По пути солдаты подбирали боеприпасы павших товарищей. Какая ирония — теперь у оставшихся в живых было вдосталь патронов, хотя лагерь пал. Им следовало удерживать оборону среди каменных глыб на подступах к горе, экономить боеприпасы и дожидаться кавалерии лорда Челмсфорда. Но вскоре и этот заслон дрогнул: то тут, то там прорывались сквозь него туземные воины.
Битва превратилась в полнейший хаос. В лагере, встав по несколько человек спиной к спине, отбивались от зулусов стрелки. Они палили из ружей, кололи штыками, орудовали прикладами, но все равно гибель настигала их. Очаги сопротивления постепенно таяли. Здесь и там вспыхивали рукопашные схватки. Вот раненный в ногу морской пехотинец бешено размахивает кортиком, прижавшись к колесу фургона. У его ног лежит мертвый зулус, рядом — еще один. Но спустя мгновение третий чернокожий воин, пробравшись под повозку, поражает солдата копьем.
Во всеобщей сумятице мелькнул Пуллейн, разыскивающий своих подчиненных. Поуп с десятком солдат пытался остановить наступающих врагов. Британцы выставили вперед штыки и приклады, но безуспешно — ассегай пронзил грудь лейтенанта. Все еще стоя на ногах, он силился выдернуть копье, однако раненого повалили на землю.
На дальнем конце лагеря остатки третьей роты под командованием капитана Янгхасбанда перевернули фургон, чтобы под его прикрытием принять последний бой. Янгхасбанд на прощание торжественно пожал руку каждому солдату. Спустя мгновение их прикончили нахлынувшие со всех сторон зулусы.
Охотник решил, что пришло время подняться чуть выше к перевалу, чтобы какой-нибудь разведчик победоносной армии Кечвайо не застиг его врасплох. Два дня назад он тщательно изучил местность и знал, по какой тропинке можно незаметно ускользнуть. Хотя в тот момент сражающиеся не на жизнь, а на смерть воины вряд ли заметили бы, что происходит на холме над их головами. Наш наблюдатель повел прочь серую кобылу, часто оглядываясь назад.
Подполковнику Дернфорду удалось некоторое время продержаться с десятком своих людей у подножия горы. Патронов у них не осталось, и приходилось драться штыками. Но потом наряженные в леопардовые шкуры и увенчанные великолепными уборами из перьев вожди Уви и Умчийо велели своим воинам использовать в качестве щитов тела мертвых собратьев. Солдаты Дернфорда не успевали выдергивать из трупов клинки и вскоре были перебиты.
Пуллейн снова осматривал в бинокль окружающие долину горы. Он все еще надеялся различить там отряд Челмсфорда, но вместо него видел лишь пустынный горизонт и раскаленные небеса. Если бы полковник повернулся в нужную сторону, его взору предстал бы посланник судьбы, стоявший подле своей серой кобылы.
Охотник не испытывал вражды лично к Пуллейну и, наверное, выразил бы почтение павшему врагу, будь у него такая возможность. Глядя вниз со склона горы, он понимал: тот потерял всякую надежду и готовится принять свой конец. С перевала спешившийся всадник заметил то, что не могло попасть в поле зрения полковника: мертвого сержанта Блумфилда, лежавшего в одном из фургонов; изрубленного мальчишку-барабанщика из 24-го пехотного, тело которого свисало с другой повозки.
Оставшихся в живых британцев ждала верная смерть. Но полковник должен был выполнить свою последнюю миссию. Через несколько часов в лагерь вернется отряд Челмсфорда, его люди займутся изучением следов. В течение получаса у подножия Изандлваны произошла трагедия, какой еще не знала Британская империя. Две тысячи человек, вооруженных новейшими винтовками, полевыми орудиями, ракетами и пулеметами Гатлинга, пали под натиском босоногих туземцев, потрясающих щитами и копьями. Пуллейн, конечно же, поклялся себе, что мир узнает о причинах поражения.
Полковник достал револьвер и осторожно двинулся в сторону командирского шатра. Голова его была непокрыта, мундир он давно расстегнул. Несмотря на всеобщее смятение, битва затронула не весь лагерь. Одним из островков спокойствия оставалась палатка дозорных. Рядом с ней единственный уцелевший адъютант Пуллейна, лейтенант Тинмут Мелвилл, раздавал патроны нескольким стрелкам, которые собирались прорываться к реке.
У Пуллейна была более важная задача, он не мог ехать с ними. Полковник воспользовался предоставленным ему шансом и в последний раз медленно окинул взором горную гряду, будто все еще надеясь на появление Челмсфорда. И теперь охотник явился ему — вскочив в седло, он выехал из-под прикрытия скал и отдал честь. Пуллейн замер, и мгновение эти двое смотрели прямо друг на друга. Полковник передал бинокль стоявшему подле офицеру и указал на перевал.
Рану, нанесенную охотнику, назвали адской меткой. Что ж, теперь это оправдано сполна. Пуллейн снова взглянул вверх, а наш наблюдатель произнес:
— И я взглянул, и вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя «смерть»; и ад следовал за ним! [1]
Серая кобыла при звуках его голоса прянула ушами. Пуллейн мысленно повторил эти слова, опять взяв бинокль у адъютанта.
— Мистер Мелвилл, что вы видите? Что, сэр? Не смерть ли? Смерть на коне бледном!
Спустя мгновение Пуллейн отдал последний приказ. Сражение было проиграно, надежда покинула его, вокруг лежали трупы британских солдат. Знамя 24-го полка осталось в лагере на холме Хелпмекар, но командующий вынес из палатки другое, королевское, с вышитой в золотом круге полковой эмблемой. Оно лежало свернутым в цилиндрическом футляре. То был символ участия в славных битвах под предводительством Веллингтона и в имперских завоевательных походах, в сражениях при Талавере на Пиренейском полуострове, при Чиллианвалахе, за Кейптаун.
Пуллейн протянул футляр со знаменем побледневшему лейтенанту. Охотник повторил про себя те слова, которые он сам произнес бы в подобном случае:
— Мистер Мелвилл, возьмите мою лошадь у коновязи. Попытайтесь спасти знамя. Скачите за перевал, прорывайтесь через реку Буффало в лагерь у Роркс-Дрифта. С Богом!
Что бы ни сказал полковник на самом деле, мужчины пожали друг другу руки, и Мелвилл, отдав честь, пошел отвязывать коня. Пуллейн же беспрепятственно пересек пропахший смертью и порохом лагерь и зашел в командирский шатер. Возможно, он уже слышал шаги преследователей, но долг, который следовало выполнить, помогал бороться со страхом.
Когда нагруженные добычей победители покинут поле битвы, охотник спустится с перевала и проверит, что же произошло в той палатке. Но пока ему оставалось лишь ждать. На его глазах несколько туземцев подбирались к шатрам. Они не успели войти в командирскую палатку: Пуллейн, видимо, завершил необходимые дела и сам появился на пороге с револьвером в руке. При виде оружия зулусы замерли. Полковник выстрелил, и один из них упал на колени. Остальные укрылись за соседним пологом. Но второго выстрела не последовало. У Пуллейна закончились патроны. Теперь в его распоряжении оставался только клинок. Туземцы ринулись вперед.
Воины Кечвайо покинули лагерь лишь через несколько часов.
Издалека разграбленный бивуак представлял собою странное зрелище. То здесь, то там изредка мелькал между фургонами или палатками человек в красном мундире. На флагштоке как ни в чем не бывало реяло в сгущавшихся сумерках британское знамя. Со стороны казалось: на стоянке царит полный порядок, все притихло, и только несколько солдат расхаживают туда-сюда. Если Челмсфорд и встревожился, получив донесение Пуллейна или услышав звуки выстрелов, то, взглянув на лагерь с расстояния в семь или восемь миль, он уверился бы, что причин для беспокойства нет. Возможно, именно это убедило лорда отложить возвращение до наступления темноты.
Вокруг лагеря не наблюдалось никаких зулусов. Вероятно, первые подозрения появятся у всадников при виде чернокожих солдат в красных мундирах, членов туземного корпуса, выбегающих из офицерских палаток с бутылками, зеркальцами и парадными саблями в руках. Возможно, между британцами и замешкавшимися мародерами завяжется перестрелка, а потом последние туземцы, нагруженные трофеями, растворятся в ночи. Лишь когда кавалеристы въедут в лагерь, перед ними предстанет страшная картина: простершиеся в высокой траве тела погибших.
Вначале всадники не поверят своим глазам: товарищи, с которыми они попрощались только сегодня утром, лежат, уставившись мертвыми невидящими глазами в темнеющую саванну. Никому из людей Челмсфорда не доводилось еще переживать поражения, нанесенного Британской империи. О конце света напомнит им поверженный лагерь. В его центре разведчики обнаружат ритуальный круг, выложенный из голов Пуллейновых офицеров.
Охотник вернулся в лагерь гораздо раньше. Он видел порванные мешки и разбитые ящики, беспорядочно рассыпанные по траве галеты, чай, сахар, муку, овсянку и кукурузу. На месте стоянки фургонов царил настоящий хаос: перевернутые и опрокинутые повозки, трупы убитых лошадей и быков. Но некоторые из них уцелели, они все еще стояли в упряжи, словно ожидая погибших возниц. Охотник не испытывал к животным ненависти или вражды, он освободил их: пусть попытают счастья на воле.
Охотник вернулся в лагерь гораздо раньше. Он видел порванные мешки и разбитые ящики, беспорядочно рассыпанные по траве галеты, чай, сахар, муку, овсянку и кукурузу. На месте стоянки фургонов царил настоящий хаос: перевернутые и опрокинутые повозки, трупы убитых лошадей и быков. Но некоторые из них уцелели, они все еще стояли в упряжи, словно ожидая погибших возниц. Охотник не испытывал к животным ненависти или вражды, он освободил их: пусть попытают счастья на воле.
Люди лорда Челмсфорда, конечно, не смогут похоронить такое количество павших. Чтобы соблюсти приличия, придется наспех воздвигнуть несколько каменных пирамид. Но и только. Разбивать здесь лагерь, пусть даже временный, они, разумеется, не станут. Челмсфорд постарается побыстрее собрать как можно больше улик и доказательств и поспешит вернуться к броду Роркс-Дрифт. В первую очередь искать будут послания и документы в офицерских палатках. Должно же найтись хоть какое-то объяснение чудовищным событиям, развернувшимся у подножия Изандлваны в эти роковые часы.
Охотник тщательно обыскал стоянку фургонов и шатер Пуллейна. Исследовать остальную часть лагеря, превратившегося в братскую могилу, его бы заставил лишь очень ценный трофей. Возле повозок наблюдатель ненадолго задержался: нет нужды собирать все бесполезные отвертки, которые он подменил прошлой ночью, достаточно подкинуть несколько настоящих, это собьет дознавателей со следа.
Месть почти свершилась, осталось посетить командирскую палатку. Внутри на ковре валялись осколки стекла, пахло джином.
Вот и труп полковника. Видимо, выпустив последнюю пулю, Пуллейн отбивался от туземцев клинком, а потом его пронзили копьем в спину, через матерчатую стену шатра. Смертельный удар отбросил беднягу прямо на стол из розового дерева.
Дикари накинулись на добычу и даже не стали уродовать тело. Поломанные ящики письменного стола были свалены грудой на полу, рядом поблескивал серебряный медальон. Видимо, туземцы его проглядели. Внутри хранился портрет женщины, позировавшей на фоне зеленой листвы. Портрету было, по всей вероятности, лет десять.
Несомненно, в свои последние минуты, когда убийцы подкрадывались все ближе, полковник писал, стараясь как можно подробнее изложить детали катастрофы: на столе лежал конверт, адресованный главнокомандующему британскими войсками в Африке. Зулусы не обратили на него никакого внимания, и документы забрал охотник.
Оставлять подобное письмо было бы весьма неразумно. Но разжигать огонь тоже не следовало: отблески пламени и дым привлекут внимание. Поэтому охотник разорвал бумаги в клочки и, отъезжая от лагеря, разбросал их, предоставив теплому африканскому ветру довершить дело.
Возле командирского шатра он позволил тщеславию на мгновение взять над собой верх — вытащил из кармана чистую визитную карточку, черкнул на ней несколько слов и засунул в изодранные складки шатра. Пусть эти слова никто никогда не прочтет, неважно, самое главное — они сказаны. Автор поставил на шедевре свою подпись. Смерть на коне бледном. И пусть боги войны решат, будет ли найден этот кусочек картона и поймет ли кто-нибудь хоть слово из прочитанного.
Охотник направился к восточным холмам и спешился, подъехав к примятой траве, где еще утром лежала его серая кобыла. Под колючим кустом светлая земля вздыбилась холмиком, напоминающим муравейник. Наблюдатель разгреб песок и вытащил на свет завернутый в дерюгу предмет размером с футбольный мяч или детский барабан. Ему хорошо заплатили, и свою часть сделки он выполнил. А тех, кто посмеет усомниться, убедит мертвый взгляд одноглазого Оуэна Глиндура.
В последний раз охотник оглянулся вокруг. В лагерь еще не добрались ни стервятники, ни люди лорда Челмсфорда. На небо наползали облака. Человек суеверный поразился бы, почему вдруг при свете дня по саванне пронесся, завывая в колючих зарослях, ночной ветер. Не плач ли это по погибшим воинам двух разных армий, во множестве лежащим в высокой траве? Но когда порывы на мгновение стихали, наступала тишина. И в этой абсолютной тишине в надвигающихся сумерках слышно было, как на далеком холме поет что-то одинокий туземец, пьяный от трофейного вина.
Документы Военного министерства[ДОКУМЕНТЫ ВОЕННОЙ ПОЛИЦИИ WO/79/4281]
От начальника военной полиции Капской колонии
Майору, достопочтенному лорду Уолсли, адъютанту главнокомандующего
Его королевскому высочеству герцогу Кембриджскому
Штаб конной гвардии
Уайтхолл
Юго-Западный Лондон
Сэр,
имею честь направить Вам для ознакомления депешу. Ее обнаружили за кожаным отворотом правого сапога полковника Генри Пуллейна, когда его тело двадцатого мая прошлого года нашли у подножия Изандлваны члены патруля военной полиции и похоронной команды. Убийцы полковника, очевидно, не заметили документ.
Генри Пуллейн был хорошо знаком с обычаями зулусов. Вопреки расхожему мнению, туземцы не стремятся во что бы то ни стало учинить кровавую бойню. Они совершают ритуальное омовение копий кровью врагов, а последующие убийства на поле брани, по их верованиям, оскверняют дух воина. Поэтому зулусам предписывается взять какой-нибудь предмет одежды павшего от их руки противника и носить его, пока не будет произведен обряд очищения. Полковник Пуллейн также знал по собственному опыту, что африканцы зачастую снимают с трупов мундиры, но никогда не забирают сапоги, ибо сами ходят босиком. О его осведомленности и свидетельствует выбранное для тайника место.
Когда Пуллейн писал эти строки, он, по всей видимости, уже осознавал неизбежность скорого конца, а также представлял, как именно дикари, скорее всего, поступят с его телом. Полковник считал послание весьма важным и, будучи человеком в высшей степени храбрым, сделал все возможное, чтобы доставить его адресату. Глядя на сам документ и на торопливый почерк, становится понятно, что в распоряжении пишущего оставалось всего каких-нибудь несколько секунд.
Имею честь направить Вашей светлости вышеупомянутую бумагу и просить его высочество как можно скорее ознакомиться с ее содержанием, как желал того покойный храбрец Генри Пуллейн. Остаюсь Вашим покорным слугой.
/подпись/
[Прилагаемый документ] ЛАГЕРЬ У ПОДНОЖИЯ ИЗАНДЛВАНЫ, 22 ЯНВАРЯ 1879 ГОДА, 13.35
НАС ПРЕДАЛИ… БОГА РАДИ, ПОЗАБОТЬТЕСЬ О НАШИХ ЛЮДЯХ… БОЖЕ, ХРАНИ КОРОЛЕВУ…
Полковник Генри Бурместер Пуллейн, командующий 24-м пехотным полком ее величества Досье лондонской полиции — ЛП 3Помощник начальника полиции / Личное досье / сэр Мелвилл Макнайтен
221б, Бейкер-стрит, Западный Лондон
Сэру Мелвиллу Макнайтену, помощнику начальника полиции
Новый Скотленд-Ярд, Юго-Западный Лондон
30 августа 1894 года
Уважаемый сэр Мелвилл,
уже несколько поздно посылать Вам эти сведения, касающиеся полковника Роудона Морана по прозвищу Охотник, бывшего офицера Индийской армии ее величества, но, возможно, Вы все же решите приложить их к досье. Они, полагаю, имеют непосредственное отношение и к делу его младшего брата, полковника Себастьяна Морана. Последнего повесили сегодня в Ньюгейтской тюрьме. Его приговорили к смертной казни за так называемое убийство на Парк-лейн — злоумышленник застрелил достопочтенного Рональда Адэра. Я сыграл некоторую роль в разгадке этой тайны.
В отличие от брата, Роудона Морана никогда официально не судили за многочисленные преступления. Старший сын сэра Огастеса Морана родился в 1840 году. Сам сэр Огастес в бытность лорда Мельбурна премьер-министром служил английским дипломатом при дворе персидского шаха и в Оттоманской Порте.
Мне кое-что известно и о нем. Огастес Моран и мой собственный батюшка, Сигер Холмс, схлестнулись в деле покушения, совершенного Эдвардом Оксфордом на молодую королеву. Злополучные выстрелы прогремели на холме Конституции на третий год ее правления. Моему рассказу о вышеупомянутых событиях, записанному с отцовских слов, пока лучше остаться в ящике письменного стола.
После неудавшегося покушения сэр Огастес вынужден был отправиться в изгнание в Ганновер. А его старший сын, Роудон, остался в Англии и обучался сначала в Итоне, а затем в Оксфорде. Но колледж Магдалины ему пришлось покинуть из-за дуэли на пистолетах с другим студентом. Впоследствии Моран приобрел весьма дурную репутацию среди повес Лондона.
Бесчестье отца лишило его возможности поступить в престижную часть. Насколько мне известно, в 1863 году Моран пытался купить звание капитана в 11-м гусарском полку принца Альберта, возглавляемом графом Кардиганом, но получил отказ. Там в молодости служил сам сэр Огастес. Тогда Моран едет в Индию, где проступки его родителя не столь известны, становится там во главе индийского отряда телохранителей одного раджи и получает местный чин полковника, принятый у раджпутов. Даже после отставки Моран повсюду пользуется этим «званием».