– А нож?
– Прихватили с собой. Кто именно – не знаю. Думаю, что убийца. Невиновному он зачем? Ну что, соседи заподозрили неладное – дверь заперта, в почтовом ящике полно газет, в квартире кот орет… Пригласили участкового, взломали дверь и увидели…
В общем, можешь себе представить, что именно они увидели. Через два дня я установил всех участников этой пьянки. Хотя, честно признаюсь, было непросто, Козулина скрывала свои деловые привязанности.
– Знаешь, – с подъемом воскликнул Ксенофонтов, – я напишу о тебе не меньше ста строк! Во всяком случае, пятьдесят строк обязательно, – добавил он, несколько умерив свой восторг.
Спасибо, – сказал Зайцев. – Но до победы еще далеко. Слушай… Рана одна. Смертельная. Других повреждений нет. Ни синяков, ни ушибов, ничего. То есть виноват один. И оба приятеля дают показания, которые полностью совпадают с обстоятельствами дела, со всей картиной преступления. Но при этом каждый говорит, что убил другой. Совпадают все детали – ссора, удар, нож, попытки привести ее в чувство… На обоих обнаружены следы крови, в одежде, в обуви… Оба бежали с места происшествия. И объясняют это одинаково – убил другой, а я, дескать, не знал, как быть… Ну и так далее. Мы перепробовали и перекрестный допрос, и очные ставки, составили поминутную хронологию происшествия, провели следственный эксперимент и восстановили, кто где сидел, где лежал нож, каждый из них рассказал мне всю историю от начала до конца по десятку раз. Я все надеялся, что убийца начнет путаться. Ничуть. Никто не путается. Все правильно, так и должно быть – ведь ни одному из них не нужно ничего придумывать, оба рассказывают правду, но один – о себе, а второй о своем приятеле.
– А если покопаться в их прошлом, в личных качествах, сопоставить характеристики…
– Во-первых, оба промышляли на перепродаже туфелек, сапожек… Это их уже как-то уравнивает. Но, допустим, я установлю, что один из них ударник труда, а второй – горький пьяница, что у одного дети, а у другого алименты, что один носит галстук в тон костюма, а второй пользуется капроновым поводком на шее… И что? Скажу больше – все это я уже проделал, я знаю о них больше, чем они сами о себе. Ну и что? Кто же ударил?
– И все-таки следы остаются, – вздохнул Ксенофонтов.
– Там следов на десять преступлений. Но они однозначны, понимаешь? Нет следов, которые говорили бы в пользу одного или другого.
– В души бы им заглянуть…
– Очень ценная мысль, – сказал Зайцев, поднимаясь. – Пойду. Целую неделю я спал по три-четыре часа в сутки. Для меня это маловато. Хочу отоспаться.
– Ну что ж, – поднялся Ксенофонтов, сбросив с коленей кота. – Спи спокойно, дорогой друг. Да, а какой нож был у твоих приятелей?
– Сосед Козулиной сделал. Работает на заводе… Нашел я этого умельца. Частное определение писать буду.
– А какая ручка на этом ноже?
Зайцев с сожалением посмотрел на друга и, не ответив, отправился в прихожую.
– Это важно? – спросил он, обернувшись. – Не видел я ножа, нет его… Сосед говорит, что ручку сделал из темно-зеленой пластмассы. У него дома точно такой же, можешь пойти посмотреть. Козулина что-то достала ему в универмаге, вот он и отблагодарил ее ножом.
– Сколько в нем, сантиметров двадцать?
– Тридцать один, – улыбнулся Зайцев настырности Ксенофонтова.
– Откуда такая точность?
– От соседа. У него, кстати, еще заготовки остались, как он говорит – поковки. Берется хорошая рессорная сталь и в раскаленном состоянии проковывается. Получается почти булат. Нашему ширпотребу такое и не приснится.
– А как он крепил ручку к ножу?
Зайцев, уже направившийся было к лифту, обернулся.
– На заклепках, понял?! Две белые алюминиевые заклепки! Понял?!
– Как же он такую сталь продырявил?
– Умелец потому что, – сказал Зайцев и шагнул в лифт. – Хочу спать! – успел выкрикнуть он до того, как двери захлопнулись и кабина отправилась вниз.
Ксенофонтов вздохнул и вернулся в квартиру. С балкона он долго смотрел на городские огни, легонько покусывая правый ус, который в этот вечер показался ему длиннее левого.
– А все-таки следы остаются, – пробормотал он и лег спать.
А утром, едва проснувшись, позвонил Зайцеву домой.
– Старик, если не разоблачишь убийцу, дай знать. Помогу.
И положил трубку.
Звонок от Зайцева раздался после обеда, когда Ксенофонтов сидел в редакции за своим столом и в мучительных раздумьях составлял план выступлений на ближайший месяц.
– Скажи честно – ты шутил? – Голос Зайцева был нетерпелив.
– Ничуть. Дело в том, что…
– Приходи, пропуск заказан.
Остановившись на противоположной стороне улицы, Ксенофонтов некоторое время рассматривал здание, в которое ему предстояло войти, наблюдал суету машин на перекрестке, пульсирующий в такт светофору поток пешеходов и наконец направился к подъезду. Он уже знал, где кабинет Зайцева, но едва открыл дверь, увидел, что там полно людей, что его друг озабочен, если не растерян.
– Подождите в коридоре, гражданин, – сухо сказал Зайцев. – Не видите – у нас очная ставка, – добавил он уже для Ксенофонтова. – Мы скоро закончим.
Ксенофонтов прошел по коридору, остановился у стенда со всевозможными плакатами. На одном из них был изображен человек с прекрасным мужественным лицом – он выносил ребенка из горящего дома. Рядом был изображен милиционер, мчащийся на ступеньке грузовика, а в кабине, судя по низкому лбу и повышенной волосатости, сидел особо опасный преступник и очень недовольно смотрел на милиционера. Были тут плакаты, изображавшие перестрелки, рукопашные схватки, но на нескольких протекала спокойная и достойная жизнь: по залитой вечерними огнями улице, неестественно выпрямив спины, шли мужчины и женщины с красными повязками на рукавах. Ксенофонтов с уважением посмотрел на дружинников, озабоченных свалившейся на них ответственностью за покой граждан. «Вот так подежурят, подежурят, глядишь, и три дня к отпуску получат», – не без зависти подумал Ксенофонтов.
Дверь за его спиной открылась, и из кабинета Зайцева в сопровождении конвоя вышел невысокий плотный человек с большой влажной лысиной и обиженным взглядом. Светлые волосенки сохранились у него лишь за ушами. Он, видимо, уже знал, как следует ходить по коридорам, знал, как держать руки, – крупные тяжелые ладони он заложил за спину. Когда мужчина проходил мимо, Ксенофонтов явственно уловил запах бензина. «Шофер, – догадался он. – Значит, следующим выйдет слесарь».
Через несколько минут из кабинета, тоже с конвоем, вышел смуглый парень. Ксенофонтов успел заметить его маленький нервный рот, длинные ресницы, скошенный подбородок.
– Заходи, – Зайцев раскрыл дверь пошире. – Видел касатиков? Это они и есть.
– Уныло у тебя здесь, – сказал Ксенофонтов, оглядывая стол, стулья, пустую вешалку, сейф, выкрашенный коричневой краской «под мрамор». – Повесил бы что-нибудь… У меня есть хорошая картинка – японка на фоне синих морских волн, а сама загорелая, вся в брызгах воды, зубы – жемчуг, а в глазах такой призыв, такой призыв… Хочешь, подарю? Одета, правда, японка неважно, можно сказать, вовсе не одета, но это ей и ни к чему. Ей нет надобности украшать себя одежками. Твои стены она наверняка оживит. Подарить?
Зайцев вздохнул тяжело, будто расставался с живой японкой, подошел к окну и ударом кулака распахнул створки. Прохладней в комнате не стало, зато сам вид распахнутого окна как бы освежил воздух.
– Из-за этих убивцев и окна не откроешь, – проворчал Зайцев.
– Лысый – это шофер?
– Угадал. Лавриков его фамилия. А второй – слесарь. Песецкий. Красавец, каких свет не видел. Ладно, что скажешь? Кто из них? Кого под суд?
– О! Нет ничего проще! – Ксенофонтов беззаботно махнул крупной суховатой ладонью. – Но сначала хочу задать несколько вопросов… Если в этом деле нет служебной тайны, скажи, будь добр, что они говорят друг о друге?
– Ты считаешь, – Зайцев помялся, – что ответ уже есть в уголовном деле? – Он положил руку на рыжеватую папку, украшенную крупными чернильными цифрами.
– Так что же они говорят?
– Сейчас, – Зайцев нашел нужную страницу. – Зачитаю тебе дословно.
– Да, лучше всего дословно. – Ксенофонтов закрыл глаза и скрестил руки на груди, приготовившись слушать.
– Так… Шофер о своем бывшем приятеле выражается так… «Песецкого знаю несколько лет. За это время убедился, что он крайне низкий человек, способный на любую подлость ради десятки». Ну и так далее.
– Жестко! – воскликнул Ксенофонтов. – А что думает о лысом шофере красивый слесарь?
– Слушай… «С Лавриковым нас познакомила Козулина. Когда предложили ему сотрудничество, он согласился. Водитель он неплохой…»
– Жестко! – воскликнул Ксенофонтов. – А что думает о лысом шофере красивый слесарь?
– Слушай… «С Лавриковым нас познакомила Козулина. Когда предложили ему сотрудничество, он согласился. Водитель он неплохой…»
Ксенофонтов прошелся по комнате, постоял у открытого окна, присел на подоконник. У Зайцева было выражение, с которым смотрят на заезжего фокусника – и посмеиваются над ним, и в то же время ожидают чего-то необыкновенного.
– Скажи, а ты спрашивал у них о той женщине… Как ее… Козулина? Что о ней сказал шофер?
– Есть его показания. Вот они: «Отношения у нас были сугубо деловые, до личных дел не дошло, хотя я иногда об этом и жалел. Красавицей ее не назовешь, но гостя принять умела, за собой следила – для этого у нее были возможности». Так выражается шофер. А вот слова Песецкого: «Любила Козулина красиво пожить, потому и муж от нее ушел. Приторговывала левым товаром, в универмаге об этом знали, но отделывались общественным порицанием. В квартире у нее всегда было что выпить, было чем торгануть…» Ты что, заснул?! – возмутился Зайцев, увидев, что Ксенофонтов сидит с закрытыми глазами.
– Что? – встрепенулся тот. – А, нет. Скажи, а о ноже ты тоже спрашивал?
– Зачитать? – Зайцев полистал дело. – Вот что говорит Лавриков: «Нож был довольно большой, с черной блестящей ручкой». Все!
– А что красавец слесарь?
– То же самое… «Нож самодельный, ручка из темно-зеленой пластмассы на заклепках, общая длина ножа – сантиметров тридцать…»
– Шофера можешь выпускать, – безмятежно сказал Ксенофонтов, и слова его прозвучали с вызывающей самоуверенностью.
– Как? Прямо сейчас? – опешил Зайцев.
– Не знаю, как у вас принято. Можешь сейчас, можешь завтра. Наверное, положено какие-то документы оформлять.
Ха! – развеселился Зайцев. – Я бы так и поступил, дорогой друг, если бы не одна подробность, я тебе ее сейчас покажу. – Зайцев был явно распотешен чем-то. Он легко поднялся, вынул из-под сейфа продолговатый предмет, завернутый в газету. Это был нож. Сантиметров тридцать длиной, с пластмассовой ручкой, прикрепленной к стальной пластине двумя алюминиевыми заклепками.
– Что это? – невольно спросил Ксенофонтов.
– Нож. Тот самый. Да, дорогой друг. Наши ребята нашли его сегодня утром. Знаешь у кого? У шофера. Оба кандидата в убийцы подтвердили, что это тот самый нож. Тогда я вызвал соседа Козулиной. Он тоже признал свою продукцию. Такие дела, Ксенофонтов. Согласись, что невиновному незачем уносить с собой орудие преступления.
– А зачем преступнику хранить нож у себя?
– Он был хорошо спрятан. Его нашли миноискателем. Все вокруг знали о преступлении, и выбросить нож было не так-то просто.
– Даже для шофера? – усмехнулся Ксенофонтов.
– О! – воскликнул Зайцев. – Если бы все преступники могли так рассуждать… Этого почти не бывает, Ксенофонтов. Что-то им всегда мешает поступать разумно и толково. Они постоянно совершают глупости. Иногда эти глупости им мешают, иногда помогают, поскольку создают некую непредсказуемость поступков… А разве та пьянка не глупость? Вот так-то. – Зайцев завернул нож в газету и снова сунул его под сейф.
– Слушай, старик, меня внимательно, – со значением проговорил Ксенофонтов. – Ты можешь совершить грубую юридическую ошибку.
И до конца жизни не простишь себе этого. Сейчас я расскажу тебе о ходе моих рассуждений…
– А зачем? – невинно спросил Зайцев. – Зачем, если они ложные?
– Как знаешь, – обиделся Ксенофонтов. – Но не торопись. Как это сказано у Петра Первого…
– Я помню, – небрежно сказал Зайцев.
– Истинно говорю тебе – отпусти шофера, не бери грех на душу!
На следующий день друзья встретились в вареничной.
Зайцев выглядел не так самоуверенно, как накануне, даже казался смущенным. А Ксенофонтов с аппетитом уминал творожные вареники, окуная их в жидковатую полупрозрачную сметану.
– Ну как? – спросил он. – Ты уже отпустил убийцу?
– Знаешь, – промямлил Зайцев, – вчера твои слова произвели на меня… мм… Некоторое впечатление. Да, и я решил отдать на экспертизу и нож, и газету, в которую он был завернут.
– Смелое решение.
– Так вот что выяснилось… Эксперты утверждают, что эта газета… Ее получает слесарь Песецкий. На ней нашли номер его квартиры… И почтальон подтвердил.
– А что же первая экспертиза? Не заметила?
Видишь ли, самого номера там нет, эта часть газеты оторвана, но на следующей странице остался след, вдавленный карандашом. Его-то и удалось обнаружить. Перед первой экспертизой была другая задача – доказать, что бурые пятна не что иное, как кровь, установить группу крови…
– Надо же, – без всякого интереса сказал Ксенофонтов. – Чего только не бывает на белом свете.
– Очевидно, Песецкий не только оговорил Лаврикова, но и подбросил ему нож. Ведь у него было несколько дней, пока я вышел на него… Верно?
– Тебе виднее. Слушай, а не взять ли нам еще по компоту, а?
– Но как ты его все-таки вычислил? Почему ты сразу решил, что шофер не виновен?
– А! – скучающе протянул Ксенофонтов. – Как-нибудь я расскажу тебе об этом. Посмотри, какая девушка за соседним столиком… Тебе нравится?
– Ну, виноват! – вдруг закричал Зайцев на всю вареничную. – Виноват. Каюсь. Больше не буду.
– Вы слышали? – обернулся Ксенофонтов к девушке. – Слышали, что он сказал неприлично громким голосом?
– Нет, – растерялась девушка.
– Зайцев, повтори.
– Девушка, – он повернулся к ней со стулом, – я очень виноват перед этим молодым человеком с разновеликими усами. Я грубо и бесцеремонно оскорбил его, усомнился в его способностях и прошу вас засвидетельствовать мое искреннее раскаяние.
– Девушка, простим его? – спросил Ксенофонтов.
Она кивнула, не зная, как себя вести.
– Доволен? – спросил Зайцев.
– Значит, так… Четыре тараньки. Согласен на такой штраф?
– Что?! Да мне самому придется вступить в преступный сговор, чтобы достать их!
– Как знаешь. Девушка, скажите…
– Хорошо! – с отчаянием проговорил Зайцев, словно преодолев в себе что-то. – Но если меня посадят…
– Тебе не мешает пройти и через это, а то слишком легко ты относишься к судьбам людским, – жестко сказал Ксенофонтов. – Но ты не трусь. Мы будем свидетелями защиты, верно, девушка? Кстати, как вас зовут?
Вечером приятели сидели в жестковатых изодранных креслах. Перед ними на низеньком столике стояли две бутылки пива. Оба молчали и сосредоточенно колотили окаменевшими тараньками о край стола, мяли их, теребили, так что с рыбешек сыпалась мелкая сухая чешуя. Ксенофонтову первому удалось подцепить ногтем кожицу и очистить часть спинки. Он отодрал коричневое, покрытое кристалликами соли волоконце и принялся так внимательно рассматривать его со всех сторон, что невольно возникло подозрение: он не столько рассматривает волоконце, сколько хвастает им. Налив пиво в граненый стакан и вволю налюбовавшись высокой уплотняющейся пеной, Ксенофонтов с наслаждением погрузил в нее обкусанные рыжеватые усы. И застонал.
Переведя дух, он облизал пену с усов, отковырнул со спинки еще один ломтик и бережно положил его у стакана.
– Когда-нибудь, Зайцев, ты станешь хорошим следователем, тонким и проницательным, настоящим мастером своего дела. Но пока тебе нужно только стремиться к этому, – начал Ксенофонтов.
– Согласен, – покорно кивнул Зайцев. – Я готов внимательно тебя слушать.
– К этому ты должен быть готов постоянно, в любой час дня и ночи.
– Согласен.
– Тогда слушай. Все очень просто. Я в своих рассуждениях исходил из того, что один из этих двух – убийца.
– И я исходил из того же!
– А говоришь, что готов слушать, – укоризненно сказал Ксенофонтов. – Не понимаю твоего нетерпения, Зайцев, не здесь его надо проявлять и не сейчас. – Ксенофонтов пожевал рыбий плавник и пригубил стакан с пивом.
– Виноват.
О чем это я говорил… Да, о твоем деле… Так вот, ты не учел, что второй – не просто невиновный, он еще и оговоренный, оклеветанный. А убийца не только совершил преступление в тот вечер, он еще и подсунул нож невинному, свалив на него то, что совершил сам. Поэтому их отношение друг к другу не может быть одинаковым. Если убийца в глубине души, возможно, даже жалеет жертву своего оговора, сочувствует ему, то оклеветанный ненавидит убийцу всеми силами своей души. Ведь тот не только убил женщину, но и его пытается посадить на скамью подсудимых. Вместо себя. Поэтому достаточно спросить у них друг о друге, чтобы сразу определить, кто убийца. Из их ответов совершенно бесспорно следует, что преступник – Песецкий.
– Да, Лавриков выразился о нем довольно резко.