Екатерина Андреевна подняла голову. У причала стояла молодая женщина. Взгляды их встретились.
Женщина улыбнулась и отвела глаза. Вновь послышался ее повелительный голос:
— Зайченко, Пьянков, помогите вынести вещи! Тимох, проводи Колыванова с товарищами в дом… — И тут же обернулась к Екатерине Андреевне: — А вас прошу ко мне! Представьте, я и не знала, что в исследовательском отряде есть женщина… Как вас зовут?
— Екатерина Андреевна, — тихо ответила Баженова, кляня себя за то, что не может говорить твердо.
— А меня Христина Харитоновна.
Она помогла Екатерине Андреевне вылезти из лодки, взяла под руку и повела за собой. Люди тащили рюкзаки и инструменты. Мерно шагал Лундин, будто и не устал; Чеботарев что-то уже рассказывал.
Ей вдруг стали противны эти железные люди, которые снова ожили, расходились, хотя лишь полчаса назад были такими же слабыми, как и она. А может быть, их взбодрило присутствие этой женщины?
Она искоса взглянула на Христину Харитоновну. Глаза от усталости слипались. Их кололо и жгло, словно в них попала соль. Но все же Екатерина Андреевна увидела, что проводница ее очень красива. Гордо вскинутая голова, прекрасные косы, сильные широкие плечи, тонкая девичья талия, высокая грудь, подчеркнутая ладно пригнанной кожаной курткой, затянутой широким ремнем. На ней были узкие брюки, заправленные в щегольские сапожки с маленьким каблуком. Но хотя одежда смахивала на мужскую, ничего мужского в облике этой женщины не было.
И Екатерина Андреевна невольно оглядела себя. Прожженная во многих местах стеганка; тяжелые ватные шаровары, из которых вата лезла клочьями; стоптанные бахилы на ногах. Она была похожа на медвежонка, худого, голодного, только что вылезшего из берлоги. Ей стало так жаль себя, что из глаз невольно потекли слезы.
Христина Харитоновна как будто не заметила этого, но вдруг остановилась и сказала:
— Мужчины могут немного подождать с баней и ужином. Сначала сходят женщины…
Как-то очень решительно она повела Екатерину Андреевну к небольшому строению, толкнула низенькую дверь, и они оказались в предбаннике. Усадив ослабевшую гостью на кедровый чурбачок, Христина Харитоновна вышла, почти выбежала — дробью простучали по деревянному настилу ее каблуки — и тут же вернулась с охапкой одежды. Екатерина Андреевна собиралась запротестовать, но ловкие руки хозяйки помогли ей раздеться, из раскрытой двери баньки потянуло бодрящим запахом пара и березовых веников, и Екатерина Андреевна шагнула туда как во сне.
По-настоящему она пришла в себя, пожалуй, уже в комнате Христины Харитоновны. Помнилось, будто ее мыли и терли, хвалили ее волосы, которые, казалось, не поддадутся никакому гребню — столько налипло на них смолы, хвалили и фигуру, гибкую и еще полную, хотя Екатерина Андреевна думала, что похудела до того, что кость гремит о кость. Помнилось, что она плакала и жаловалась на человека, который не хочет понять, что она только его и любит — зачем бы иначе пустилась она в такой путь… Мягкий женский голос утешал ее, сильные руки помогали ей, добрая речь журчала в ушах. И все это было как открытие нового мира.
Она сидела у стола в халате хозяйки, оказалось, что у них одинаковый рост, одинаковые фигуры, даже волосы были одинаково пышными: темные у Христины Харитоновны и белокурые у Екатерины Андреевны. Увидев свое отражение в зеркале стенного шкафа — как только затащили в эту глушь подобную роскошь! — Екатерина Андреевна поняла, что так же хороша, как и хозяйка. Придя наконец в себя, Екатерина Андреевна сказала:
— Может быть, пригласим их к нам пить чай?
Христина Харитоновна улыбнулась, ответила:
— А что же, конечно пригласим! Выспаться можно и завтра…
Екатерина Андреевна раскраснелась, как девочка, особенно когда Колыванов взглянул так, словно не узнал. Да и Чеботарев, кажется, сначала не узнал свою спутницу по разведке. Только Лундин деловито подсел к столу и принялся с таким вкусом пить чай, похрустывая сахаром, что все сразу вспомнили: они же голодны!
А когда Христина Харитоновна подала на стол вкусно пахнущую снедь, пузатый графин водки, не забыла и бутылку вина, кажется, все единогласно пришли к выводу, что жизнь хороша!
На следующий день они спали до обеда. И тут как будто не обошлось без особого внимания Христины Харитоновны: никто не стучал под окнами, говорили во дворе только шепотом. Но запах жареного и пареного пробивался и через закрытые двери, и Екатерина Андреевна проснулась, вдруг почувствовав, как она голодна. За стеной в соседней комнате послышались голоса:
— Может быть, разбудить ее? — спрашивал Колыванов.
— Подождем еще, — ответил Чеботарев. У Екатерины Андреевны возникло какое-то сумасшедшее желание. Ей захотелось вскочить с постели, высунуть в дверь голову, аукнуть: «А вот и я!» — и потом уже начать одеваться.
На стуле висело праздничное платье таких приятных голубых тонов, будто его подобрали под цвет ее глаз. Тут же стояли домашние туфли, отороченные мехом. И Екатерина Андреевна поддалась соблазну.
Умытая, причесанная, наряженная, она распахнула дверь и застыла на пороге в своем ослепительном великолепии. Колыванов от удивления широко раскрыл глаза. Чеботарев отпрянул назад и выпалил:
— Как в сказке, ей-богу!
Даже Лундин одобрительно подмигнул маленькими глазками и поспешно отвернулся, тая смех.
Колдовавшая на кухне Христина Харитоновна уловила это всеобщее замешательство и пришла в комнату. Сейчас она ничем не напоминала ту женщину-амазонку, какой они увидели ее у причала. Она была одета по-домашнему, и от всего ее облика веяло уютом. Войдя к изыскателям, она остановилась как вкопанная и шутливо воздела руки вверх:
— Побойтесь бога, Екатерина Андреевна! Вы же их ослепите! А им еще идти да идти!
Пожалуй, напоминание о дальнейшем пути было не к месту, но все засмеялись, заторопились. Чеботарев церемонно подал Екатерине Андреевне руку и повел к столу.
Во время обеда Екатерина Андреевна наслаждалась замешательством Колыванова. Он будто бы и голос потерял, все время молчал да искоса поглядывал на нее. Христина Харитоновна и так и эдак наводила его на разговор, но он упорно отмалчивался.
Только когда Христина Харитоновна спросила, проектируется ли дорога через кордон Дикий, он односложно ответил:
— Да!
Екатерина Андреевна промолчала. По проекту Барышева трасса проходила в стороне от кордона Дикого, затерянного в дальних лесах района. И еще не известно, сумеет ли Колыванов победить Барышева. Но Христина Харитоновна сразу оживилась:
— У нас в Министерстве лесного хозяйства ваша докладная вызвала настоящий ажиотаж! Десятки специалистов захотели ехать сюда. Не так уж часто приходится осваивать такие большие лесные массивы. Сразу вспомнили и мой проект строительства лесокомбината на Диком. И кончилось тем, что экспедицию поручили мне…
— Экспедиция? Зимой? — удивилась Екатерина Андреевна.
— А что же? Зимой в лесу еще лучше! Да ведь вы моих орлов и не видели! Я их еще позавчера отправила строить лесные базы, обследовать охотничьи избушки, на которые мы будем опираться. Предстоит к весне закончить карту леса, подсчитать количество ценной древесины, решить вопрос о лучшей системе вырубок и засева будущих пустошей… Так что мы тут устраиваемся до весны. А весной, думаю, начнем строительство комбината… Да мы и не одни тут! В тот день, как мы добрались сюда по воде с нашими грузами, отсюда ушли сразу две экспедиции: одна — в тайгу, определять моста строительства медного рудника, другая — редкоземельцы — в обратный путь. Она уже закончила разведку….
Екатерина Андреевна внимательно смотрела на Колыванова. Как он ухитрялся внушать свою веру другим? Еще и дорога не намечена, а уже сотни людей что-то делают в расчете на нее, куда-то едут с экспедициями, планируют комбинаты, заводы, рудники, шахты, прииски.
После обеда Екатерина Андреевна попыталась было заняться хозяйственными делами. Но оказалось, что все ее вещи выстираны, осталось лишь кое-что поштопать. Прожженных штанов и куртки она не нашла; вместо них лежала аккуратно свернутая новая одежда, а под ней — сапожки Христины Харитоновны.
Переоделись и все остальные члены экспедиции: Христина Харитоновна была щедра…
Лундин набивал рюкзаки провизией. Чеботарев чистил и проверял инструменты. Колыванов как только увидел чернила, линейку и треугольник, так и приклеился к столу. Он хотел отсюда послать хотя бы краткий отчет о проделанной работе, все будущие записи придется сдать самому по окончании похода.
Екатерина Андреевна заскучала было, но хозяйка и тут пришла на помощь:
— Что, ваши рыцари ни за что не позволяют браться? А вы махните рукой на их рыцарство и помогите. Лундин — старый таежник, ему помогать не надо. А вот Чеботареву помочь не грех, да и Колыванову с записями за день не справиться…
Этот совет едва ли был подан без умысла. Кончилось тем, что через полчаса Екатерина Андреевна сидела рядом с Колывановым и чертила по его наброскам схемы и кривые.
Поэтому, когда за ужином Колыванов завел разговор, что Баженовой лучше бы остаться на кордоне и подождать Иванцова, даже Чеботарев заступился за нее. Подняв глаза на Христину Харитоновну, Екатерина увидела в ее умных глазах хитрую усмешку: «Уж если догонять взялась, не останавливайся!»
И позже, когда они с Христиной Харитоновной легли спать, когда умолкли голоса мужчин в соседней комнате, хозяйка вдруг сказала:
— Иглой дорогу не меряют, Екатерина Андреевна! Ведь видно, за кем вы гонитесь! И видно, что он вас любит! Или сказать боится?
— Да муж он мне, муж! — сказала Екатерина Андреевна и заплакала.
— Так это вы его и ограбили? — вдруг с холодной яростью произнесла хозяйка. — А я-то думала, кто это всю душу у него выстудил? Говорили мне, что его жена бросила…
— Но ведь это только ошибка! Понимаете, ошибка!
Христина Харитоновна долго молчала. Баженова поняла, что с ней не хотят больше говорить. Она долго лежала с заплаканными глазами, боясь шевельнуться, чтобы примолкшая на соседней кровати хозяйка не посчитала ее за нищую, которая просит, чтобы ее пожалели. Но вот Христина Харитоновна заговорила снова:
— За ошибки тоже судят! Я видела, как это бывает. Сама чужой ошибкой воспользовалась… Мой теперешний муж Нестеров, геолог, с невестой сюда приехал… А она затосковала по столице, по культуре, по ленивой жизни… Забыла, что мужчины — это открыватели. И поверить ему не хотела… А я поверила…
— И что же? — тихо, боясь вспугнуть эту откровенность, спросила Екатерина Андреевна.
— А вот так: та уехала, а мы… ну что же тут скажешь? Мы продолжаем искать жизнь потруднее, дела поважнее. Это ведь в кровь входит, душу завораживает искательство-то… У меня вон уже двое детей, а в Москве-то мы по-прежнему бываем три месяца в год. А в этом году и того меньше пробыли. Я только сюда приехала, а муж — он теперь редкими землями занимается — шесть месяцев поработал и с отчетом в тот же день уехал. Не знаю, пустят его сюда на зиму или оставят в министерстве. И все из-за вашей дороги! — уже шутливо добавила она. — Сколько сюда народу едет: и геологи, и металлурги, и мы — лесовики! Всем хочется страну новыми подарками обрадовать… Ну спите, спите, вам завтра в дальний путь, —спохватилась она.
Екатерина Андреевна молчала и вдруг спросила:
— А может он простить, как вы думаете?
— Я, милая Екатерина Андреевна, не гадалка, — суховато ответила хозяйка. Но, видно, поняв, как нуждается гостья в утешении, более мягко добавила: — Но есть у нас, уральцев, на этот случай присловье: «Трудна путина, да душа едина!» Вот, если так случится…
— Спасибо вам, Христина Харитоновна! — тихо промолвила гостья и умолкла. Но хозяйка чувствовала, что Екатерина Андреевна все лежит с открытыми глазами и глядит, глядит в темноту, будто силится разглядеть свое будущее. Только дано ли смятенному духом человеку угадать его?
13И вот все надежды оборвались…
Екатерина Андреевна, вглядываясь, еще долго видела мелькавшие меж деревьев фигуры Колыванова и Чеботарева. Лундин ее не торопил.
Отныне пути ее и мужа разминулись навсегда. И Екатерине Андреевне представилось, что вот так всю жизнь Колыванов будет спорить, торопиться, доказывать свое, не думая о покое, о радостях жизни… Нет, он тоже будет радоваться. Это будут радости победы, радости открытий, радости свершений. Только о личной жизни ему некогда будет подумать… Может, и лучше, что все это кончилось? Она не вздыхала, не плакала, как, возможно, ожидал Лундин. Что-то уж очень усердно старик затесывал лесину, отделяя щепу за щепой тонкими слоями, будто собирался писать не единственный экспедиционный знак, а длинное письмо обо всем, что произошло тут, на последнем совместном привале. Он не оглядывался на Екатерину Андреевну, ждал, должно быть, когда она передумает все свои горькие женские думы и окликнет его. Так вот нет же, не станет она плакать!
Ну что же, миссия ее окончена! Она может вернуться в уютный обжитой мир, пусть уж такие упрямцы, как ее бывший муж, продолжают дорогу открывателей. Надо думать, что обратный путь будет полегче — есть готовая тропа, впереди снова отдых на кордоне Диком, в гостеприимном доме Христины Харитоновны, а там, глядишь, встреча с отрядом Иванцова. Иванцов не откажет, наверно, дать лошадь возвращающейся из разведки заместительнице главного инженера, и тогда весь этот путь, отнявший у них три долгих недели, Екатерина Андреевна проделает в пять-шесть дней…
Нет, она не бежит от спора, в который ввязалась с женским безоглядным безрассудством! Она придет к начальству и выложит все, что продумала, увидела, поняла. Конечно, проект Барышева следует похоронить, подождать результатов разведки Колыванова… Ее, наверно, будут ставить в пример, говорить: «А, это та, что прошла через парму? Молодец женщина!» — и у нее будут поклонники, ведь теперь она свободна! Свободна совсем, свободна от опеки Барышева, от уз замужества…
Почему-то подумалось о характерах людей. Вот Колыванов и Барышев… Они как будто стоят на разных полюсах, им никогда не понять друг друга. И притягиваются к ним разные люди. Возле Колыванова — искатели, борцы за справедливость, за правду, а возле Барышева… И вдруг поняла, что к Барышеву тянутся дельцы, ловкачи, ленивцы. Так кто же она сама, если возвращается к тем людям, которые окружают Барышева?
Эта мысль показалась такой горькой, что по исхудалым, обветренным щекам Баженовой покатились скупые слезинки. Впрочем, Екатерина Андреевна тут же смахнула их и жестким, «командирским», как определил старик, голосом сказала:
— Пора идти, Семен! Долго ты там будешь возиться?
Как будто и не она только что стояла, опустив руки, слабая, побежденная, изгнанная. Старик усмехнулся про себя, сунул топор за пояс, вскинул поудобнее мешок и зашагал впереди, чтобы женщина могла выплакаться, коли уж слезы набегают на глаза.
Екатерина Андреевна, еще раз оглянувшись с пригорка, увидела далеко вдали две маленькие фигурки выходящих на поляну людей, и у нее сразу заломило в висках.
А Чеботарев и Колыванов шли быстрее обычного. Может быть потому, что были сердиты. Чеботарев злился на начальника, а на что и на кого злился начальник, ему было все равно.
Они разговаривали только по делу: где лучше поставить знак для Иванцова, как правильнее перекинуть кривую, чтобы избежать высокой насыпи… Оба словно бы и не вспоминали об ушедших.
Но в действительности мысли их обращались к Екатерине Андреевне и Лундину. Чеботарев вспоминал каждое слово Баженовой и понимал теперь, как несправедлив был Борис Петрович к своей жене, клял себя за то, что не вступился за нее, пусть бы пришлось крепко поссориться с начальником. Иногда он ворчал:
— Подумаешь, есть нечего! А если есть нечего, так вчетвером-то еще легче! Лундин бы что-нибудь придумал…
Но слова эти он произносил очень тихо — все равно ничего уже не поделаешь! Свое мнение он выскажет когда-нибудь потом, когда они выберутся из пармы…
Около двух часов дня, когда они исследовали увалистую террасу, Чеботарев вдруг увидел дым. Колыванов решил в этом месте вывести трассу на подъем, и оба разведчика находились на самой высокой точке террасы. Дым появился неожиданно среди невысокого кустарника, как будто там только что разожгли костер. На фоне бледного неба этот дымок казался сигналом приветствия.
Чеботарев остановился так внезапно, словно споткнулся.
Колыванов тоже вгляделся в даль.
— Дым… — тихо сказал Чеботарев. — Напрасно мы Екатерину Андреевну назад отправили…
— Почему напрасно? — спросил Колыванов.
— Да ведь люди там! — с ударением сказал Чеботарев.
— Ну и что же?
— Помогут! Как на Дикой… — уверенно ответил Чеботарев.
Колыванов помолчал, измеряя глазом расстояние до дыма.
— Километра три, — сказал он наконец. — Если идти туда, трассу придется оставить. А мы могли бы сегодня сделать еще километров восемь.
Чеботарев вдруг почувствовал глухое раздражение.
— Да ведь там, может, охотничье зимовье! — настойчиво сказал он. — Если у них, скажем, нет печеного хлеба, так можно хоть мукой или сухарями разжиться…
— Охотники сюда не заходят, — сухо пояснил Колыванов. — Скорее всего это хищники, золотнишники. А у них не очень разживешься!
И тут Чеботарев, душа которого требовала дружеского разговора, шутки, компанейской ночевки у людного огня, сердито сказал:
— Совсем вы очерствели душой, Борис Петрович! Не мудрено, что ни простить, ни понять никого не можете!
Колыванов вздрогнул, но не ответил. Выдернув из-за пояса топор, он с такой силой ударил по лесине, оставляя метку, что сколол щепу чуть не вполдерева.