В 1944 году президент Рузвельт начал кампанию по переизбранию на четвертый срок, и ему не хотелось оттолкнуть какую-либо из значительных групп избирателей – будь то евреи, итальянцы, ирландцы или поляки. Хотя ни сербы, ни хорваты по отдельности не представляли сколько-нибудь значимой группы, и те и другие стояли за рузвельтовский принцип решения национального вопроса. Похоже, Рузвельт уверовал в то, что Югославия не имеет шансов на существование как федеративное государство и что сербам и хорватам следует идти дальше порознь. Рузвельт не разделял энтузиазма Черчилля относительно Тито и в декабре 1943 года заявил, что Штаты будут и дальше оказывать поддержку королю Петру. Для подтверждения своей позиции он подарил Югославскому королевскому воздушному флоту четыре американских самолета. Рузвельту хотелось избавить мир от колоний, будь то Британская Индия или Французский Индокитай, и этот подход, очевидно, определил его взгляд на Югославию. Биограф Фитцроя Маклина предполагает, что Донован и его покровитель из госдепартамента Роберт Мерфи, будучи американцами ирландского происхождения, а значит, врагами Британской империи, считали, что англичане добиваются контроля над Грецией и Югославия нужна им для того, чтобы обезопасить путь к Суэцу и Индии. Далее он продолжает:
Проблема заключалась в том, что в Америке ответственные за принятие решений лица в то время совершенно не беспокоились по поводу того, что Россия приберет к рукам Восточную Европу. Главной их целью была Британская империя, которой они вознамерились помешать еще больше упрочить свои позиции после войны. К планам Америки по послевоенному переустройству всегда примешивались скрытые экономические интересы, и не случайно, что важные фигуры корпоративной структуры США являлись также ключевыми фигурами, определявшими принятие решений во внешней политике. Не будет преувеличением сказать, что корпоративная Америка определяла ход войны – в том числе в лице деятелей типа Донована и финансиста Джона Макклоя[294].
Это точка зрения биографа Маклина, и вовсе не обязательно – его самого. Как бы то ни было, послужной список Маклина после войны показывает, что он был самым ярым апологетом имперской роли Британии и одним из самых горячих сторонников Идена во время Суэцкого кризиса 1956 года.
По мере того, как коммунисты приближались к захвату власти в Югославии, для миллионов христиан церковь стала единственным способом сохранения свободы мысли и чувства национальной принадлежности. Хорватская католическая церковь имела на своем счету более чем тысячелетние связи с Римом и тем самым со многими миллионами единоверцев во всем мире. Сербская православная церковь, основанная святым Саввой в XIII столетии, воплощала его лозунг: «Сербов спасет только единство!». После битвы на Косовом поле в 1389 году и в течение нескольких столетий османского ига она была голосом и направляющей силой сербского народа. Хотя образованная Саввой церковь была формально независима от Константинополя, она хранила с последним, а также с церквами России, Украины, Румынии и Болгарии литургическое и доктринальное единство. Как для сербов, так и для хорватов вера была одновременно выражением национальной принадлежности и средством связи с международным христианским сообществом. Тем не менее в 1944 году сербская православная церковь столкнулась с испытаниями и опасностями, куда более грозными, чем хорватская католическая.
О мытарствах сербской православной церкви в Независимом Хорватском Государстве уже рассказывалось в предыдущих главах. В самой Сербии патриарх Гаврило Дожич был осужден немцами за поддержку переворота 27 марта 1941 года. Дожич содержался в тюрьме в Югославии вплоть до августа 1941 года, когда в состоянии крайнего физического истощения его отправили в Дахау, а затем в другие концлагеря Германии. Во время своего заключения патриарх Гаврило решительно отказался сотрудничать с оккупационными властями. Несколько сербских священников присоединились к четникам или партизанам, но подавляющее их большинство продолжало выполнять свои пастырские обязанности, в которые теперь входила и забота о беженцах из НХГ.
В отличие от католиков хорватов, сербы православные практически не получали никакой помощи извне от других стран. Большевистская революция попыталась запретить религию в России и на Украине, истребив большую часть духовенства и отправив миллионы верующих в «архипелаг ГУЛАГ». Хотя Сталин во время войны и сделал некоторые послабления верующим, церковь все равно обладала слишком незначительной властью для защиты своей паствы в России и на Украине, и тем более была не в состоянии помочь сербам. После войны, когда Румыния и Болгария пали под натиском коммунизма, у сербской православной церкви не осталось никаких других сторонников за пределами Югославии. Истории ее страданий под властью усташей в Независимом Хорватском Государстве с 1941 по 1945 год было суждено оставаться неизвестной в течение последующих пятидесяти лет.
В 1944 году на православную Пасху сербский Синод принял послание, в котором говорилось о жертве, совершенной на Голгофе, и содержалась молитва о том, «чтобы каждый сербский дом и семья морально и духовно обновились и возродились, став сами по себе маленькой церковью Господней, в которой бы покоились наше отечество и правительство…»[295]
Вскоре после Пасхи балканские подразделения англо-американских ВВС проводили четыре дня подряд ковровые бомбежки Белграда. В день святого Георгия, весьма значительный для православной церкви праздник, те же самые самолеты бомбили черногорские города Никшич, Даниловград и Подгорицу.
В своей книге «Растерзанная Югославия» Майкл Лис предполагает, что британские офицеры, симпатизировавшие Тито, отнюдь не случайно определяли цели и время налетов:
Сегодня в некоторых сербских кругах утверждается, что авиационная поддержка союзников использовалась Тито для того, чтобы настроить народ против Англии. Версия заключается в том, что авиаудары западных союзников сознательно направлялись именно против сербских городов и сел, причем для этого цинично выбирались дни престольных праздников сербской православной церкви.
Лис не приводит доказательств в поддержку этого предположения, однако указывает, что:
информация о балканских ВВС по-прежнему остается закрытой… непонятно, почему. Лис, очевидно, прав, утверждая, что «уверен в том, что союзники никогда бы не предприняли коврового бомбометания по Парижу, например, в Пасхальное воскресенье – или в любой другой день, сколько бы танков ни проходило через город»[296].
Пробританская антинемецкая демонстрация 27 марта 1941 года навлекла на сербов и их столицу ужасную бомбардировку в Вербное воскресенье. Три года спустя сами британцы подвергли Белград бомбардировке на Пасху. В 1941 году хорваты пустили немцев в Загреб, после чего объявили войну Британии. Но когда балканские ВВС 22 апреля 1944 года подвергли Загреб бомбардировке, в которой погибли семь доминиканских священников и были сильно повреждены два собора, архиепископ Степинац расценил этот налет как удар «по живому телу хорватского народа, которого сам папа римский назвал внешним оплотом христианства». Если Степинац утверждал, что в окрестностях собора не было никаких военных целей, другие свидетели говорили о том, что неподалеку от здания теологического факультета находились гараж грузового транспорта и склад горючего»[297]. Чем ближе становился финал Независимого Хорватского Государства, тем свирепее нападки Степинаца на коммунизм. Еще в 1942 году он сказал британскому агенту Рапотецу, что хотел бы видеть после войны Югославию единой, но в 1944 году вернулся к восхвалению «многовековой борьбы Хорватии за свободу»[298].
Архиепископ Степинац уверовал в то, что Соединенные Штаты благоволят Независимому Хорватскому Государству. Хотя папа римский относился к усташскому режиму всегда хорошо, итальянцы и немцы осуждали творимые им зверства. Американцы, вступившие теперь в Рим, были более расположены к Степинацу и Хорватии, а лучшим защитником дела Хорватии являлся кардинал Фрэнсис Спеллман, архиепископ нью-йоркский, закоренелый антикоммунист, обладавший большим влиянием в Вашингтоне. В течение войны Спеллман выступал в роли «миротворца» и был близким советчиком президента Рузвельта, которого он знал еще как нью-йоркского политика.
В марте 1943 года, когда Италия все еще находилась в состоянии войны с США, Спеллман нанес визит в Рим для беседы с папой и другими функционерами в Ватикане. Здесь он познакомился с графом Эрвином Лобковичем – эмиссаром Независимого Хорватского Государства при Священном престоле. После их встречи, состоявшейся 6 марта 1943 года, граф Лобкович отправил в Загреб резюме высказываний Спеллмана. Читая их, следует помнить о том, что в то время НХГ являлось союзником Гитлера, находилось в состоянии войны со Штатами и проводило массовые убийства сотен тысяч сербов, цыган и евреев. С отчетом Лобковича, естественно, познакомился архиепископ Степинац, а также лидеры усташей.
В марте 1943 года, когда Италия все еще находилась в состоянии войны с США, Спеллман нанес визит в Рим для беседы с папой и другими функционерами в Ватикане. Здесь он познакомился с графом Эрвином Лобковичем – эмиссаром Независимого Хорватского Государства при Священном престоле. После их встречи, состоявшейся 6 марта 1943 года, граф Лобкович отправил в Загреб резюме высказываний Спеллмана. Читая их, следует помнить о том, что в то время НХГ являлось союзником Гитлера, находилось в состоянии войны со Штатами и проводило массовые убийства сотен тысяч сербов, цыган и евреев. С отчетом Лобковича, естественно, познакомился архиепископ Степинац, а также лидеры усташей.
В обществе секретаря Вурстера мне довелось нанести визит Спеллману, архиепископу нью-йоркскому. Как известно, архиепископ Спеллман провел в Риме около двух недель… в настоящее время он пользуется абсолютным доверием президента Рузвельта… Спеллман весьма любезно принял нас и откровенно заявил: «Вряд ли вы сможете сообщить мне что-то, чего я не знаю. Я прекрасно обо всем информирован и хорошо владею хорватским вопросом. Несколько лет назад я совершил поездку по вашей стране, и даже тогда разница между Белградом и Земуном (по другую сторону Дуная), не говоря уже о Загребе, сказала мне многое. Есть два мира. Они не могут сосуществовать». Мы отметили, что сегодняшнее государство находится в особом положении в контексте его католицизма и особенно из-за его положения между Востоком и Западом, что граница, проходящая по Дрине, гарантирует сохранение католического влияния в этом районе и что восстановление Югославии будет означать не только уничтожение хорватского народа, но также и католицизма и западной культуры в этих регионах. Вместо западной границы по Дрине появится византийская граница по Караванке. Спеллман согласился с этими наблюдениями и добавил, что президент Рузвельт хочет Свободы для всех народов, и это явно относится и к хорватам[299].
Из этого ошеломляющего интервью архиепископ Степинац и усташские лидеры узнали, что президент Рузвельт хотел видеть независимую Хорватию, простирающуюся до реки Дрина, то есть такую, которая включала бы в себя и Боснию-Герцеговину.
Это интервью также помогает понять, почему Степинац позднее отказался принять новую Югославию и почему усташские лидеры избежали наказания за свои преступления. В мае 1944 года, когда союзники готовили высадку во Франции, немцы развернули в Югославии свое Седьмое и последнее наступление, на этот раз нацеленное лично на Тито. Первый сигнал опасности поступил 22 мая, когда немецкий разведывательный самолет совершил продолжительный полет над долиной Дрвара, держась на безопасной от обстрела высоте. Глава англо-американской миссии посчитал это прелюдией к бомбардировке и переместил людей и снаряжение к ближайшему склону горы. Разведка же фактически явилась прелюдией к операции «Россельшпрунг» («Ход конем»), план которой включал в себя уничтожение или захват Тито в плен атакой парашютистов с последующим прочесыванием Динарских Альп – от Бихача и до располагавшегося на побережье Шибеника. Операция «Россельшпрунг» планировалась как «подарок» к официальному дню рождения Тито, 25 мая, и поэтому в 6.30 утра в небе над Дрваром появились два «фокке-вульфа», после чего пятьдесят бомбардировщиков сровняли город с землей. За ними последовали шесть транспортных самолетов «юнкере», сбросивших парашютистов, а потом еще тридцать планеров, доставивших новых солдат и тяжелое снаряжение, что в сумме составило тысячу до зубов вооруженных боевиков. Вторая партия парашютистов позволила полностью захватить Дрвар.
Атакующие устремились прямо к пещере Тито, поливая вход автоматным огнем, чтобы никто не мог скрыться. Тем не менее Тито и его товарищам, вместе с овчаркой Тигр, удалось вскарабкаться вверх по руслу водопада позади пещеры, а затем подняться по туннелю на вершину утеса. Там Ранкович со своим взводом сдерживал атакующих, в то время как Тито направился в ближайшую партизанскую часть в Потоци. Он связался с английской и советской миссиями, а затем совершил недельный переход через леса в Купреско Поле. Хотя Тито удалось вырваться из огненного кольца, его система радиокоммуникаций прекратила свое существование, и поэтому он уже больше не мог контролировать военные операции по всей стране. Он с неохотой принял совет русских и перебрался на одном из самолетов в Бари (Италия), а оттуда на остров Вис. Едва не окончившееся катастрофой Седьмое наступление привело к взаимным упрекам между англичанами и Тито, который теперь охладел к Маклину[300].
Седьмое наступление продемонстрировало, что немцы воспринимали Тито как серьезного, потенциально даже смертельного врага. Позднее, в 1944 году, Гиммлер сказал в своей речи: «Он наш враг, но мне хотелось бы, чтобы у нас в Германии был бы десяток таких Тито – лидеров, обладающих огромной решимостью и крепкими нервами…»[301]
Для всех, за исключением немецкого и британского военного руководства, Тито оставался загадочной фигурой, как это хорошо видно из статьи в испанской газете «Мадрид» от 15 июля 1944 года по поводу операции « Россельшпрунг»:
Тито бежал на лошади, которую он утром похитил с фермы, расположенной неподалеку от города. Проезжая через села и поселки, Тито совершает все мыслимые преступления. Некий пленный сообщил о невероятных зверствах, чинимых Тито, который убивает ради того, чтобы убивать… Тито зарос длинной всклокоченной бородой, его лицо внушает ужас[302].
Даже среди союзников в Каире и Бари существовала тайна, окружавшая личность Тито. Слухи представляли его по-разному – то как русского офицера, то как украинца, то как польского графа или же польского еврея, тогда как многие верили в то, что он вообще не существовал и что Тито – это сокращение от названия «Третья Интернациональная Террористическая Организация». Корреспондент «Нью-Йорк таймс» Сайрус Сульцбергер договорился до того, что Тито на самом деле женщина – идея, которая пришлась по вкусу романисту Ивлину Во, прибывшему на остров Вис в июле 1944 года. Рэндольф Черчилль похлопотал за Во и тот присоединился к английской миссии большей частью из-за того, что соскучился по разговорам со своим одноклубником из лондонского клуба «Уайте». Маклин ответил согласием, но позднее пожалел о своем решении, поскольку Во перестал соблюдать субординацию. Из дневников Во мы узнаем, что он сильно невзлюбил Маклина – своего нового начальника: «… беспринципный, амбициозный, возможно, очень жестокий, бритая голова и уши как локаторы»[303].
Почему-то решив, что на самом деле Тито является скрытой лесбиянкой, Во то и дело повторял эту шутку, неизменно говоря о Тито как о «ней». Когда романиста и коммунистического лидера впервые представили друг другу, Тито только что вылез из моря и был в плавках. После обмена рукопожатиями он спросил напрямик: «Капитан Во, вы и теперь думаете, что я женщина?» Во смутился и промолчал[304].
Очутившись в центре Хорватии, Во получил задание оказывать помощь беженцам-евреям, присоединившимся к партизанам после капитуляции Италии. Позднее он номинально исполнял обязанности британского консула в Дубровнике, некогда независимом городе, который всегда отвергал притязания на него Венеции, Австрии и первого югославского государства и, конечно же, не питал симпатий к коммунистам. Впечатления от Югославии нашли свое отражение в пессимистичном, однако полном черного юмора романе «Безоговорочная капитуляция», составляющем третью часть трилогии «Клинок чести». Будучи католиком и по своей сути реакционером, Во ненавидел партизан и обвинял их в преследовании церкви в Хорватии. Он даже написал по этому поводу докладную записку для Маклина, и когда тот воспринял ее как несерьезную, Во распространил отрывки из нее в Англии, рискуя попасть под военно-полевой суд за нарушение Акта о государственной тайне. Хотя Во умалчивал или никогда не раскрыл до конца всей правды о деяниях церкви в Независимом Хорватском Государстве, он стал одним из первых иностранцев, разгадавших истинный характер хорватских францисканцев:
Какое-то время хорватские францисканцы вызывали дурные опасения в Риме из-за своей независимости и узкого патриотизма. В основном они набирались из числа наименее культурной части населения, и существуют многочисленные свидетельства, что в ряды францисканского ордена были привлечены несколько недостойных лиц, соблазнившихся сравнительной легкостью работы. Многие из этих молодых людей были отправлены проходить послушничество в Италии. Там они пребывали по соседству со штаб-квартирой Павелича в Сиене, и агенты усташей могли легко контактировать с послушниками и вкладывать в их души идеи Павелича. Те, в свою очередь, по возвращении домой передавали его идеи ученикам в своих школах. Сараево навлекло на себя несмываемый позор как центр францисканского усташизма[305].