лаял?
— Сама удивилася сначала, а потом докумекала: небось убийца с шавкой пришла.
Я встал, поблагодарил за чай, вышел в прихожую и, завязав ботинки, уточнил еще раз:
— Твердо уверены, что лай несся из квартиры Беаты? Может, у соседей песик «разговаривал»?
— Так у нас в подъезде ни одной собаки, — быстро пояснила Евдокия Петровна, — кошки здеся, а в тридцатой попугайчики. Идешь по лестнице, остановишься передохнуть, а они так бойко чирикают, прямо музыка.
Да уж, похоже, самое любимое занятие бабули — это напряженно вслушиваться в звуки, доносящиеся из квартир соседей.
На улице похолодало еще сильней. Подняв воротник, я порысил за угол дома. Интересно, каким образом Нора хочет оправдать Соню? На мой взгляд, и Катя, и Евдокия Петровна дали просто убийственные для Чуевой показания! Единственное, что мне непонятно, это откуда в квартире Беаты взялась собака и куда она делась потом.
Лоток с газетами стоял не у дома, а чуть поодаль, на перекрестке. Я подошел к торговке и, приветливо улыбаясь, спросил:
— Простите, вы Лена?
Женщина подняла голову:
— И чего?
Она походила на гору, вернее, на холм, низенький и толстый. Рост газетчицы почти совпадал с объемом талии. Неожиданно Лена стащила огромную варежку, на свет показалась маленькая, совсем детская ладошка, и до меня внезапно дошло: она не полная, просто из-за холода нацепила на себя куртку, а сверху еще натянула безрукавку из цигейки.
— Что вам надо? — шмыгнула носом продавщица. — Газету или журнал?
Чтобы расположить ее к себе, я вытащил сторублевую банкноту и попросил:
— Наберите изданий на эту сумму.
Обрадованная женщина зашуршала бумагой, потом спросила:
— Пакет дать?
— Сделайте милость.
— Тоже мне милость, — фыркнула баба, — пять рублей гони, и все дела.
Я вынул монетку, протянул ей и поинтересовался:
— Как бизнес идет?
— Нет никого, вы первый, народ от холода дома прячется.
— Зачем вы тогда стоите?
— Хозяин велит, ему наплевать, что мороз, если не выйду, денег не даст, а нам с дочкой жрать надо.
— И сколько получаете?
— Семьдесят рубликов за смену.
Я вновь открыл кошелек, снова добыл оттуда розовую бумажку и положил ее на газеты.
— Это что? — напряглась Лена.
— Берите, премия.
Но бедная женщина твердо усвоила истину про сыр и мышеловку. Не прикасаясь к деньгам, она протянула:
— Что вам от меня надо?
— Да вы не бойтесь, — улыбнулся я.
— Что лыбишься, словно гиена, — неожиданно рявкнула Лена, — говори живо, в чем дело!
— Помните женщину, которая несколько дней назад налетела на ваш лоток?
— Кто ж такую дуру забудет!
— Описать ее внешность сумеете?
— Это все?
— Да.
Лена осторожно взяла деньги, помяла в руках, потом сунула сторублевку в карман и вполне дружелюбно сказала:
— Так ничего особенного в ей не было. Шуба из каракуля, воротник норковый, шапка такая, круглая, меховая, очки в коричневой оправе. В общем, сильно старомодная, сейчас так не одеваются. Вышла она из-за угла, подбежала ко мне и потребовала: «Дайте „Семь дней“».
Лена отпустила товар, получила купюру, положила на тарелочку сдачу. Тетка оперлась рукой с ярко-красными ногтями на столик, и тот по непонятной причине опрокинулся. Журналы и газеты попадали в снег. Лена разозлилась:
— Ну за каким фигом на столик навалилась? Подбирай теперь!
— Сама соберешь, не барыня, — огрызнулась тетка. — Где моя сдача?
— Вона, в сугроб укатилась, когда ты лоток снесла!
— Давай деньги.
— Так они в сугробе.
— Выкладывай другие.
— … совсем! — взвилась продавщица. — Лезь за ними, один раз уже дадено…
— Дрянь!
— Гадина!
Они препирались пару минут, и тетка ушла к метро.
— Вот ведь падла какая! — возмущалась сейчас Лена. — Специально сапожищами по газетам потолклась, все изодрала. У меня хозяин потом из зарплаты вычел. Я эту скотину на всю жизнь запомнила! Морда противная, родинка у самого носа, очки, челка седая до бровей висит. Сама старая, а хулиганка, да и маникюр как у проститутки, ногти красные-красные, словно она их в кровищу окунула.
— Вы уверены, что это были ногти?
— А что у людей на пальцах? Волосы? Слава богу, с глазами у меня полный порядок. Увижу еще раз, сразу узнаю и морду отполирую.
Еле двигая совершенно заледеневшими ногами, я дошел до машины, открыл дверь, воткнул ключ в зажигание и застонал от злости, услышав столь неприятный для любого автомобилиста звук: цык-цык-цык. Мотор не заводился, очевидно, не слишком новый аккумулятор не вынес мороза.
Конечно, многие мужчины шутя справляются с подобной проблемой, но не я. Техника ставит меня в тупик, максимум, на что я способен, — это ввернуть лампочку.
С тоской захлопнув дверцу, я со всей возможной скоростью понесся к метро. Сейчас доберусь до дома, позвоню механику Георгию Васильевичу, уж он-то быстро оживит умерший «жигуленок».
В подземке я был последний раз году этак в девяносто первом, поэтому страшно удивился, когда вместо жетона мне в кассе выдали картонный прямоугольник. Я попытался запихнуть его в щель автомата, но он не пролезал. Сзади напирала толпа.
— Эй, дядька, — крикнула размалеванная девица, — дрыхнуть дома надо, поворачивайся живее!
— Эй, дядька, — крикнула размалеванная девица, — дрыхнуть дома надо, поворачивайся живее!
— Наверное, автомат сломан, — растерянно протянул я.
— Он в порядке, — взвизгнула девка, — это у тебя голова не работает! Ну как ты карточку суешь? Повернул жопой вперед! Давай сюда!
Цепкой ладошкой с короткими пальцами она выхватила карточку.
— Смотри, деревня, тут для таких, как ты, козлов, стрелка нарисована, ясно?
Автомат хрюкнул, втянул внутрь карточку, потом выплюнул ее назад. Я указал на красный огонек.
— Видите? Он все же неисправен.
— Ну, блин, ты откудова в столицу заявился? Из какого Зажопинска? — веселилась девчонка. — Вытащи пропуск и шагай.
— Чего над человеком потешаешься? — сурово сказала женщина лет пятидесяти. — Небось и впрямь впервые в метро, объясни нормально.
— Понаедет провинция, — не сдалась девушка, — все метро заполонили.
— Сама-то ты москвичка? — хмуро осведомилась тетка, выдергивая мой талон на вход.
— Да, а шо? — скривилась девчонка.
— Ой, не могу! Шо! Ни шо, — захихикала тетка. — Езжай в свое общежитие, лимита убогая, ишь когти раскрасила, срам смотреть!
Я не стал слушать их ругань, а, быстро пройдя турникет, спустился на платформу и стал ждать поезда. Если признаться честно, живу словно рыба в аквариуме, плаваю в закрытой системе и редко общаюсь с народом. Может, это к лучшему?
Поезд с ревом подкатил к перрону, я вошел в вагон, который, к моей радости, оказался полупустым. Сел на сиденье и принялся бездумно разглядывать пассажиров, большинство из которых держало в руках книги.
Недавно «Литературная газета», которую я продолжаю по привычке покупать, затеяла целую дискуссию на тему, кого из современных литераторов считать гениями. Назывались совершенно неизвестные мне фамилии, в результате победил некто Слонов с повестью «Душевная рана». Интересно, журналисты «Литературки» когда-нибудь ездят в столичном метро? Сейчас в вагоне находилось примерно двадцать человек, и я насчитал три томика Марининой, два — Колычева, четыре — Литвиновых и один — Агаты Кристи. Остальные уткнулись в учебную литературу, Слонова не было ни у кого.
— Следующая станция… — ожил динамик.
В вагоне началось шевеление. Часть пассажиров вышла, им на смену вошли другие. У вновь прибывших тоже оказались книги: парочка любовных романов, Дашкова и грамматика немецкого языка. Двери начали закрываться.
— Эй, погодь, — донеслось с платформы.
К вагону спешил дядька с двумя обшарпанными чемоданами в руках. Он подлетел к двери, всунул между створками голову, украшенную кожаной кепкой, и в эту же секунду они хлопнули, зажав несчастному шею. Все произошло в секунду, вагон дернулся и медленно пришел в движение.
— … — заорал бедный мужик, делаясь похожим на огнетушитель, — отъездился!
Я вскочил и ринулся к бедолаге, еще пара мужиков кинулись на помощь. Объединив усилия, мы отжали двери. Поезд, вздрогнув, остановился. Потный, тяжело дышащий мужик ввалился внутрь.
— Вот так … — сказал он.
— Послушай, дед, — возмутился один из парней, открывавший двери, — если в следующий раз попадешь в такое положение, бросай свои баулы и раздвигай створки, так и погибнуть можно.
— Еще чего, — огрызнулся дядька, — чтоб мой багаж сперли!
— Вот дурья башка, — взвился юноша, — если голову оторвет, ничего уже не понадобится.
— Не скажи, — отдувался дядька, вытирая лицо рукавом болоньевой куртки, — у меня в узлах полно всего хорошего, за деньги купленного, а в вашей Москве одни воры. Меня шурин крепко предупредил: «Ты, Василий, чемоданы без присмотра не оставляй, мигом…» Ох и натерпелся я страху! Метро-то дурацкое! Виданное ли дело, поезд двери закрыл и поехал! Чуть не убил меня.
— Надо было другой поезд подождать, — вступила в разговор женщина в голубой шапке из мохера. — И незачем метро ругать, просто следует аккуратно им пользоваться!
— Дрянь, а не транспорт, — решительно сказал дядька, подхватывая чемоданы, — а вы все в этом городе психи — бегом, скачком… Орут все, пихаются, бутылка пива семнадцать рублей стоит! Это кто же себе такое позволить может? Ваще, блин, сдурели.
Поезд мирно докатил до следующей станции. Двери распахнулись, я вышел на платформу. Вообще-то, провинциал был прав, окружающие сограждане толкают со всех сторон.
Глава 8
Нора взяла у меня диктофон, на который я, не надеясь на собственную память, записал рассказы тех, кто видел Соню, и удалилась в кабинет. Я прошел к себе и лег на диван. Следовало пойти на кухню и заварить чай, а еще лучше порыться в холодильнике и соорудить пару бутербродов. Но, во-первых, я терпеть не могу хозяйничать, во-вторых, во рту прочно поселился вкус «чая», которым потчевала меня Евдокия Петровна, в-третьих, у плиты сейчас колдует над очередным несъедобным блюдом горничная Лена, она явно захочет мне услужить, но даже сыр, просто положенный на хлеб, в руках Леночки превращается в нечто отвратительное. Я натянул на себя плед и начал медленно засыпать, сказывались последствия бессонной ночи. Ноги наконец-то согрелись, тело расслабилось. В комнате было тепло, пахло моим любимым табаком. Пару месяцев назад я начал курить дома трубку. В город по-прежнему беру сигареты, но в свободную минуту устраиваюсь в кресле, раскрываю книгу, набиваю…
Вдруг зазвонил телефон.
Я нехотя приоткрыл глаза. Ни за что не встану, аппараты стоят во всех комнатах, Лена подойдет. И точно, вскоре телефон замолчал. Я опять начал проваливаться в сон, и тут оглушительно заиграл мобильный. Поняв, что отдохнуть не удастся, я взял «Нокиа» и буркнул:
— Да?
— Ванечка, — раздался голос Таисии, домработницы Николетты, — будь другом, приехай поскорей.
— У вас что-то случилось?
— Так Николетта заболела, орет дурниной, — ответила Тася, — видать, плохо ей совсем. Велела тебе явиться.
Я встал и открыл шкаф, машины нет, следует одеться потеплей. Можно, конечно, никуда не ехать. Вам кажется, что я плохой сын? Может, и так, но если Николетта, по выражению Таси, «орет дурниной», значит, ей не так уж плохо. По моим наблюдениям, когда человек собрался умирать, он молчит. И потом, сдается мне, что маменьку треплет похмелье.
Ботинки на меху почти спасли меня от холода. Тася приняла дубленку и жарко зашептала:
— Врача велела вызвать.
— А ты как поступила?
— Ноль три позвонила!
Я укоризненно покачал головой, сейчас придется объясняться с озлобленными медиками.
В спальне было очень душно и пахло валокордином. Я решительно распахнул форточку, морозный воздух мигом ворвался в помещение.
— Вава! — взвизгнула маменька. — Ты решил меня убить! Немедленно закрой!
Я усмехнулся. Вава! Еще не так давно матушка постоянно звала меня этим детским именем, и пришлось приложить немало усилий, чтобы отучить ее от идиотской привычки. Правда, сейчас кличка «Вава» отчего-то перестала меня злить. Наверное, я в сорок лет пережил кризис подросткового возраста и стал смотреть на мир иными глазами. Впрочем, Николетта теперь редко обращается ко мне так, только когда злится.
— У тебя болит голова?
— О-о-о, — простонала маменька из-под пухового одеяла стоимостью пятьсот долларов, — умираю! Слушай внимательно! Я привела в порядок весь архив, разобрала фотографии, письма. Тебе после моей смерти будет интересно посмотреть! Мне признавались в любви такие люди! Поэт Филимонов! Ты, надеюсь, слышал эту фамилию! Еще генерал Бобрин…
Я кивал. Николетта в своем репертуаре. Примерно два раза в год она устраивает спектакль под названием «Близкая смерть» и торжественно пишет завещание. Затем призывает меня и начинает отдавать приказания. Ей и в голову не приходит, что чемодан, набитый пожелтевшими письмами, в случае чего будет мигом отправлен в печь. Мне совершенно неинтересно читать обращенные к маменьке любовные послания, я очень уважал отца и предпочитаю думать, что матушка ему никогда не изменяла.
— Вава, ты меня не слушаешь! — взвизгнула Николетта.
— Нет-нет! Я очень внимательно слушаю.
— Тогда почему ты молчишь?
А что я должен делать, по ее разумению? Заламывать руки, падать на пол и биться затылком о паркет?
— Извини, я борюсь со слезами, не каждый день теряешь родную мать!
Николетта села, с подозрением глянула на меня, потом вновь обвалилась в подушки.
— О-о-о, моя голова, тошнит!
— Не следовало пить коктейли, предупреждал ведь.
— Какой ты зануда! О-о-о… Врача вызвали?
— Сейчас придет.
— Тася!!! — завопила маменька.
Домработница материализовалась на пороге.
— Немедленно смени постельное белье, дай розовое, то, новое, с вышивкой. И сорочку другую, голубую, нет, красную. Стой, дура, куда пошла?
— За бельем.
— Лучше пижаму, — рявкнула Николетта, — бежевую, с рюшами! Духи принеси. «Миракль».