Приняв на грудь, начинают вспоминать разные случаи: и про аварии, и про дебоширов-пассажиров, и про нехорошие маршруты.
И когда речь заходит об этом, как раз вспоминают двадцатый маршрут. Рассказывают всегда одно и то же:
«Не дай бог ночью свет отключат на линии, когда ты ведешь трамвай по Андроньевскому проезду! И трамвай твой встанет! Там такое ночью можно увидеть…
Была такая Клава Пересудова. Работала в трамвайном депо и от мэрии даже, от столичного Департамента транспорта благодарность имела за отличную работу вагоновожатой. А потом в одночасье угодила в сумасшедший дом.
Прямо оттуда ее, беднягу, увезла «Скорая психиатрическая», из Андроньевского проезда, по звонку аварийной службы. Те приехали, да поздно уж было. Клава Пересудова со страху помешалась».
Вот что болтали досужие языки, развязанные водкой на домашних посиделках тети Мани. Эльвира Печенкина слушала. Как не слушать, когда каждый день ты сама эту чертову «двадцатку» водишь!
Россказни сводились к одному: то был обычный зимний вечер, когда темнеет рано. День выходной. А в эти дни на отрезке между Андроньевской площадью и Лефортово пассажиров мало. Ночью же трамваи идут совсем пустые. И Клава Пересудова вела свой трамвай от Андроньевской площади к Волочаевской улице. И так вышло, что на электроподстанции возникли неполадки, выбило все. Ток пропал.
И трамвай Клавы Пересудовой встал посреди Андроньевского проезда, не доезжая Гжельского переулка. Встал рядом с домом на углу Безымянного переулка.
А дом пустой, нежилой, старый.
А тьма кромешная в этой «кишке», как называли водители трамваев Андроньевский проезд, когда все фонари отключаются.
И вот, говорят, Клава Пересудова, глянув в сторону темных окон нежилого дома, узрела огонек. Утлый, мерцающий, гнилой какой-то огонек. Он плыл в сторону окна из глубины дома.
Клава Пересудова вроде как и глаз не могла от него отвести – пялилась через стекло водительской кабины. А огонек все мерцал, мерцал, словно гипнотизировал.
А потом потух.
Она очутилась в кромешной тьме.
Потеряла счет времени.
И вдруг…
Огонек вспыхнул снова, словно там, в доме, к окну поднесли свечу или фонарь. И на фоне этого мертвого света Клава Пересудова увидела лицо.
Словно маска из белой бумаги… Нет, это белая кожа…
Вот кожа лопнула и брызнул гной. Земля посыпалась. И наружу полезли черви.
Пустые глазницы налились желтым голодным светом.
Лицо прилипло к стеклу. Тварь… Эта мертвая тварь ощерила пасть…
И стекло покрылось сетью трещин, как паутиной, – вот-вот вылетит, и тогда…
На посиделках рассказывали, что приехавшие рабочие аварийки нашли водителя трамвая Клаву Пересудову в состоянии умоисступления. Она плакала, кричала и наотрез отказывалась открыть дверь водительской кабины. И только доктору в сумасшедшем доме она якобы рассказала о том, что увидела в ту ночь в этом чертовом месте.
Девяностолетний отец тети Мани на таких посиделках обычно к этой истории про маршрут двадцатого трамвая добавлял свое.
Мол, он еще пацаном в тридцатых на кухне в коммуналке слыхал, что дом тот принадлежал купцу, замешанному в темных делах. Купец, мол, владел мыловаренной фабрикой – ну, той, что в Безымянном. А хотел он сделать духи-одеколон и за это продал душу дьяволу. Но духи-одеколон так и не вышли у него. А вот дьявол с него получил все сполна.
Об этом шушукались староверы, жившие в окрестных переулках в мещанских деревянных домах. Дома те в тридцатых, когда строили дом культуры завода «Серп и Молот», все сломали, а староверов сослали на Соловки.
Эльвира Печенкина, девушка современная, любившая слушать Земфиру и группу «Сплин», таким разговорам, конечно, не верила.
Но перспектива оказаться в том месте, у того дома ночью, да еще когда вырубится электроэнергия и трамвай встанет, ее пугала.
И вот – как назло. Ее смена. Ночь – половина двенадцатого. Дождь как из ведра. Фонари, правда, горят.
Она закрыла двери и тронула трамвай с места. Следующая остановка – Андроньевский монастырь, музей.
В зеркало заднего вида она наблюдала пустой салон. Ни единого пассажира. В музей-монастырь по ночам никто не ездит. Дальше – мертвые места, Андронье, эти переулки, где ничего нет, кроме заброшенных цехов промзоны. Затем пустой, как мертвые соты, дворец культуры «Серпа», обнесенный забором, заброшенный, разрушающийся. Спальный анклав Волочаевской улицы – вот там сердце отдохнет и успокоится. Там обычный кусок городского пейзажа: дома, светофоры, там кладут этот чертов новый бордюр для тротуара, а значит, и ночью работают люди.
Трамвай медленно полз к Андроньевскому монастырю. Подсвеченный с разных сторон, тот походил на малоаппетитного вида белый расписной пряник. Дождь барабанил по стеклу. По мостовой струились потоки воды.
Остановка – монастырь. Следующая остановка – Андроньевский проезд. По требованию.
Да уж, по требованию. Но пассажиров нет, и она это место просто проскочит на большой скорости.
Там спуск с горы и вираж в сторону моста с железнодорожными путями. Эльвира закрыла двери. И повела свой трамвай двадцатый номер вперед.
Трамвай полз в горку, постепенно набирая скорость. Мимо проплывала белая монастырская стена. Потеки дождя оставляли на ней уродливые разводы, словно стригущий лишай разъедал беленый пряник.
Вот в свете фонаря появились черные железные ворота в язвах ржавчины, мокрые кусты, фасад часовни, крашенной облезлой охрой, но тут же всю эту картину заслонили деревья, и трамвай оказался на вершине холма.
Эльвире Печенкиной на миг показалось, что трамвай, ее «двадцатка», набрал в свои стальные легкие мокрого влажного воздуха, а затем ринулся по спуску вниз, потому что она убрала все ограничения скорости. Машины тоже любят свободу. Трамваи спят и грезят в своих отстойниках о том, как они превращаются в самолеты.
Вон тот старый дом там, в низине, где рельсы делают поворот в сторону мрачной арки железнодорожного моста. Там темно, потому что уличные фонари направлены на эту арку. А дом как стоял пустой и заброшенный, так и стоит. Крышу только на нем обновили. И все стекла в окнах целы, нет ни одного ни выбитого, ни треснувшего.
И, конечно же, все это – неправда. Не существовало на свете никакой Клавы Пересудовой, угодившей в одну ночь в сумасшедший дом от пережитого страха. А если и существовала, то она просто закосячила спайса в ту ночь, когда ток на линии вырубили, и видела глюки в наркоте.
Трамвай дрожал, его слегка мотало, колеса стучали по рельсам. Трамвай мчался вниз, вниз, вниз – вот сейчас вираж, и он нырнет под арку моста.
Но в этот миг Эльвира Печенкина узрела в свете трамвайных фар прямо по курсу на путях какую-то бесформенную кучу среди потоков дождевой воды.
Темная масса…
Что-то белое…
Лицо…
И нет никаких треснувших стекол, темных слепых окон, никаких преград, никакой защиты…
Все уже здесь – страшное, освободившееся из тлена заклятий.
Эльвира Печенкина, не помня себя, завизжала и налегла на тормоз.
Но было уже поздно. Трамвай «двадцатка» всем своим многотонным весом и силой инерции движения под уклон, скрежеща колесами, несся с горы, подминая под себя то, что лежало на рельсах.
Он протащил это по лужам, по выбоинам мостовой. А затем передние колеса выскочили из колеи, и трамвай остановился, стеная, дребезжа, кренясь набок.
Глава 18 Труп
Звонок дежурного ОВД «Таганский» застал лейтенанта Лужкова в постели. Он засыпал, проваливаясь в сон, как в теплый пух.
Около одиннадцати они с Тахирсултаном помыли отца в ванне, переодели в пижамную куртку. Лужков сам облачил отца в ночные памперсы и укрыл одеялом. Слащавая картинка получилась, благостная, семейная. Только вот лейтенант Лужков все никак не мог отвести глаз от шрамов на лбу старика – хирурги в госпитале у него в мозгах поковырялись на славу, извлекая пулю от наградного пистолета. Сколько времени он созерцал шрамы, а все никак свыкнуться с ними не мог. Не мог смириться с тем, что его отец стал таким.
Звонок по мобильному разбудил Лужкова в начале первого. Дежурный по отделу произнес: «Ваш участок Андроньевский проезд? Там дорожная авария с жертвой. ГИБДД уже на месте, эксперт тоже, следователь выезжает, и вы как участковый обязаны прибыть.
Лужков спросонья глянул в окно – дождь. Начал одеваться: джинсы, свитер, куртка, старые кроссовки. Тахирсултан тоже проснулся, спросил, что случилось. Лужков ответил – вызов, спи давай.
Он выпил на кухне холодного чаю, глотнул пару таблеток для поднятия тонуса. И вышел из дома на Валовую улицу, на Садовое кольцо, залитое огнями. Как хочешь, так и добирайся до Андронья. Он стал ловить частника, поймал, и они поехали по ночной Москве.
Лужков спросонья глянул в окно – дождь. Начал одеваться: джинсы, свитер, куртка, старые кроссовки. Тахирсултан тоже проснулся, спросил, что случилось. Лужков ответил – вызов, спи давай.
Он выпил на кухне холодного чаю, глотнул пару таблеток для поднятия тонуса. И вышел из дома на Валовую улицу, на Садовое кольцо, залитое огнями. Как хочешь, так и добирайся до Андронья. Он стал ловить частника, поймал, и они поехали по ночной Москве.
В этот момент лейтенант Лужков ничего такого не предполагал насчет этого вызова. Ну, авария… Хотя какая, к черту, авария там, в этом глухом месте, где транспорт ходит в час по чайной ложке? И что-то вообще многовато событий на этот утлый пятачок.
Они приблизились к месту происшествия со стороны Андроньевской площади. И первое, что увидел Лужков, так это скособоченный, явно сошедший с рельсов трамвай. На электронном табло его горел номер «двадцать». Тут же, перегораживая проезд, стояли две полицейские машины – ГИБДД и патрульная, на которой из ОВД приехал дежурный эксперт.
Двери трамвая были открыты настежь, и там кто-то взахлеб рыдал. Женский голос истерически повторял: «Я не видела… Остановка по требованию… Я как увидела, на тормоз сразу… Я думала, это оно, а это не оно вовсе…»
Лужков обогнул трамвай и подошел к полицейским. Двое из них вместе с экспертом осторожно вытаскивали из-под трамвая тело. Вокруг было по щиколотку воды.
Лужков увидел сначала ноги в темных мокрых облипших брюках и щегольские дорогие ботинки. Затем руку – манжет, рукав пиджака. Все мокрое и испачканное грязью.
– Под трамвай попал? Авария? – спросил он эксперта.
– Попасть-то попал. Только это не авария. – Эксперт вместе с гаишниками тянул тело.
Они, как муравьи под жука, ныряли под трамвай, пытаясь высвободить труп.
– Как это не авария? – Лужков смотрел на ботинки погибшего. Где-то он уже видел эти щегольские ботинки.
– Крови нет. – Эксперт пыхтел. – Сами посмотрите. Тут лужа крови должна быть по идее. А есть просто дождевая вода.
Они общими усилиями вытащили тело и уложили на парапет тротуара, где вода не скапливалась так, как на проезжей части.
– Смыло кровь, – предположил один из гаишников.
– А где вы видите тут водосток? – спросил эксперт. – Водостока нет. И крови нет. А у потерпевшего повреждена грудная клетка. Такие повреждения от колес трамвая и нет крови? Это возможно лишь в одном случае.
– В каком? – спросил Лужков, хотя знал ответ.
– Если он уже мертвый попал под трамвай. Причем был мертв уже некоторое время.
Лужков достал из кармана куртки фонарик и посветил в лицо мертвеца.
Этого человека он видел накануне. Он прибежал из офиса на крик той женщины, Алисы Астаховой. И тогда был одет не по погоде. Сейчас же на нем был пиджак в тон темным брюкам. Стильный, дорогой костюм. Лужков глядел на дорогие часы на запястье мертвеца. На его восковое лицо.
Об этом человеке еще до происшествия с укусом ему говорил представитель той фирмы, что владела цехом, где нашли старую могилу. По словам этого типа, Ларионов его фамилия, сама фирма принадлежала вот ему, этому покойнику.
– Пока будет проходить у нас как неопознанный, – подытожил сотрудник ГИБДД. – Сейчас его не обыщешь при таких повреждениях грудной клетки. Оставим обыск патологоанатомам и следователю.
– Я его знаю. Это Мельников Александр. – Лужков вспомнил фамилию, которую слышал от Ларионова. – У его фирмы офис тут и домовладения в Безымянном переулке.
– Не трамвай его задавил, – уверенно сказал эксперт, осматривая труп. – Понятно, что окончательный вывод за судебно-медицинской экспертизой, однако я уже сейчас уверен. Это не простое ДТП.
Он наклонился, приподнял голову трупа.
– Черепно-мозговая травма. Весь затылок разбит.
– Мог поскользнуться, – предположил Лужков.
– Мог и оступиться. – Эксперт ощупывал раны на голове Мельникова. – Дождемся результатов вскрытия.
Лейтенант Лужков оставил его у тела – в Андроньевский проезд, завывая, въезжала «Скорая», – а сам забрался в трамвай.
Эльвира Печенкина, водитель, сидела не в кабине, а возле турникета, на переднем пассажирском месте. Она всхлипывала, размазывала слезы, катившиеся из ее сильно накрашенных глаз. Лужков окинул девушку взглядом.
– Я здешний участковый. Что случилось?
– Я его не видела… Я не хотела. Тут остановка по требованию, а никто не… И там спуск крутой.
– Я знаю, что тут спуск. Что вы видели?
– Ничего. А потом я увидела его – фары осветили, когда уже я не могла… Я на тормоз, а трамвай… трамвай сам по себе. И я наехала. Кости захрустели – я слышала.
– Так тело на мостовой лежало?
– Ну да, и я не видела, тут такое место – спуск и поворот к мосту.
– Тело лежало на путях?
– Ну да. – Эльвира Печенкина снова всхлипнула. – Я на дом смотрела.
– На какой еще дом?
– На этот. – Она кивнула в окно в сторону старого заброшенного особняка на углу Безымянного. – А потом это самое – темное и белое на дороге в свете фар. Лицо… Я думала, это оно из дома выбралось.
– Кто оно? – Лужков ничего не понимал.
– Жуть. – Эльвира заплакала. – Купец…
– Какой еще купец?
– Тот, что в этом доме жил и с дьяволом якшался. Мне тетка рассказывала и дед ее. У нас в трамвайном парке это место – Андронье – гиблое. Я так и знала… Я боялась, что свет выключат и ток пропадет. И поэтому трамвай погнала вниз, хотела как можно скорее на Волочаевскую выехать, а это место проскочить.
– Я ничего не понимаю, что вы там бормочете про какого-то купца?
– Мертвяк он, призрак. Я не то чтобы боялась… А неприятно. Кто же знал, что это там, на путях?
– Кажется, это не вы его задавили. – Лужков смотрел в окно, как эксперт и врачи «Скорой» укладывают тело на носилки.
– Не я? – Эльвира встрепенулась.
– В любом случае вам надо успокоиться и взять себя в руки. Это вы в полицию позвонили?
– Я. Сразу. По сотовому.
– А из трамвая вы выходили?
– Да, я думала – чем помочь. А он там, этот мужчина, под колесами…
– Крови много было? – спросил Лужков. – Ее ведь дождь смыл?
– Крови не было совсем, – сказала Эльвира. – Если бы кровь была, я бы… Я вида крови не выношу, в обморок падаю, даже когда у меня анализы из вены берут.
– А что еще за купец такой?
– Это сказка… Ну, в смысле, байка, ужастик – у нас болтают в парке и в мастерских насчет этого места. Но все равно жуть, вы не представляете, какая это жуть! – Эльвира снова залилась слезами. – Я на тормоз, а трамвай… Как в этой песне чертовой – тянут, тянут мертвеца… И кости захрустели!
Глава 19 Вскрытие
Несмотря на свой спонтанный отпуск, Катя проснулась в это утро рано – по привычке. Повертелась на подушках, подтянула одеяло до подбородка, глазея в потолок.
Люстру надо протирать. Все эти разноцветные висюльки из итальянского стекла. Пыль на финтифлюшках.
Она решала про себя, чем занять Сережку Мещерского сегодня, когда в деле о таинственной могиле наступила пауза. Потащить его в кино или погнать в театр? А чего там смотреть? Она решила прошерстить «Афишу» по Интернету и поглядеть на сайтах, на какие хорошие спектакли на сегодня есть билеты.
Вот так у нас – не он меня в театр, а я его! Катя грустно улыбалась, вспоминая, как Мещерский произносил: я вас любил, любовь еще, быть может…
В этот момент он чертовски походил на Джека Леммона, признающегося Ширли Маклейн: я вас обожаю!
А Сережечка все прежний… И вместе с тем он изменился.
Катя к половине девятого остановилась на походе вечером в театр, а потом в какой-нибудь бар. Мещерскому решила позвонить позже, когда выберет спектакль и закажет билеты.
Поставит его перед фактом, и он – рыцарь – смирится, не откажет.
После душа она зарядила кофеварку, сделала себе кофе и решила позвонить старшему группы экспертов по тому телефону, что он ей черкнул на визитке. Мол, когда ждать первых результатов исследования семи скелетов, поднятых из склепа? Хоть какие-то первичные данные, а надо узнать.
Она пила кофе и набирала на мобильном номер. Старший группы экспертов ответил – он что-то с аппетитом жевал. Видно, завтракал в этот час, как и Катя.
– А, это вы! – узнал он ее. – Останки в лаборатории. Образцы мы направили на анализ.
– А когда первые результаты? – поинтересовалась Катя деловито.
– Дня через два, но это лишь самое общее. Я пока все это отложил. Слышали новость? Там ведь еще один труп.
– Где? – не поняла Катя. – В подвале?
– Недалеко от фабричного цеха – в Андроньевском проезде. Ночью труп обнаружили.
– Труп кого? – Катя насторожилась. Сразу в памяти всплыла картина возле иномарки: на мостовой – две фигуры, и одна терзает другую, как дикий зверь.
– Мужчины. У меня там фамилия в сопроводительных документах записана. Вскрытие сегодня проведу.
– А что случилось?
– Вроде авария, так это происшествие ГИБДД обозначила. Но как криминалист, делавший осмотр на месте, мне успел по телефону сказать, там обстоятельства подозрительные. Короче, буду смотреть по результатам вскрытия тела.