На непроницаемом лице Ботболта отразилась напряженная работа мысли. Видно было, что арифметические подсчеты даются ему с трудом: вместо одной приглашенной в улус хозяина прибыло трое. Что делать с двумя лишними единицами?
— Комната на третьем. Резерв, — подсказал несчастному Дымбрыл. И снова обратился к нам:
— Буду рад увидеться с вами через час. На обеде.
Он еще раз припал к руке Аглаи, с укоризной посмотрел на проштрафившегося трусишку Райнера-Вернера, скользнул невидящим взглядом по мне, кивнул режиссеру Фаре — и удалился.
Мы остались в распоряжении меднолобого Ботболта. Ботболт провел нас через огромный холл, больше напоминавший внутренности юрты. Сходство с юртой усиливалось из-за множества ковров: ковры лежали на полу, были развешаны по стенам, затягивали потолок. В коврах терялись чучела гепарда и пумы (уж не в местных ли болотцах подстрелил их хозяин?); в коврах терялись коллекции холодного оружия и вазы с сухими цветами; мы и сами едва не потерялись. И лишь в последний момент успели — вслед за Ботболтом — выскочить за полог ковра, который на поверку оказался дверью.
Языческое бурятское великолепие кончилось так же внезапно, как и началось. Коридор, в который мы попали, был самым обыкновенным новорусским коридором мраморные плиты пола, мраморные стены, встроенные светильники, абстрактные картины в узких багетах.
— Интересный тип этот Дымбрыл, — сказала Аглая режиссеру. — Чем он занимается?
Слегка подотставший от Ботболта Фара пожал плечами. Это могло означать все, что угодно: чиновник федерального уровня, нефтяной магнат, целлюлозно-бумажный король, преступный авторитет, глава коммерческого банка. В последнем я сильно сомневалась: с такой ряхой Дымбрыл Цыренжапович мог возглавлять разве что пункт по скупке пушнины у населения.
— Меценатствует? — не отставала от Фары Аглая.
— Как видите.
— Съемки начнутся после.., м-м.., обеда?
— Съемки начнутся завтра. Завтра утром приедет вся съемочная группа. Много времени это не займе… Аглая даже остановилась от неожиданности.
— То есть как это — завтра?! Вы хотите сказать, что я вынуждена буду просидеть здесь лишний день?! Фара несколько смутился.
— Видите ли, это было его условие.
— Чье условие?
— Хозяина. Детективы — его слабость. Он предоставил нам часть дома для съемок только с тем условием, что вы с ним отобедаете.
— Я? Я, Аглая Канунникова? Или… Фара смутился еще больше.
— Я и три грации. — Аглая язвительно улыбнулась. — Я и три медведя. Я и дракон о трех головах. Понятно.
— Но лично он встречал только вас, — подсластил пилюлю Фара. — Вы — первая.
— Я — четвертая, кому вы говорите “Вы — первая”, умник. Иначе вы не взялись бы за этот дрянной проект. Ну да черт с вами. Даже интересно.
Пока режиссер и писательница перебрасывались репликами, мы успели подняться по винтовой лестнице и оказались на площадке с работающим телевизором и крошечным фонтанчиком: писающий Амур (он же Бот-болт, он же Дымбрыл, он же пара каменных львов). В азиатских клешнях Амура были зажаты лук и стрелы.
— Подождите здесь, — бросил Ботболт нам с Райнером.
На то, чтобы избавиться от Фары и показать комнату Аглае с Ксоло, у Ботболта ушло не больше пяти минут. Я даже не успела досмотреть по телевизору захватывающий рекламный ролик о милых сердцу гигиенических прокладках.
Вернувшись, Ботболт указал нам на лестницу:
— Следующий этаж. Вторая дверь справа по коридору. Я заподозрила неладное.
— Подождите, Ботболт… Вы хотите сказать, что мы… Что мы будем ночевать в одной комнате? Райнер-Вернер скромно потупился.
— Вторая дверь справа по коридору. Через час спускайтесь вниз, вас проводят.
— Но…
Глас вопиющего в пустыне. Скошенный затылок Ботболта не оставил мне никакой надежды.
— Пойдемте, — сказал Райнер-Вернер, когда шаги храмового служки затихли на лестнице.
— Я не сумасшедшая, чтобы селиться с вами в одном номере.
— Успокойтесь, я тоже не сумасшедший, чтобы к вам приставать. — Он щелкнул Амура по носу: видишь, дружище, с какими стервами приходится иметь дело!
Я с тоской заглянула в колодец коридора. Где-то там, на самом его донышке, устраиваются теперь Аглая и Ксоло. Предательницы, так легко обо мне позабывшие.
— Идемте же! — Немец потянул меня к лестнице. Я подчинилась.
Мы поднялись еще на один этаж и без труда нашли вторую дверь справа. Судя по всему, до этого архитектурного аппендикса руки у господина Улзутуева не дошли. Над сомнительного качества дверью висел такого же сомнительного качества китайский фонарик. Если комнатушка не будет снабжена ширмой или хотя бы раздвижными перегородками, я заявлю протест.
…Как и следовало ожидать, ни ширмы, ни перегородок в комнате не было и в помине. Но самым неприятным оказалось наличие только одной кровати. Узкую кушетку, которая стояла у окна, равно как и два кресла, всерьез рассматривать не приходилось.
— Вы, естественно, занимаете кровать, — сказал Райнер-Вернер.
— Противоестественно, — парировала я. — Но все же занимаю.
— Интересно, за кого они нас приняли? — Райнер-Вернер сбросил тулуп на пол и с разбегу нырнул в кресло.
Я кисло улыбнулась. Комната не оставляла никаких сомнений на наш счет. С десяток пепельниц, дартс на стене, шахматы на низком столике у кушетки (рядом с батареей крепких напитков); простецкий писсуар в ванной и никакого намека на биде. И никакого намека на задвижку, дверь просто прикрывается, и все. А если заглянуть под кровать, там наверняка найдется пара забытых носков забытых телохранителей забытых хозяев жизни.
Только белье было свежим, а на крючках в ванной висели такие же свежие полотенца. А из широкого окна открывался потрясающий вид на свежие снега. И на бухточку с маленьким замерзшим причалом. Давненько я не видела такой красоты.
— И почему фрау Аглая не представила нас этому странному человеку?
— Много чести — представлять обслуживающий персонал. — Я с трудом оторвалась от умиротворяющего пейзажа..
— Так нас посчитали обслуживающим персоналом?
— Ну, если быть до конца откровенными, это соответствует истине.
— У вас, русских, столько комплексов… И вы так любите самоутверждаться за чужой счет. А это некрасиво, очень некрасиво…
— Тогда зачем вы согласились ехать сюда? Сидели бы в своем Мюнхене и не зависели бы от капризов вздорной распоясавшейся старухи. — Я все еще была зла на Аглаю. Я совсем не так представляла себе эту поездку. — Как вы когда-то утверждали — климактерички с причудами.
— Я прошу вас, Алиса! — Райнер поморщился. — И потом, она пригласила. Я не мог отказаться. Я никогда не отказываю женщинам.
Кто бы сомневался! А еще эта чертова незакрывающаяся ванная!..
— У нас целый час. Чем будем заниматься? Немец устроился в кресле поудобнее и широко расставил ноги. Не смотри, скомандовала я себе, не смотри — иначе ослепнешь. Навсегда — как от паленой водки. Или на время — как от куриной слепоты. И еще ноги расставил, петух гамбургский. То есть мюнхенский. А “Гамбургский петух” — это совсем другое, это рубрика, которую вела Дашка в “Роад Муви”. Возможно, ведет до сих пор. Дарья ведь тоже не устояла: дала этому субчику не глядя, как дают сдачу с бутылки пива. Господи, ну почему…
— Господи, ну почему так происходит? — воззвала я к Райнеру-Вернеру. — Почему любое, даже самое безобидное, слово в ваших устах звучит как пошлость? Почему вы говорите: “Передайте мне соль”, а слышится:
"Дайте мне, не пожалеете”?
— Кому слышится? — Немец снял валенки и носки. Затем по-собачьи обнюхал и то и другое. И громко вздохнул. И полез в свой дорожный баул — за ботинками.
— Какая разница — кому?!
— По-моему, у вас большие проблемы, Алиса. Я пропустила вполне прозрачный намек Райнера мимо ушей.
— И не смейте заходить в ванную в ближайшие полчаса. Я буду мыться…
— Это предложение?
— Это предупреждение.
Неуемный Райнер поскребся в дверь через пятнадцать минут — стоило мне только намылить голову.
— Вам что-нибудь нужно, Алиса?
— Ничего, — отплевываясь, процедила я.
— Вы симпатичный человек. И неглупый, как мне кажется. — Он подбирался ко мне издалека, знаю я эти штучки! — Почему вы на нее работаете? Неужели не могли найти более подходящее место? Она ведь вами помыкает. Лишает индивидуальности.
— Не ваше дело. — Я вооружилась зубной щеткой на случай внезапной атаки. Но Райнер-Вернер не делал никаких попыток ворваться в ванную, и совершенно неожиданно…
Совершенно неожиданно я почувствовала легкое разочарование. В том, что Бывший сделал мне ручкой, была и моя вина. Сексуальности и шарма во мне не больше, чем в хозяйственном мыле. Чем в рулоне туалетной бумаги. Чем в ножном электроприводе швейной машинки. Даже Райнер-Вернер, готовый покрыть все, что угодно, включая комнатные тапки и ручной эспандер, не испытывает ко мне ни малейшего интереса.
С возрастом это будет только усугубляться.
И Аглая для меня — спасение. Она неуязвима для сексуального экстремизма, под ее сенью я пережду самый солнцепек и спокойно перейду к сезону увядания. При условии, что Аглая протянет еще лет двадцать пять — тридцать…
— И все-таки вы не ответили мне, Алиса.
— Без комментариев…
Продолжения дискуссии не последовало, и за дверью ванной наконец-то воцарилась тишина. Почти кладбищенская. Без комментариев, это точно…
* * *…Я не дала поддержать себя под локоть и едва не скатились с крутой лестницы. Райнеру удалось перехватить меня в самый последний момент: за ворот рубахи, совершенно непочтительно. Мы рухнули на ступеньки, монументальный подбородок Райнера уткнулся мне в шейные позвонки и затих, подонок.
Впрочем, мой собственный затылок тоже вел себя не самым лучшим образом: он и не думал отлепляться от немца, предатель Родины.
— Отпустите меня, — прошептала я, продираясь сквозь давно "забытую чащу мужских запахов: одеколон, подаренный предыдущей любовницей; крем для бритья, подаренный нынешней любовницей; гель для волос, подаренный будущей любовницей (подругой нынешней); и жевательная резинка, купленная в ларьке у станции метро.
— Я вас не держу.
— И помогите мне встать.
— Да, конечно.
Райнер-Вернер потянул меня вверх — чтобы тут же выпустить. Я снова упала на ступеньки и, кажется, отбила себе зад. Но теперь моя плачевная судьба никого не интересовала. И Райнера — меньше всего.
Позади нас стояла Дашка.
Я глазам своим не поверила. Если ее появление у станции метро “Алексеевская” еще можно было хоть как-то объяснить, то присутствие здесь, за семьсот километров от Москвы, в вотчине бурятского миллионера, — это не лезло ни в какие ворота!
— Развлекаетесь? — спросила Дарья совершенно будничным голосом. Как будто мы расстались вчера вечером, а не два месяца назад.
Вероломный, как план “Барбаросса”, немчишка едва не наступил ботинком мне на голову и, глядя на Дарью снизу вверх, принялся страстно бормотать, как он, натюрлих <Естественно (иск.нем.).>, рад видеть фрейлейн Дарью, и как он, натюрлих, счастлив, и как он все эти месяцы помнил о ней. И о том, натюрлих, времени, которое они провели вместе. И что вдалеке от Москвы он, натюрлих, надеялся на встречу, но даже не подозревал, что встреча будет такой волшебной. А надо было заподозрить, ведь в случае с фрейлейн Дарьей это совершенно натюрлих.
— Зиг хайль! — отчеканила я, когда Райнер-Вернер закончил свою пламенную речь. И захохотала. Они посмотрели на меня, как на сумасшедшую.
— Вывезла на природу свою мумию? — спросила у меня Дарья, как только мы спустились вниз. — А мюнхенский дорогуша помогает тебе перетаскивать ее с места на место?
Я оставила выпад в сторону Аглаи без последствий. В конце концов, Дарья имеет право на ненависть к Канунниковой. И на постельные отношения с герром Рабенбауэром, чтоб ему век валенок не снимать. И тулупа.
— Ты-то что здесь делаешь?
— Представь себе, выбила командировку, чтобы освещать съемки этой зашибенной передачи. Места под материал дают немного, но… Четыре гюрзы в клубке, четыре самки тарантула в банке — нужно быть законченной дурой, чтобы пропустить такое зрелище.
— Четыре самки тарантула?!
— Разуй глаза! Твоя Великая Аглая — не единственная. Есть еще три соискательницы на вакантную должность Королевы Детектива.
— Должность уже занята.
— Да-а… Ты, я смотрю, поглупела за то время, что мы не виделись. Лучше бы нанялась на работу к какому-нибудь приличному малотиражному писателю. Постоянному автору журнала “Континент”. Он бы тебя уму-разуму научил.
Грызться с Дарьей у меня не было никакого желания. И не было никакого желания наблюдать, как отдаляется от меня моя лучшая и единственная подруга. Как из-за ничтожнейшего повода рушится многолетняя дружба. А может, все это — дурной сон? И сейчас она рассмеется, обнимет меня за плечи и скажет: здорово же я тебя разыграла!
Но вместо этого Дарья подошла к чучелу пумы и подергала его за усы. А потом повернулась ко мне и вполне светски спросила:
— Ну, и как тебе здесь?
На одной чаше весов лежали писсуар, дверь без задвижки, одинокая арестантская койка и джинсовый беспредел Райнера-Вернера Рабенбауэра. На другой — скованное льдом озеро. И бухта с причалом.
— Пока терпимо. Ты что-нибудь знаешь о хозяине?
— Ничего. По-моему, у него сеть меховых магазинов… И еще, кажется, несколько казино. Но это непроверенная информация…
Говорить о господине Улзутуеве (в присутствии его ковров и коллекции холодного оружия) Дарья явно не хотела. И перескочила на Райнера-Вернера, Отправившегося на поиски хозяев.
— Вы, я смотрю, поладили? — подколола она меня. Я даже не подозревала, что в кротком Дашкином организме может быть разлито столько желчи. Я даже не подозревала, как неуютно стать ее врагом. Врагом неназванным, но тем не менее существующим реально. Врагом блестящей московской журналистки; врагом ее тщательно наложенного макияжа; врагом ее тщательно подобранного платья из бутика.
Я — совсем другое дело.
Я — секретарша известной писательницы. Гораздо более известной, чем марка швейной машинки “Минерва”. Но это ничего не меняет. Я — обслуживающий персонал, как выразился Райнер-Вернер. Я отказалась от самостоятельной карьеры в “Роад Муви” — и ради чего? Ради рутинной работы у Аглаи Канунниковой…
— ..Прямо два голубка, — продолжала издеваться Дашка.
— Мы живем вместе. Можешь спросить у него. Эта фраза вырвалась у меня случайно, но была почти правдой: в ближайшие пару дней мы с Райнером-Вернером будем занимать одну комнату.
— Ах, вы живете вместе, — вспыхнула Дарья.
— Он сделал мне предложение, — решила я добить ее окончательно.
— Вот как!..
— Вот так.
— Учти, он бабник.
— Он покаялся.
Пока Дарья соображала, чем ответить на такое вероломство, в холле появились Райнер-Вернер и Ботболт. Райнер-Вернер на крейсерской скорости в тридцать три узла подгреб к Дарье и — спустя секунду — с той же скоростью дал задний ход. Краем уха я услышала что-то вроде “козла” — и улыбнулась обоим. Первый раз в жизни я сделала гадость. Довольно увлекательное занятие, нужно признаться.
Не отличающийся особой разговорчивостью Ботболт кивнул головой, и мы последовали за ним.
Чтобы через несколько минут занять свои места за обеденным столом.
Обеденный стол, напоминавший гандбольную площадку, стоял в самом центре зала, напоминавшего крытый стадион. Кроме стола, в зале располагались два камина, два дивана, два телевизора с примкнувшими к ним видеомагнитофонами, две горки для посуды и два комплекта рогов — над дверями. Одна из дверей вела в небольшой коридорчик, который соединял зал с кухней.
Дальний угол зала занимали огромные напольные шахматы. Искусно вырезанные из кости фигуры представляли собой ликбез по бурятской мифологии. Я то и дело выворачивала шею, чтобы рассмотреть приземистые очертания божеств.
Аглаи не было. Аглая, как всегда, выдерживала паузу.
А за столом сидели три женщин.
Очевидно, это и были СС, ТТ и ММ.
СС, ТТ и ММ, спустя рукава изучившие творческое наследие Станиславского. Если бы они были чуть более прилежны, то поступили бы так же, как Аглая.
Нам с Райнером достались места на галерке — самые ближние к кухонной двери. Напротив устроились Дарья и подтянувшийся к этому времени режиссер Фара. Два молочных брата Ботболта (в таких же, как и он, смокингах) хлопотали над приборами.
В полной тишине.
От нечего делать я занялась изучением триумвирата, попутно пытаясь определить, кто есть кто.
Наискосок от меня восседала толстуха лет сорока с внешностью кастелянши рабочего общежития. Бесцветные брови, тяжелые веки, застенчивый румянец на щеках (краденое бельишко дает о себе знать, не иначе); и три выразительных подбородка, террасами спадающих на мощную грудь. Под террасами мерцала одинокая брошь под Палех. Хотя при желании здесь можно было бы разместить весь реестр правительственных наград Российской Федерации, включая памятные знаки к памятным датам.
Второй в списке шла мулатка.
Мулатка, как и положено мулатке, являлась счастливой обладательницей высоких скул, точеной шеи и прически а 1а Боб Марли. Ее стройную фигуру не мог скрыть даже длинный желто-красный жилет из плотной ткани. А в непомерно раздутой кокаиновой ноздре красотки посверкивало колечко. Очень современно. Клубная молодежь приветствовала бы такую кокаинистку вставанием.
На лице третьей соискательницы на должность Королевы Детектива главенствовал рот. Он был произведением искусства, он жил своей собственной напряженной жизнью, он искривлял пространство вокруг себя и вытягивал мир, как винную пробку. В этот рот стоило заглянуть — хотя бы для того, чтобы увидеть земное ядро. Ко рту прилагались круглые глаза, выводок родинок, вьющиеся по-семитски волосы на висках.