Мишаня щелкает пальцами, ища достойное сравнение.
— Как кролики… — приходит на помощь Яник.
— При чем тут кролики? — не соглашается Мишаня. — Кролики не сверкают.
— Ну, тогда… как пятна солярки в луже.
— Нет, не годится. Зачем ты приземляешь? — Мишаня усиленно морщит лоб.
— Кончай так напрягаться, Мишаня. Еще вспотеешь…
— Как фейерверк! — кричит Мишаня. — Сверкали и множились, как фейерверк! Вот!!
Усатый турок с переднего сиденья испуганно вздрагивает и оборачивается.
— Ничего, ничего… — успокаивает его Яник. — Это мы так… муки творчества…..Мишаня, ты бы того, поосторожнее. А то еще заметут за попытку захвата самолета. Ты мне лучше вот что скажи: как это такой зубр на нашу инвалидную артелку упал? Зачем ему это? Он ведь вон какой — с Памелой Андерсон на дружеском бедре, а тут мы с тобой — два аутсайдера, да каналетто наш занюханный. Не вяжется что-то…
— Вот ты сам его и спроси… — отчего-то обижается Мишаня.
Самолет осторожно пробует землю правым шасси и приземляется, по-вороньи подпрыгивая и упираясь в воздух трепещущими закрылками.
2.— Ну и где он, твой гений?
Залитый потом Мишаня растерянно озирается, ища Андрея Белика. Встречающих немного, и все они какие-то тихие, не турецкие. И Белика среди них вроде бы нет. Впрочем, Мишаня может и ошибаться: знакомство у него с Первозванным совсем мимолетное, даже не шапочное… — так, выпивали как-то за одним длинным столом.
— Да отцепись ты от тележки, Мишаня, — продолжает досадовать Яник. — Походи по залу, поищи; может, он где в другом месте торчит.
Мишаня послушно делает круг. В аэропорту Эсенбога чисто и тихо; странная какая-то Турция, думает Мишаня. Вот и Белика нету, а должен быть. А может, это и не Турция вовсе? Турцию Мишаня представляет себе совсем иначе, в духе старого фильма «Бег»… — там все было определенно грязнее и азиатистей. Странно… Вздыхая, Мишаня возвращается к Янику. Тот встречает его зверским выражением лица.
— Ну?.. Летим обратно?
Он свирепо озирается вокруг и вдруг подскакивает на месте.
— Вон же он, смотри! Как же ты его раньше не просек?!
Яник указывает на здоровенного усатого толстяка в шляпе и длиннополом пальто.
— Да ты что… это точно не Андрей… с чего ты взял?
— Ну как же! Ты глянь, что на нем написано!
И впрямь, на шее у толстяка плакатик с буквами «САС-Ти-Ви».
— Привет, генацвале… или как тебя там.
— Фатих… Очень приятно.
— Ты за нами?… Ну слава Богу!.. А где Андрей?
— Андрэ? Ждет в отеле.
— Ах, в отеле… понятно… эй, Мишаня, загружаемся!
Потом они долго едут в чистеньком транзите по бульвару Ататюрка и деликатно помалкивают. Отель расположен в центре, недалеко от огромной мечети, по-хозяйски воткнувшей в небо четверку длиннющих членисторогих минаретов.
«Как вилку в бараний окорок,» — думает Яник, глотая слюну.
Он проголодался и хочет спать. Теперь, когда кошмар с ассирийским младенцем оставил его, он старается использовать для сна каждую свободную минутку, наслаждается всеми его физиономиями и ужимками: и сладким растеканием сознания в момент первой дремы, и уютной серединной качкой перемежающихся полусна-полуяви, и радостным тягучим всплыванием в жизнь перед самым пробуждением. Это так хорошо — спать!..
Босс поджидает их в лобби.
— Хай. — Он протягивает узкую подростковую ладонь. — Андрей.
В его исполнении это и в самом деле звучит как «Андрэ». Шкодный такой Андрэ, среднего роста, худощавый и обладающий презрительной ленивой грацией модного парикмахера. Сначала он здоровается с Яником, безошибочно оценив субординацию внутри прибывшей группы из двух человек, и только потом, выждав паузу, поворачивается к Мишане. Эта непредвиденная задержка вынуждает бедного Мишаню снова вытирать о штаны заранее приготовленную руку. Он торопится и от этого потеет еще больше. Белик наблюдает за мишаниной суетой с насмешливым изучающим интересом.
— Ладно, — говорит он, устав ждать. — Что за церемонии…
Хлопнув Мишаню по плечу, Андрей подталкивает его к стойке.
— Регистрируйтесь и поднимайтесь в номер. Клоповник еще тот, но жить можно. Встречаемся тут через полтора часа. Бай!
Он резко поворачивается и уходит в сопровождении Фатиха.
Вечером они сидят в ресторане, едят долму, пьют пиво и обговаривают варианты. Вернее, обговаривает Андрей, а Яник с Мишаней слушают. Фатих, молчаливой жующей глыбой высящийся рядом с Беликом, тоже слушает, хотя и не понимает ни слова. Он по-русски ни бум-бум. Он и по-английски-то не очень. Андрей объясняется с ним на забавной смеси турецкого с немецким или просто — знаками.
— Сколько языков ты знаешь, Андрей?
— Хорошо — десять, и еще несколько — кое-как… — Белик начинает перечислять, загибая пальцы, но быстро сбивается со счета.
— Круто! — восхищается Яник и показывает глазами в сторону Фатиха. — А зачем нам этот человек-гора?
— Шофер, телохранитель, эксперт по местным нравам, и просто — подай-принеси… — объясняет Белик. — Без этого тут никак. Да и недорого — я ему двести баксов в день плачу, вместе с машиной.
Они возвращаются к вариантам. Вариантов немного — ровно три. В северный Ирак попадают через Турцию, Сирию или Иран. Турецкий путь кажется короче, но не обязательно легче. Дело в том, что граница закрыта, так что перейти можно только нелегально. В обычные времена это не так уж и страшно. Но в том-то и фокус, что времена сейчас необычные — война на носу; крупные турецкие силы сосредоточены в Силопи и заворачивают всех, особенно журналистов. Даже бакшиш не помогает — вот ведь до чего дошло!
Сирийская граница с Ираком пока открыта, и иранская — тоже. Хотя слово «открыта» не совсем подходит; вернее сказать — полуоткрыта, потому что на легальное пересечение требуется спецпропуск, а уже его-то достать точно не светит. Такую взятку — на уровне министра — нам с гарантией не потянуть… Значит, надо будет переходить нелегально, как и в варианте с Турцией. Разница лишь в том, что сирийцы и персы свою границу с Ираком охраняют кое-как, не то что турки. Выходит, в обход хоть и дальше, но безопаснее.
Теперь вопрос — какой путь из двух предпочесть? Вообще-то, хрен редьки не слаще. И в Сирии, и в Иране не больно-то любят нашего брата… а уж если обнаружится израильский хвост, так и вовсе пиши пропало, даже российские паспорта не спасут. А потому Андрей категорически просит отставить на фиг все ивритские словечки, и если Мишаня хотя бы еще один только раз позволит себе сказать официанту «тода», а коридорному в гостинице — «слиха», то он, Андрей, прикажет Фатиху вырезать Мишанин язык, чтоб не болтался, а Фатих такие вещи умеет, правда, Фатих? Фатих серьезно кивает. Мишаня виновато шмыгает носом и обещает, что — да, конечно. Под мышками его свежей рубашки темнеют обширные потные полукружия.
Итак, обе дороги неприятны, но иранская все-таки хуже. Из Сирии, если попадемся, выбраться еще можно, а с аятоллами шутки плохи. Да и сирийскую визу здесь получить намного проще. Так что падаем на сирийский вариант.
— О'кей? Все согласны? — Белик обводит взглядом свою притихшую команду. Фатих кивает первым.
— Ну и славно. Значит, завтра идем в сирийское посольство за визами. А сейчас — спать.
— А когда же снимать начнем, Андрей Евсеевич? — робко влезает Мишаня.
— Снимать? — недоуменно спрашивает Белик. — А что тут снимать, в Анкаре? Телок? Конную статую Ататюрка? Нас куда послали? В Ирак? Вот там и снимать начнем. И потом — в Анкаре нам светиться нечего.
Он бросает на стол многонулевые турецкие деньги и встает.
— А при чем тут «светиться»? — говорит ему вслед Яник. — Мы что тут, от кого-то скрываемся, что ли?
Белик резко оборачивается и пристально смотрит на Яника, как будто увидев его впервые.
«А ведь он чем-то очень сильно напуган, — думает Яник, глядя ему в глаза. — Что-то не нравится мне этот тип, ох, не нравится…»
Страх в беликовых глазах сменяется обычной циничной усмешкой.
— А может, и скрываемся… — медленно отвечает Белик, растягивая слова. — Вся наша жизнь — побег, господин Иона. Уж тебе-то не знать, с таким-то именем…
3.На улице возле сирийского посольства копошится очередь: турагенты с пачками паспортов, кучки «дикой» туристской молодежи, в основном немцы, и несколько десятков представителей репортерской братии, безошибочно отличаемых в толпе по особой разухабистой, гиперактивной манере смотреть, разговаривать, двигаться.
— Стойте тут, — говорит Андрей, пристраивая Мишаню и Яника в очередь за двумя высокими девицами в дубленых полушубках. — Мы с Фатихом пока заскочим в банк, заплатим за визы… Хай, герлс!
Последние слова адресованы девушкам в дубленках и сопровождаются ослепительной телевизионной улыбкой. Девушки улыбаются в ответ. Они что-то спрашивают, но Андрей спешит — потом, потом…
— Стойте тут, — говорит Андрей, пристраивая Мишаню и Яника в очередь за двумя высокими девицами в дубленых полушубках. — Мы с Фатихом пока заскочим в банк, заплатим за визы… Хай, герлс!
Последние слова адресованы девушкам в дубленках и сопровождаются ослепительной телевизионной улыбкой. Девушки улыбаются в ответ. Они что-то спрашивают, но Андрей спешит — потом, потом…
«Эх, — думает Яник. — жаль, что я по-аглицки плохо спикаю. Девочки-то ничего; можно было бы поболтать, скоротать время… а время-то скоротать ох как надо — холодно, товарищи, холодно!»
Конец марта, а весною в Анкаре и не пахнет; холод собачий, и вдобавок — ледяной ветер, который ведет себя совершенно по-хамски, набрав силу и уверенность в прямых желобах анкарийских проспектов. Над мишаниной рыбьей шубой он откровенно смеется, нагло забирается под полу, щиплет Мишаню за рыхлый потный живот, хулигански толкает в грудь. А бедному Мишане, отвыкшему в тепличном израильском климате от таких выкрутасов погоды, и ответить-то нечем торжествующему хаму. Пытаясь защититься от шустрых кулаков ветра, он суетливо дергает руками, нелепо притоптывает, поворачиваясь то тем, то этим боком… — все впустую, избиение продолжается.
— Холод-то какой, Господи! — Мишаня беспомощно жмется к Янику.
А Янику не лучше — у него даже рыбьей шубы не имеется; поддел пару свитеров под нейлоновую куртень — и выживай как знаешь. Тоска. Он завистливо кивает на весело щебечущие дубленки:
— Нам бы такие клифты, Мишаня… Может, отнимем, а? Этим горячим тёлкам шубы ни к чему, они и голышом не замерзнут…
Девушка впереди обрывает фразу на полуслове и резко поворачивается к Янику.
— Что-о? Горячим тёлкам? — гневно вопрошает она на русском языке, вполне чистом, хотя и сдобренном каким-то непонятным акцентом. — Да как ты смеешь?..
Янику разом становится жарко. Он разводит руками, глупо улыбается и бормочет неуклюжие извинения. Рядом предатель Мишаня заливается обидным смехом.
— Вы уж его извините, девушка, — говорит Мишаня. — Это он с холодухи такой неловкий. А вообще-то Яник — парень безвредный. И дубленки у девушек отнимает только по понедельникам, а сейчас у нас пятница, так что бояться нечего… Меня зовут Миша. А вас?
«Экий ты, оказывается, гад, Мишаня! — мысленно досадует Яник. — На ходу подметки рвет… и главное, за мой счет — вот что обидно…»
— Пал, — представляется девушка. — А это — Кэрри. Но она по-русски не умеет.
Кэрри улыбается — да, мол, не умею, ничего не поделаешь. Мишаня кланяется — галантно, насколько позволяет рыбья шуба. Теперь он находит нужным проявить благородство по отношению к поверженному товарищу.
— Не кажется ли вам, уважаемая Пал, — произносит он с шутливой церемонностью. — Не кажется ли вам, что в честь нашего знакомства можно помиловать этого преступного типа? Я предлагаю, учитывая безупречное прошлое и прекрасные рекомендации с места работы, заменить ему смертную казнь через испепеление на двадцать пять лет каторжных работ.
Пал задумчиво взглядывает на Яника. Глаза ее смеются.
— Что ж… — говорит она. — И в самом деле… Мне, как супергорячей телке, кажется неразумным испепелять столь породистого бугая. Пусть живет и работает. Только купите ему попонку потеплее, чтоб не застудил орудия производства. А то телки расстроятся.
Подлый Мишаня с готовностью разражается новым взрывом хохота. Ага. Друг называется… Погоди, погоди… встретимся еще где-нибудь на повороте; посмотрим, кто тогда посмеется.
Надо бы что-то сказать, что-нибудь такое же бойкое и остроумное, его очередь, но Яник молчит как пень и сам не понимает почему. Он смотрит в ее веселые прищуренные глаза и чувствует странное смятение и разбросанность мыслей.
— Гм… — только и может выдавить из себя Яник. — Ну да.
— И это все? — изумляется Пал. — Какие нынче бугаи в России неразговорчивые…
Подруга Кэрри вдруг прыскает и начинает что-то шептать Пал на ухо, захлебываясь от смеха и посматривая на Яника, а Пал отвечает ей короткими английскими фразами и тоже смеется. Это уже совсем обидно. Яник отворачивается, смущенный и раздосадованный. Что за имя такое дурацкое — Пал?
Мишаня тем временем приступает к расспросам — кто, да откуда, да куда? Пал отвечает. Нет, они не собираются задерживаться в Сирии, им нужно в Ирак. Кэрри — свободный фотограф, репортер, надеется заработать на тамошней заварушке. А у нее, у Пал, есть одно дело в районе Мосула… этнографическое исследование, можно сказать… Конечно, время для этнографии не совсем удобное, но не хочется ломать планы; она, знаете ли, свои планы никому ломать не дает, даже войне, вот. Нет, они совсем не давние подруги, познакомились в самолете по дороге сюда, хотя обе — из Канады, Кэрри из Монреаля, а Пал из Торонто, случалось бывать? Нет? — Не страшно, ничего не потеряли… Скучная страна — Канада, там ничего не происходит, как в песне Высоцкого.
Да, как видите, она и Высоцкого знает, и вообще по происхождению Пал москвичка, даже в российскую школу успела походить до восьми лет, пока родители не свалили в канадское далёко. Она так и говорит — «в канадское далёко» — и смеется, глядя на Мишанино удивление. Дома-то всё по-русски, Миша; оттуда и песни, и слова. Да и вообще Торонто — русский город, особенно сейчас, знаете, когда из Израиля столько народу приезжает. Только и слышишь на улице, что русский да иврит. Она даже несколько ивритских слов выучила: «тода» — это спасибо, и… Пал сосредоточивается, пытаясь припомнить.
— Слиха, — грустно подсказывает Мишаня.
— Точно! — кричит она восторженно; а откуда Мишаня знает — он что, тоже из Канады?
— Нет, — поникает головой Мишаня. — Увы, не из Канады…
Он, Мишаня, из самого того самого, откуда эти два слова, и Яник — тоже; только им эти слова произносить нельзя, потому как босс запретил. Чтоб не светиться.
— Неужели?
Пал прямо подпрыгивает от восторга. Вот здорово! Она начинает что-то быстро-быстро лопотать Кэрри, которая давно уже в нетерпении дергает ее за рукав, требуя перевода. Отделавшись от Кэрри, она снова набрасывается на Мишаню. Неужели они настоящие израильтяне? Тут, в Турции? Да еще и в Сирию собираются?!
— Шш-ш-ш… — шипит на нее Мишаня и оглядывается.
Ах, да!.. Какая же она дура, совсем забыла; им же нельзя светиться… Да, но как же они хотят получить сирийскую визу?.. Ага, понятно… Ну, вообще…
Пал снова коротко совещается с Кэрри и с крайне серьезным видом поворачивается к Мишане. Есть предложение. Если они, конечно, не против. Это ведь ежу ясно, что им тоже нужен Ирак, а вовсе не Сирия. Сейчас все туда намыливаются. Так вот. У Кэрри есть человек, который переводит через границу, курд. Берет по тысяче долларов с носа. Говорят, это недорого. Хотите — присоединяйтесь; и вам хорошо, и нам спокойнее.
Мишаня пожимает плечами:
— Спасибо, девочки, но это — к Андрею; он у нас все решает. А вот, кстати, и он…
Жабообразная служащая в окошке подозрительно смотрит на Яника, по капле выжимающего нужные слова из скудного запаса школьного английского курса.
— Какова цель вашего визита в Сирию?
— Туризм, — рапортует Яник.
— Вы журналист?
— Нет, я студент.
— Я обязана поставить вас в известность, что нелегальное пересечение границы строго преследуется сирийскими законами. Вы журналист?
— Нет, я студент, турист.
Яник подобострастно улыбается. Пожилая бородавчатая жаба качает головой. Она явно не верит ни единому его слову. Вот сейчас выстрелит длинным липким языком и заглотит Яника, как комара. Почему же она тем не менее проштамповывает визу? Поди пойми земноводных…
На улице Яник присоединяется к прочей компании — он последний, только его и ждут; все успешно обвизованные — и Андрей, и Мишаня, и девушки. А Фатиху не надо, ему и так хорошо. Андрей командует парадом. Значит так: сейчас мы подбрасываем девушек в отель, а вечером заезжаем за ними часиков эдак в восемь. О'кей? Надо отпраздновать знакомство. Он как раз знает отличный кабак в Кизилае.
Вечером сидят в ресторане; он вполне европейского вида, хотя, как и предупреждал Андрей, с питьем небогато. Кэрри кокетничает с Беликом; собственно, даже уже и не кокетничает — эта стадия, видимо, пройдена быстро и счастливо, и теперь они, тесно прижавшись, раскачиваются в медленном танце на крохотной полутемной площадке. Мишаня увлечен кебабами и пивом. Покончив с очередной порцией, он вытирает пот мокрой салфеткой и недоуменно смотрит на Пал и Яника:
— А вы чего сидите, как неродные? Яник, не будь букой, потанцуй девушку.
Он подливает себе еще.
— Спасибо, Миша, — говорит Пал и встает, не оставляя Янику выбора. — А то ведь я совсем заскучала. По-моему, молодой человек меня боится. Не бойся, Яник, я тебя не съем. Во всяком случае — не сразу.
Судя по смешливому всплеску в глазах, она хочет добавить еще что-то шутливое, но сдерживается. Чтоб не спугнуть.