- И что тебе мешает?
Руин выглядел опечаленным. - Для Крови Элайнтов, Удинаас, любая мысль о дружбе нестерпима. Или о союзе. Если дух Летера воплотится во властителе, это будет Элайнт.
- А, понимаю. Вот почему Быстрому Бену удалось победить Сакуль Анкаду, Шелтату Лор и Менандору.
Сильхас Руин кивнул. - Каждая намеревалась предать остальных. Это порок в крови. Чаще всего оказывающийся фатальным. - Он помедлил. - Так было со мной и братом Аномандером. Едва драконья кровь обрела над нами власть, мы разошлись. Андарист встал между нами, протягивая руки, пытаясь воссоединить - но новообретенная нами дерзость посрамила его. Мы перестали быть братьями. Разве удивительно, что мы...
- Сильхас Руин, - прервал его речь Удинаас, - почему мой сын в опасности?
Глаза воителя блеснули: - Урок смирения чуть не стоил мне жизни. Но я выкарабкался. Когда придет черед Рада Элалле брать уроки, он может оказаться не таким везучим.
- У тебя были дети, Сильхас? Думаю, нет. Давать советы ребенку - что швырять песок в обсидиановую стену. Не прилипает. Жестокая правда в том, что каждому приходится учиться самому, и невозможно обойтись без уроков, прокрасться сторонкой. Тебе не удастся одарить ребенка своими шрамами. Они покажутся ему паутиной, липкой и удушающей; он будет сопротивляться, пока не порвет нити. Твои намерения весьма благородны, но шрамы, которым способны его научить, он должен заработать сам.
- Тогда я должен попросить тебя, его отца, об одолжении.
- Ты серьезно?
- Да, Удинаас.
Фир Сенгар пытался ударить этого Тисте Анди ножом в спину, пытался ступить в тень Скабандари Кровавого Глаза. У Фира был сложный характер, но Удинаасу - несмотря на все шутки и насмешки, несмотря на горькую память о рабстве - он чем-то нравился. Благородством восхищаешься даже издалека. К тому же он помнит, как горевал Тралл... - И чего же ты попросишь?
- Отдай его мне.
- Что?
Тисте Анди поднял руку: - Не отвечай сразу. Я объясню всю необходимость этого. Я расскажу тебе о будущем, Удинаас. Когда я это сделаю, ты наверняка всё поймешь.
Удинаас заметил, что его трясет. Сильхас Руин продолжал говорить, а бывший раб чувствовал, что прочная почва уходит из-под ног.
Кажущийся неспешным шаг этого мирка - на деле иллюзия, жалкое заблуждение.
Истина в том, что всё скользит, что сотни тысяч камней несутся по горному склону. Истина проста и ужасна.
***
Онрек издалека смотрел на них. Разговор продлился гораздо дольше, чем ожидал Имасс, и в нем нарастала тревога. Мало доброго выйдет из их беседы - тут можно не сомневаться...
Он услышал за спиной кашляющий рык и обернулся. Два подросших котенка эмлавы перебежали тропу в сотне шагов. Они повернули тяжелые клыкастые головы в его направлении, они смотрели на него робко, как бы испрашивая позволения; однако по прыгающей походке, по поджатым хвостам он определил, что котята пошли на охоту. И чувство вины, и буйная кровожадность кажутся инстинктивными. Они могут пропасть на день или на неделю: зима быстро приближается, нужно убивать помногу.
Онрек снова поглядел на Удинааса и Руина. Они шли к нему, бок о бок. Имасс сразу ощутил, что дух Удинааса впал в уныние, поглощен отчаянием.
"Нет, ничего доброго не выйдет..."
Он слышал шелест позади: эмлавы дошли до места, в котором извилистая тропа скроет их от глаз Онрека, и помчались, спеша избавиться от его воображаемого внимания. Но ему не хочется призывать их обратно. Он никогда так не делал. Звери просто слишком глупы, чтобы это замечать.
Вторгнувшиеся в этот мирок оседлали злой прилив, словно авангард легионов хаоса. Перемены запятнали мир, и новые оттенки напоминали о свежей крови. По сути всё, о чем мечтают Имассы - это мир, подтверждаемый ежедневными ритуалами, жизнью стабильной, безопасной и совершенно предсказуемой. Жар и дым очагов, запахи готовящихся клубней, мяса, сочного костного мозга. Носовые голоса женщин, напевающих за обыденными занятиями. Стоны и шепотки любящихся, песенки детей. Кто-то обрабатывает олений рог, расколотую кость или кремень. Другой опустился на колени в ручье, скребет кожу каменными осколками или полированным ножом; рядом видна груда песка, под которой вылеживаются готовые кожи. Когда кому-то нужно отлить, он встает над грудой, чтобы кожи лучше выдубились.
Старики расселись на булыжниках и следят за стоянкой, за работой сородичей, а сами погрузились в полусны о потаенных местах и тропах, о гуле высоких голосов, о бое барабанов, о картинах на освещенном факелами камне, о полноте глубокой ночи, когда духи показываются на глаза мириадами цветов, когда рисунки отрываются от поверхности и плывут, струятся в дымном воздухе.
Охота и пир, сбор урожая и обработка камня. Дни и ночи, роды и смерть, смех и горе, сказки, не раз пересказанные; разум открывается, принимая дар и даря себя каждому родичу, каждому теплому, знакомому лицу.
Это, понимал Онрек, и есть всё, что имеет значение. Все ухищрения ума нужны ради сохранения совершенного мира, чудесной общности. Духи предков собрались рядом, стоят на страже живущих. Воспоминания свиваются в канаты, связующие всех воедино, и чем охотнее делишься воспоминаниями, тем прочнее узы.
На стоянке за спиной возлюбленная его жена, Кайлава, лежит на груде мягких мехов; несколько дней отделяют ее от родов. Это будет второй их ребенок. Кудесницы подносят ей деревянные чаши, полные жирных, нежных личинок, поджаренных на плоских камнях очага. И медовые соты, и острые чаи с ягодами и целебной корой. Они питают ее без перерыва, будут питать, пока не начнется мука родов. Они поддерживают в ней силу и стойкость.
Он вспомнил ночь, когда они с Кайлавой посетили дом Серен Педак в странном, испорченном городе Летерасе. Весть о смерти Тралла Сенгара - это был один из худших моментов жизни Онрека. Но встать перед вдовой друга... это оказалось еще мучительнее. Устремляя на нее взор, он ощутил, как внутри все рушится; он зарыдал, не уповая на утешение, а потом удивился силе Серен, сверхъестественному ее спокойствию. Он говорил себе, что она уже прошла ступени горя - во дни и ночи, последовавшие за убийством любимого. Она смотрела, как он рыдает, и в ее глазах была печать - но не было слез. Потом она заварила чай, не спеша, тщательно, пока Онрек беспомощно висел на руках Кайлавы.
Не сразу он осознал всю бессмысленность, всю ужасающую нелепость гибели друга. А той ночью он пытался говорить о Тралле - о делах, объединивших их с того мига, когда Онрек решил избавить встреченного воина от уз Отсечения. Он снова и снова вспоминал яростные схватки, отчаянные обороны, деяния невообразимой смелости, каждое из которых способно даровать достойный конец, смерть, раздутую значительностью, сияющую жертвенностью. Но Тралл Сенгар пережил всё, превратив боль и потери в торжество.
Окажись Онрек там, посреди забрызганной кровью арены... спину Тралла было бы кому защитить. Убийца не преуспел бы, совершая акт подлого предательства. Тралл Сенгар жил бы, видел, как его дитя растет в чреве Серен, видел, восхищаясь и полнясь радостью, как лицо аквитора сияет, как она сосредотачивается на внутреннем. Ни одному мужчине не дано ощутить такой завершенности, ибо она стала сосудом продолжения, образом надежды и оптимизма, ликом будущего мира.
О, если бы Тралл смог ее увидеть... никто не заслужил этого больше, чем он. Все эти битвы, раны, испытания и аура одиночества, которой Онреку так и не удалось пробить - так много было измен, но он стоял не сгибаясь, он делился с другом последним. Нет, в такой смерти нет ничего подобающего.
Серен Педак была вежлива и мила. Она позволила Кайлаве совершить ритуал, гарантирующий безопасные роды. Но она также дала понять, что больше ничего не хочет, что этот путь пройдет в одиночку, что она достаточно сильна.
Да, женщины могут наводить трепет. Силой своей, способностью всё вынести.
Онрек мог, конечно, предложить Кайлаве подарки и вкусные кусочки, но всякая попытка была бы встречена насмешками повитух и гневным рычанием самой Кайлавы. Он научился держать дистанцию, особенно сейчас, перед близкими родами.
А еще он полюбил Удинааса. Конечно, этот человек более склонен к иронии и сарказму, чем Тралл, ценит острые комментарии. Единственное оружие, которым Удинаас владеет в совершенстве. Но Онрек проник в склад его живого ума и, более того, нашел, что человек проявляет неожиданные добродетели в новой для него роли отца. Черта, которую Онрек намеревается позаимствовать в нужное время.
В первый раз такую возможность он упустил: его первенец Ульшан Праль вырос под присмотром других - его растили неродные братья, дяди и тети. Даже сама Кайлава чаще отсутствовала. Поэтому, хотя Ульшан был их крови, душой он скорее принадлежал к вырастившему его племени.
Столь многое изменилось. Мир, кажется, несется мимо, эфемерный и уклончивый; дни и ночи пролетают сквозь пальцы. Снова и снова его парализует чувство потери, ошеломляет отвращение. Очередной миг исчез, очередное мгновение съеживается за спиной. Он старается оставаться бдительным, оттачивает чувства, чтобы ощутить благословенные явления, поглотить, насладиться вкусом мгновения - но тотчас же потоп заливает его, заставляя молотить руками, тонуть в ослепляющем, оглушающем приливе. Слишком много чувств; кажется, слезы стали ответом на слишком многое - на радость и на горе, на нежданные дары и мучительные потери. Похоже, он забыл жизнь смертных, уже не умеет реагировать иначе. Похоже, иные реакции унесло первыми, ведь время стало бессмысленным, жестоким проклятием, оставившим ему лишь слезы.
Столь многое изменилось. Мир, кажется, несется мимо, эфемерный и уклончивый; дни и ночи пролетают сквозь пальцы. Снова и снова его парализует чувство потери, ошеломляет отвращение. Очередной миг исчез, очередное мгновение съеживается за спиной. Он старается оставаться бдительным, оттачивает чувства, чтобы ощутить благословенные явления, поглотить, насладиться вкусом мгновения - но тотчас же потоп заливает его, заставляя молотить руками, тонуть в ослепляющем, оглушающем приливе. Слишком много чувств; кажется, слезы стали ответом на слишком многое - на радость и на горе, на нежданные дары и мучительные потери. Похоже, он забыл жизнь смертных, уже не умеет реагировать иначе. Похоже, иные реакции унесло первыми, ведь время стало бессмысленным, жестоким проклятием, оставившим ему лишь слезы.
Удинаас и Сильхас Руин подошли ближе.
Онрек почувствовал, что снова плачет.
***
Побережье Д'расильани выглядело изгрызенным и подгнившим; мутные, полные ила буруны бушевали между рваными выступами известняка и полузатопленными песчаными наносами. Пена оттенка бледной плоти окружала мангровые заросли, покачиваясь на волнах. Насколько мог разглядеть в подзорную трубу Надежный Щит Танакалиан, у линии прибоя наносы песка и гравия чередовались с грудами мертвой рыбы, покрытыми чайками и тварями иного рода, длинными, на коротких ногах - вероятно, рептилиями. Они то и дело врезались в стаи чаек, заставляя тех с воплями разлетаться.
Он был рад, что не стоит на этом берегу, таким чуждым казался тот уроженцу Напасти, где воды глубоки, чисты и мертвенно-холодны, где всякий залив и фиорд скрывается в темноте утесов, в густой поросли пиний и елей. Он даже не мог раньше вообразить, что такое побережье может существовать. Мерзкое, вонючее, похожее на громадное свиное корыто.
К северо-востоку у подножия молодых гор, по всем приметам, в залив извергается мощная река, наполняя его илом. Постоянный приток пресной воды, густой и молочно-белой, отравил большую часть бухты, насколько мог судить Танакалиан. Это выглядело неправильным. Ему казалось: он присутствует на сцене обширного злодеяния, фундаментальной испорченности, распространяющейся подобно гангрене.
- Чего желаете, сир?
Надежный Щит опустил трубу и нахмурился, щурясь на отдалившееся побережье: - Идите к устью реки, капитан. Я полагаю, что главное русло лежит на той стороне, ближе к восточному берегу. Там, где утесы выше.
- Но даже отсюда, сир, - возразил капитан, - мы ясно видим отмели и рифы. - Он колебался. - Но меня сильней беспокоят те, что не видны. Надежный Щит, я не порадуюсь даже приливу.
- Не можем ли мы отойди дальше в море и вернуться уже к восточному побережью?
- Через течение реки? Возможно, хотя воды будут опасными. Надежный Щит, эти делегаты, которых мы ищем... они не из народа мореплавателей, да?
Танакалиан улыбнулся: - Гряда почти непроходимых гор отделяет королевство от берега. Даже внутренние склоны гор заняты племенами пастухов. Между ними и Болкандо установлен мир, но все же, сир, болкандийцев не отнесешь к мореходам.
- Значит, устье реки...
- Да, капитан. По любезному разрешению Д'расильани делегаты Болкандо остановятся на восточном берегу.
- Угроза вторжения делает союзниками даже злейших врагов, - заметил капитан.
- Кажется, так, - согласился Танакалиан. - Но странно, что союз сохраняется и сейчас, когда нет угрозы со стороны Летерийской Империи. Полагаю, некоторые преимущества мира очевидны всем.
- Выгоды, сир.
- Взаимные. Да, капитан.
- А теперь я должен отбыть на свой корабль, сир, если нам придется разведывать подходы к месту высадки.
Надежный Щит кивнул. Когда капитан удалился, Танакалиан вновь поднял подзорную трубу, оперся о поручень около носовой фигуры. Здесь, внутри безымянной бухты, море не особенно бурное, но вскоре подойдут "Престолы Войны", и он намеревается воспользоваться качкой, чтобы заглянуть чуть подальше за рваные утесы восточного побережья.
Смертный Меч Кругхева оставалась в каюте. Дестриант Ран'Турвиан после возвращения со встречи с Адъюнктом решил начать длительную медитацию и сейчас тоже сидит под палубой. Присутствие кого-то из них привнесло бы в ситуацию оттенок формальности, и Танакалиана это начало заранее беспокоить. О да, он понимает необходимость проформы, груза традиций, придающих смысл всем деяниям - всему Ордену - но он много времени провел на борту Адъюнкта, в компании малазан. Они демонстрировали такую дружескую близость в совместных лишениях, что Надежный Щит вначале был шокирован. Но потом он понял ценность такого поведения. Когда наступает время битвы, Охотники за Костями не проявляют недостатка дисциплины. Однако истинная сила, что удерживает их вместе, таится в товариществе во времена долгих периодов бездействия, которые приходится терпеть всем армиям. Танакалиан уже начал восторгаться их бравадой, отсутствием внешнего лоска, открытым непочтением и даже странной склонностью доводить всё до абсурда.
Может быть, это дурное влияние, как намекнул недовольно хмурящийся Ран'Турвиан, когда Танакалиан решился на иронический комментарий. Конечно, у Дестрианта уже возник длинный список разочарований, которые вызывает у него новый Щит Ордена. Слишком юный, ужасающе неопытный и до отвращения склонный к необдуманным суждениям - а такое свойство совершенно недопустимо у человека в ранге Надежного Щита.
- Ваш ум слишком активен, сир, - заметил как-то Дестриант. - Не дело Надежного Щита судить. Не вам решать, кто достоин ваших объятий. Нет, сир, вы не смеете обнаруживать пристрастие. Вот мой совет!
Если учитывать его характер, человек этот обошелся с ним еще мягко.
Корабль медленно пробирался к берегу, поскрипывая на волнах. Танакалиан изучал запретное побережье, изувеченные горы, многие из которых увенчаны конусами, извергающими пепел и зловонные газы. Если бы не идущие в море течения, риск оказаться выброшенными на камни был бы вполне реален. Против такого мрачного умозаключения не станет возражать даже Дестриант.
С легкой улыбкой Танакалиан опустил трубу, спрятал в кожаный футляр под левой рукой. Спустился с надстройки, двигаясь к люку в трюм. Магия Ран'Турвиана понадобится им для безопасного прохода в устье реки - вот и повод прервать медитацию Дестрианта, тянущуюся уже несколько дней. Ран'Турвиан может лелеять привилегию уединения и право на изоляцию... но некоторых обязанностей не избежит ни один член Ордена. Пора старику выйти на свежий воздух.
Флагман входил в бухту в одиночестве. Остальные двадцать четыре годных "Престола Войны" держались далеко в море; они способны выдержать любую здешнюю непогоду, кроме тайфуна, разумеется; но сезон тайфунов, как уверяют местные лоцманы, прошел.
Они передали "Пенного Волка" в распоряжение Адъюнкта, и флагманом стал "Листраль". Старейший среди кораблей - его киль был заложен почти четыре десятилетия назад - "Листраль" был последним из первой линии тримаранов, сохранившим старомодные украшения и приспособления. Он устрашал своим видом: каждая пядь бортов из железного дерева украшена головами рычащих волков, а средний корпус целиком сделан в форме волка, мчащегося в атаку. Корпус на две трети погружен в воду, так что пена вылетает прямо из оскаленной клыкастой пасти.
Танакалиан любил этот корабль, даже архаические двери кают, расположенных по сторонам первой палубы. "Листраль" может вместить едва ли половину пассажиров в сравнении с кораблями второй и третьей линии; однако каюты на нем сравнительно просторные и даже почти роскошные.
Убежище Дестрианта занимает две каюты по правому борту. В переборке проделана небольшая дверца. Каюта, что ближе к корме, служит личной резиденцией Ран'Турвиана, тогда как передняя освящена в качестве храма Волков.
Танакалиан, как и ожидал, нашел Дестрианта стоящим на коленях, склонившим голову перед двухголовым алтарем. Но что-то было неправильно - в воздухе пахло горелой плотью, жжеными волосами, а Ран'Турвиан не пошевелился, когда Надежный Щит постучал по двери.
- Дестриант?
- Ближе не подходите, - каркнул Ран'Турвиан почти неузнаваемым голосом; Танакалиан расслышал, как трудно, хрипло он дышит. - Времени почти нет, Надежный Щит. Я ... решил было... что никто меня не потревожит, сколь долго я ни отсутствуй. - Горький смех, похожий на кашель. - Я забыл о вашей... нетерпеливости, сир.
Танакалиан сделал еще один шаг. - Что случилось, сир?
- Стойте, там, говорю! - задохнулся Дестриант. - Передайте мои слова Смертному Мечу.
Что-то блестело на полированном полу вокруг коленопреклоненного человека, словно он начал растекаться - но мочой не пахло, а густая как кровь жидкость отливала золотом в тусклом свете фонаря. Увидевшего это Танакалиана пробрал ужас; слова едва доносились сквозь грохот сердца. - Дестриант...