В это мгновение с центрального пирса донесся неясный пароходный гудок, наполнил окрестности. Он не заметил бы этого звука, не будь он моряком.
«В это время отходят сухогрузы. Интересно, чье судно закончило погрузку?» Он открыл глаза прямо посреди поцелуя.
И тогда ему показалось, что пароходный гудок разбудил в недрах его души до конца неведомую «благородную цель плавания». Что такое «благородная цель»? Может, это иное название тропического солнца?
Рюдзи оторвался от губ Фусако, порылся в карманах. Она ждала. Он наконец достал из пачки погнутую сигарету, сунул в рот, собираясь прикурить, но Фусако сердито отняла у него зажигалку. Рюдзи приблизил к ней лицо с торчащей изо рта сигаретой.
— Не дам прикурить.
С легким металлическим щелчком Фусако высекла пламя и, глядя немигающим взглядом, подпалила сухой венчик ближайшей пальмы. Пламя вот-вот должно было перекинуться на цветок, да все не перекидывалось. Рюдзи напугала решимость, с которой действовала Фусако.
В это мгновение в свете пламени Рюдзи увидел на ее щеке одинокую слезу. Фусако погасила зажигалку. Он снова обнял ее и теперь, успокоенный видом женских слез, заплакал и сам.
Нобору с ненавистью ожидал маминого возвращения. Около десяти вечера раздался телефонный звонок. Вскоре к нему зашла домработница:
— Мама сказала, что сегодня заночует в другом месте. Передала, что утром зайдет домой, переоденется и отправится в магазин. Так что сегодня сам займись уроками. Ты ведь еще не все летнее задание выполнил.
Сколько он себя помнил, мать всегда ночевала дома. Несмотря на то что само по себе такое развитие событий не удивило Нобору, он вспыхнул от ярости. Ведь он с нетерпением гадал, какие сегодня из щели появятся откровения, какие ему покажут чудеса.
Выспавшись днем, он совершенно не чувствовал усталости.
Через несколько дней начинается новая четверть, а на столе высится стопка несделанного домашнего задания. Если завтра Рюдзи уедет, то мать наверняка поможет с уроками. А может, проведет ближайшие дни в апатии, и ей будет не до того. Если она и поможет, то осилит только родной язык, английский и рисование, ну, может, еще обществоведение. Что же до естественных наук и математики, то тут и просить бесполезно. И как она управляет магазином, совсем не разбираясь в математике? Наверно, управляющий Сибуя делает что хочет.
Он листал учебники, но его внимание ни на минуту не задерживалось на страницах. Мысль о том, что мать и Рюдзи сегодня ночуют в другом месте, заставляла его страдать.
Нобору то вставал, то садился, обходил тесную комнату. Что сделать, чтобы уснуть? Пойти к матери в комнату посмотреть на ночные мачтовые огни? Красные огни мерцают в ночи, а может, какое-то судно сейчас отходит и он, как вчера, услышит протяжный пароходный гудок?
В это мгновение Нобору услышал, как со стуком отворилась дверь спальни. Значит, мать обманула его и вернулась вдвоем с Рюдзи. Он поспешно, стараясь не шуметь, мягко выдвинул тяжелый ящик, с трудом удерживая его на руках, уложил на пол. От этих манипуляций он взмок.
Внезапно он услышал стук в дверь своей комнаты. Торопливо подбежал к двери. Нельзя, чтобы в этот час они увидели нелепо выдвинутый ящик. Он изо всех сил навалился на дверь. Ручка несколько раз провернулась с противным скрежетом.
— Что случилось? К тебе нельзя? — Голос принадлежал домработнице. — Что случилось? Ну ладно. Тогда гаси свет и ложись поскорее. Уже почти одиннадцать.
Навалившись на дверь, Нобору упрямо молчал.
Он и моргнуть не успел, как в замочную скважину вошел ключ, несколько раз повернулся и дверь оказалась запертой с другой стороны. Нобору даже не предполагал, что у домработницы есть запасной ключ. Он-то думал, что все ключи унесла с собой мать.
Рассерженный донельзя и взмокший, он с силой дернул ручку. Дверь не подалась. Слышно было, как скрипит под домработницей лестница, шаги удалились и стихли.
Разбилась еще одна отчаянная мечта Нобору — воспользоваться этим редчайшим шансом, чтобы выскользнуть из дому, прийти домой к Главарю и разбудить его, прошептав в окно пароль. Он возненавидел всех людей на земле. В дневнике появилась длинная запись. Ни одно из прегрешений Рюдзи не было забыто:
Преступления Рюдзи Цукадзаки
Пункт первый. Встретившись днем, улыбался мне подобострастно и раболепно.
Пункт второй. Будучи одет в мокрую рубашку, словно плебей, оправдался тем, что купался в фонтанчике в парке.
Пункт третий. Самовольно заночевал с матерью вне дома, бросив меня в ужасном положении.
Подумав, Нобору стер третий пункт. Он явно проигрывал перед безукоризненной и, значит, объективной оценкой первых двух. При внимательном рассмотрении субъективность третьего пункта говорила о незрелости самого Нобору, а не о преступлениях Рюдзи.
В бешенстве Нобору выдавил на зубную щетку целую гору пасты и драл десны, пока из них не пошла кровь, затем пришел в отчаяние, глядя, как из глубины зеркала из окутавшей неровные зубы бледно-зеленой пены торчат детские клыки. От ментолового запаха гнев его стал чистым.
Сбросив под ноги рубашку, Нобору надел пижаму, обвел взглядом комнату. Ящик комода по-прежнему лежал на полу.
Он приподнял его — теперь он казался тяжелее, чем когда он его вынимал. Ему в голову пришла идея, и он снова опустил ящик на пол. Привычным движением ловко скользнул в нишу.
В первое мгновение Нобору показалось, что щель законопатили. Эта мысль заставила его содрогнуться. Щели не было видно. Поискав на ощупь, он понял, что она на месте. Просто темнота по ту сторону не позволяла сразу ее обнаружить.
Нобору пристально вгляделся в щель. Значит, домработница заходила к матери закрыть жалюзи — вот почему стукнула дверь. Долго напрягая зрачки, он смог наконец разглядеть едва заметную полоску света на латунной кровати в новоорлеанском стиле. Свет был ничтожным и походил на плесень.
В остальном комната была непроглядной, словно нутро большого гроба, ее чернота, хранившая следы дневного жара, таила лишь разные оттенки мрака и полнилась такой непроглядной темнотой, какой Нобору еще не видел.
Глава 8
Вчера они заночевали в скромной гостинице у моста Ямасита-баси. Будучи хорошо известной в Иокогаме, Фусако побоялась останавливаться в крупном отеле. Сотни раз проходя мимо этой гостиницы, она не думала, что когда-нибудь сама остановится в похожем на районную администрацию безвкусном двухэтажном здании с пыльным палисадником и виднеющейся сквозь стеклянную дверь унылой стойкой с календарем судоходной компании на стене.
Едва вздремнув, утром они расстались до отхода судна. Фусако — чтобы заглянуть домой, переодеться и идти в магазин, а Рюдзи — подменить первого помощника, пока тот ходит по магазинам, а потом до самого отхода руководить погрузкой.
Отход назначили на шесть вечера. Все эти дни стояла сухая погода, и погрузка уже четверо суток круглосуточно шла по графику. Дальше «Лоян», подчиняясь прихоти владельца груза, отправятся в бразильский порт Сантос.
Фусако ушла из магазина пораньше, в три часа. Зная, что Рюдзи не скоро теперь увидит женщину в кимоно, специально надела юката[20] из шелка тиримэн[21], взяла зонтик от солнца с длинной серебряной ручкой и вместе с Нобору на машине отправилась в порт. Дорога была свободна, и примерно в четверть пятого их автомобиль уже стоял на пристани.
Краны и грузовики все еще теснились вокруг склада временного хранения, на стене которого черной плиткой было выложено «Третий городской», шатко двигалась грузовая стрела «Лояна». Фусако дожидалась в прохладном салоне автомобиля, пока Рюдзи закончит работу и спустится.
Нобору был нетерпелив. Выскочив из машины, отправился посмотреть, что происходит с обратной стороны лихтерной стоянки и складов.
Внутри склада под грязным зеленым металлическим каркасом грудились новые белые деревянные ящики, повсюду перехваченные черными пряжками и маркированные английскими буквами. При виде рельсов, теряющихся в залежах груза, Нобору ощутил одновременно радость и легкое разочарование — так бывает, когда, бредя вдоль хорошо знакомой реки, доберешься до истока.
— Мама! Мама!
Он подбежал к машине, забарабанил в окно. В фигуре у брашпиля «Лояна» он признал Рюдзи.
Захватив зонтик, Фусако вышла из машины. Встав рядом с Нобору, помахала Рюдзи рукой. Рюдзи в грязной рубашке и криво надетой морской фуражке поднял в приветствии руку, но тут же снова исчез с озабоченным видом. Нобору вдруг почувствовал необъяснимую гордость оттого, что Рюдзи работает и судно вот-вот отойдет.
Ожидая, когда он покажется вновь, Фусако раскрыла зонт и стояла теперь на улице, глядя на портовый пейзаж, разрубленный на части тремя швартовочными канатами «Лояна». Каждая черточка слишком ярко горящего в послеполуденном солнце ландшафта, словно морской солью, была изъедена глубокой саднящей грустью. Вплетенная в яркое пространство грусть наполняла монотонные удары складируемых железных листов и скрежет металлического троса.
Захватив зонтик, Фусако вышла из машины. Встав рядом с Нобору, помахала Рюдзи рукой. Рюдзи в грязной рубашке и криво надетой морской фуражке поднял в приветствии руку, но тут же снова исчез с озабоченным видом. Нобору вдруг почувствовал необъяснимую гордость оттого, что Рюдзи работает и судно вот-вот отойдет.
Ожидая, когда он покажется вновь, Фусако раскрыла зонт и стояла теперь на улице, глядя на портовый пейзаж, разрубленный на части тремя швартовочными канатами «Лояна». Каждая черточка слишком ярко горящего в послеполуденном солнце ландшафта, словно морской солью, была изъедена глубокой саднящей грустью. Вплетенная в яркое пространство грусть наполняла монотонные удары складируемых железных листов и скрежет металлического троса.
Жар отражался от бетонной поверхности пирса. Не помогал даже слабый морской ветерок. Мать с сыном присели на край пристани, спиной к жаркому послеполуденному солнцу, и смотрели, как море пенисто гонит мелкие волны к каменным плитам в белых, словно плесень, крапинках. Пришвартованные на лихтерной стоянке суда разом придвигались, покачиваясь, и тут же отступали. В грязной воде плавали бревна, и одно, особенно гладкое и блестящее, тоже надвигалось и отступало в такт колыханиям волн.
Отражающая солнце сверкающая поверхность моря переплеталась с яркой синевой небес, складывалась в монотонный узор, заполнявший все поле зрения.
Нобору вслух комментировал, как марки осадки на носу «Лояна» взбираются от лежащей почти у воды отметки 60, пересекают ватерлинию между 84 и 86 и, наконец, достигают 90 около якорного клюза.
— Неужели вода дотуда доходит? Вот кошмар! — восклицал Нобору с нарочито детской интонацией, прекрасно улавливая настроение матери и угадывая в фигуре, пристально глядящей в море, сходство с одинокой обнаженной женщиной перед зеркалом; мать не ответила.
На другом берегу высились кварталы Накаку со стелющимся серым дымом и полосатой Морской Башней. Море было усеяно лесом белых мачт. Над ними, высвеченные послеполуденным солнцем, висели ослепительные кучевые облака.
Из-за «Лояна» показался лихтер, который закончил погрузку и отделился от борта, усиленно подталкиваемый паровым буксиром.
Рюдзи сошел с судна только в шестом часу. Уже был готов к поднятию трап с натянутой серебристой цепью.
Портовые грузчики в желтых шлемах гурьбой спустились по трапу, уселись в автобус с надписью «НКо. Портовые Операции» и укатили. Уже уехал восьмитонный портовый кран. Погрузка закончилась. И сразу появился Рюдзи.
Фусако и Нобору бросились к нему, догоняя длинные тени. Рюдзи придавил ладонью кепку Нобору и рассмеялся, глядя, как тот скуксился под наехавшим на глаза козырьком. От работы Рюдзи делался веселым.
— Вот и пора прощаться. Во время отхода я буду на корме. — Он указал пальцем на длинную корму судна.
— Я надела кимоно. Подумала, ты какое-то время его не увидишь.
— Разве что на японских туристках в Америке.
Говорить было на удивление не о чем. Фусако хотела сказать о своем предстоящем неминуемом одиночестве, но не стала. Словно мгновенно потемневшая надкушенная белая яблочная мякоть, их расставание началось три дня назад, в момент встречи на этом судне. А значит, в ощущении разлуки в действительности не было никакой новизны.
Ну а Нобору… Нобору под маской ребячества нес караул, зорко охраняя безупречность этой ситуации в целом. Охранять было его миссией. Чем быстрее пройдет время, тем лучше. Тем меньше пострадает безупречность.
Сейчас Рюдзи — мужчина, расстающийся с женщиной, чтобы отправиться на другой конец земли, моряк, второй помощник — являл собой совершенство. Как и мать. Мать — оставляемая женщина, словно красивая парусина, раздуваемая ветряными радостными воспоминаниями и грустью расставания, — тоже была совершенна. И неважно, что в эти два дня они допускали промахи, — главное, нынешнее мгновение было безупречным. Нобору опасался лишь того, что Рюдзи ляпнет какую-нибудь глупость. Из-под низко надвинутого козырька он поочередно наблюдал за их лицами.
Рюдзи хотел поцеловать женщину, но не мог — стеснялся Нобору. Словно умирающий, он желал быть одинаково добр со всеми. Ему хотелось как можно скорее раствориться в ощущении несоизмеримой важности чужих чувств и воспоминаний перед его собственным не таким уж важным существованием.
Фусако старалась не томиться ожиданием прощания. Она злилась на мужчину, являвшего собой пример твердости человека, оказавшегося на своем месте, занятого профессиональными обязанностями. Он казался строго очерченным и не желал выйти за пределы своего контура. Вот бы его контур был расплывчатым, похожим на облако. А так, разве ее память в состоянии сохранить это слишком твердое упрямое тело? И эти излишне резкие брови, и широкие плечи…
— Пишите нам письма. С красивыми марками, — Нобору прекрасно справлялся со своей ролью.
— Ага. Буду отправлять из портов. И вы пишите. Письма — главная отрада моряка.
Он извинился — пора готовиться к отходу. Все по очереди пожали друг другу руки. Рюдзи поднялся по серебристому трапу, оглянулся с верхней ступени и помахал фуражкой.
Солнце медленно катилось в сторону складских крыш, небо на западе полыхнуло, ярко высветив белый капитанский мостик. Крылья перелетающих с места на место чаек были темными, Нобору видел только их подсвеченные солнцем яркие как желток перепончатые лапы.
Часть автомобилей покинули причал, открыв путь послеполуденному солнцу. Вокруг стояла полная тишина. Кое-где виднелись крошечные фигурки матросов — один протирал высоченные перила, другой, с повязкой на глазу и с банкой в руках, красил раму иллюминатора. В какой-то момент на вершину мачты взмыл флаг, поднялись по диагонали синие, белые, красные сигнальные флажки.
Фусако и Нобору медленно направились по причалу в сторону кормы.
На складе уже опустился голубовато-зеленый ставень, длинную унылую стену пересекала крупная надпись «Не курить» и небрежно начертанные черно-белые названия портов — Сингапур, Гонконг, Лагос. Покрышки, мусорные баки и выстроенные в ряд грузовики отбрасывали длинные тени.
Вверху на корме пока никого не было. Слышно было, как с печальным всхлипом откачивается вода. На борту крупно выделялась надпись «Берегись работающих винтов». На реющем на ветру муслиновом японском флаге лежала тень от кат-балки.
Почти в четверть седьмого резко прозвучал первый гудок. В этот момент Нобору понял, что позавчерашнее ночное видение правдиво и он сейчас стоит там, где конец мечты сходится с началом. В тот же миг рядом с японским флагом показался силуэт Рюдзи.
— Попробуй его позвать, — сказала Фусако.
Нобору крикнул, как только смолк гудок, и тут же возненавидел свой писклявый голос. Глянув вниз, Рюдзи легонько махнул рукой. Расстояние не позволяло разглядеть выражение его лица. Как и тогда, в лунном свете, он обернулся в сторону пароходного гудка, в сторону своего долга, и больше он сюда не посмотрит.
Фусако невольно глянула на нос судна. Трап был поднят, полностью отрезав берег и судно друг от друга. Зелено-кремовый борт казался лезвием гигантского топора, обрушившегося с небес и отрезавшего корабль от суши.
Труба изрыгнула дым. Чистый в своей черноте, он с упорством пачкал бледно-синее небо. Палубу облетел голос из мегафона:
— Приготовиться поднять якорь.
— Подтянуть якорь.
Еще один тихий пароходный гудок.
— Поднять якорь.
— Есть.
— Пошел! Отдать носовой конец! Отдать кормовой конец!
Фусако и Нобору наблюдали, как «Лоян», подталкиваемый с кормы буксирами, медленно отделяется от причала. Блестящая полоска воды между пристанью и судном раскрывалась словно веер, и, пока они провожали взглядом блеск золотых галунов белой рубашки Рюдзи на капитанском мостике, «Лоян» на глазах изменил направление, встав к причалу почти под прямым углом.
По мере того как ежесекундно менялся градус угла, судно трансформировалось в сложные, причудливые образы. Казавшееся таким длинным у причала, по мере удаления подталкиваемой буксирами кормы оно складывалось, словно створчатая ширма, при этом всевозможные палубные надстройки двоились и наслаивались друг на друга, а солнечные лучи, тщательно прорезавшие каждый контур, придавали ему оживленную многослойность средневекового замка.
Однако уже через миг буксиры, чтобы развернуть судно носом к морю, описали крюк и стали толкать корму в сторону берега. Причудливо сложившееся судно снова развернулось, фрагмент за фрагментом, начиная с носа, принимая привычный вид, а исчезнувшая из виду фигура Рюдзи, крошечная, размером со спичку, вместе с японским флагом показалась на корме, вновь развернутой к берегу и сияющему закату.
— На буксире, прими конец! — Морской ветер отчетливо доносил усиленный мегафоном голос.