– Подростковая максима! Для первичных библейских времен это, может, и подходило, но для дальнейшего развития цивилизации – уже маловато. В конце концов, взрослый человек должен понимать, что жизнь – штука сложная.
– Я это понимаю, Андрей, – про сложную штуку. Но все равно, по-моему, есть вещи, которые оцениваются только так: «да – да, нет – нет».
– Это у тебя наследственное! – рассердился Андрей. – Теща точно такая же. Или – или, нюансов вы не понимаете. И всегда вы точно знаете: это хорошо, а то, наоборот, плохо. Так не бывает, Оля, пойми! И нельзя вот так вот походя оценивать других людей!
– Но я же никого не оцениваю… – растерянно проговорила Ольга. – А вот, я вспомнила, – оживилась она. – И ты, наверное, помнишь. Что Волик, Анелин сын, нам однажды рассказывал – помнишь?
Владимир, по-домашнему Волик, сын маминой подруги Анели, был театральным режиссером. Ольга и Андрей виделись с ним нечасто, только в дни его премьер, но общение помнилось долго, потому что человеком он был незаурядным.
– Что именно ты предлагаешь мне помнить? Волик постоянно что-нибудь рассказывает, – пожал плечами Андрей.
– Нет, вот именно про это – про однозначность оценок. Он, помнишь, говорил, как ему приходится объяснять актерам, что не надо ради многозначности образа искать у подлеца положительные черты. Что нам до того, что у убийцы было трудное детство или что он тонко чувствует музыку? Убийство есть убийство, и никаких нюансов в его оценке быть не должно.
Ольга вспомнила еще, как Волик говорил, что прямо на спину каждому подлецу на сцене надо бы прикреплять табличку с надписью «подлец». Но сказать об этом Андрею она не успела.
– Античный театр какой-то, – поморщился тот. – Между прочим, после всех этих однозначных Еврипидовых злодеев и богов из машины были еще Шекспир и Чехов.
Ольга хотела напомнить, что как раз у Шекспира, а особенно у Чехова не было сомнений в том, как относиться к подлости, это-то они и предлагали понять зрителям. Но напомнить об этом она не успела – Андрей встал из-за стола.
– Пойду спать, – сказал он. – Поздновато для отвлеченных бесед, ты не находишь?
Ольга этого не находила, а главное, подобные разговоры никогда не казались ей отвлеченными. Все это было насущно, они с Андреем этим жили, и… И что же это вдруг с ним случилось?
Андрей ушел. Она посидела еще немного над холодным чаем, потом тоже встала, пошла в ванную.
Когда она открыла дверь спальни, он уже спал; слышалось его ровное дыхание. Она легла рядом, осторожно дотронулась до его лба – почему-то подумала, что у него, может быть, температура. Но лоб был холодный. От ее прикосновения Андрей вздохнул и повернулся на другой бок.
«Все-таки возраст, возраст, – вздохнув ему в ответ, подумала Ольга. – Нервный у нас возраст, в каком-то смысле тоже переходный. И куда? Страшно ведь туда переходить!»
Она почувствовала жалость к Андрею. Все-таки мужчины гораздо уязвимее женщин, точнее, гораздо меньше, чем женщины, готовы к мелким и неприятным житейским переменам; это она всегда знала. А что такое старость, маячащая впереди, пусть еще и не очень близко впереди, как не мелочная и пошлая перемена?
«Зато в мужчинах есть порыв! – подумала Ольга. – Порыв, талант, масштаб».
От этой мысли она повеселела. И погрузилась в сон с легким, летящим чувством.
Глава 7
– Да, Алексей Аркадьевич, прямо сейчас и найду. – Ольга шмыгнула носом и переложила трубку от заложенного правого уха к левому. – У мужа что-то про язык кави точно есть, он мне как раз недавно говорил. Так что я вам минут через пятнадцать перезвоню. Нисколько не трудно, что вы! Температуры же у меня нет.
Ольга положила трубку и зябко закуталась в махровый халат. В квартире было тепло, даже жарко, так как по неизвестной причине, несмотря на майское тепло, еще не отключили отопление. Но даже при таком чрезмерном тепле она умудрилась простудиться. Вообще, после воспаления легких, вернее, после потрясения, которое ему предшествовало, она простуживалась мгновенно, от малейшего ветерка и даже вовсе без ветерка.
И вот теперь уже неделю сидела дома, а поскольку испытывала неловкость из-за такой своей мимозности, то бодрилась по телефону и уверяла заведующего кафедрой, что полноценно работает даже во время болезни.
Вранье это было, конечно. Ее знобило, в ухе стреляло, нос распух, вдобавок запершило в горле, и она боялась, как бы снова не началась тягомотина с кашлем, переходящим в бронхит.
Но найти сведения о языке яванских жрецов – кави – было все-таки нужно. Правда, непонятно было, для чего они так срочно понадобились завкафедрой. Ну да он человек увлекающийся, притом мгновенно увлекающийся. Может, решил сравнить этот язык с английским, с него станется.
То, что этот мертвый язык интересовал Андрея, было как раз понятно: он защитил докторскую по этнопсихологии, и его привлекали самые экзотические изыски в этой сфере. Буквально позавчера он мельком упомянул о кави, и Ольга, по своей привычке интересоваться всем, что интересовало его, запомнила это.
Она позвонила мужу, чтобы узнать, где ей поискать сведения о яванском языке, но его телефон был выключен. Ну конечно, у него же лекция сейчас.
Взглянув на часы, Ольга поняла, что лекция закончится не скоро. Зря она пообещала завкафедрой, что перезвонит через пятнадцать минут.
Впрочем, где искать нужную информацию, она все-таки вспомнила: Андрей ведь говорил, что материал о кави прислал ему профессор Штраух из Вены, значит, можно посмотреть в его почте.
Ольга зашла в кабинет, включила Андреев компьютер, нашла его почтовый ящик. Но вот письмо от Штрауха никак не находилось, выпрыгивали только бесчисленные письма от одного и того же адресата.
«Спам какой-то! – с досадой подумала Ольга. – Что же он его не удаляет?»
И вдруг она прочитала тему последнего из этих писем. Оно было получено сегодня утром и называлось «Ответ на: моей маленькой Белоснежке».
«Что за ерунда? – удивилась Ольга. – Когда это он мне писал?»
Ни муж ей в обозримом прошлом не писал, ни тем более она ему сегодня утром не отвечала, это она знала точно. Но «маленькая Белоснежка», ответившая Андрею на его письмо, светилась на экране, а поскольку это было ее, Ольгиным, домашним прозвищем, то… Что – то? Совершенно непонятно!
Поколебавшись, она открыла письмо.
«Сегодня меня всю ночь душили слезы, – прочитала Ольга. – Бежали по щекам и капали на горячую подушку. Я думала как жалко что мой любимый котеночек не может спать сейчас со мной, обнимать меня своими сильными руками, прижимать к своему любящему сердцу. Почему почему мы не можем быть вместе? ведь мы так любим друг друга. Я сижу на работе, босс орет на когото по телефону и меня к счастью не дергает. И я все время думаю как хорошо бы было если бы мы с тобой опять как в тот незабываемый зимний месяц январь были одни у меня на квартире и ты не торопился домой. Почему мы опять должны расставаться каждый день? Ведь у нас любовь подаренная судьбой. Но я все равно люблю и целую котеночка своего. Не уставай очень сильно на работе, а вечером я тебя жду».
Ольга читала, не понимая ни слова. Что это такое, что за безграмотный бред? Сильные руки, прижимающие к любящему сердцу, любовь, подаренная судьбой, все это среди бессмысленных и редких знаков препинания… Ей показалось, что это какая-то неумелая пародия на монолог из мыльной оперы. Но это было письмо. Написанное Андрею. Ее мужу. В ответ на его письмо, которое он отправил своей «маленькой Белоснежке».
У нее потемнело в глазах. Что-то очень большое, разрывающе большое встало под горлом – она физически почувствовала огромный, поднимающийся вверх ком у себя в грудной клетке.
Трясущимися руками Ольга стала листать все остальные письма, пришедшие с этого адреса.
«Спасибо котеночку моему за колечко… такой великолепный вкус… как ты догадался что я хочу именно эту шубку?… почему ты не звониш, я уже дома приготовила твои любимые оладушки и жду тебя сгорая от любви…»
«Оладушки… – медленно проплыло у Ольги в голове. – Да, он любит оладьи. С яблоками. В этом году в Тавельцеве было много антоновки, мы запасли, и я каждое воскресенье жарила оладьи с яблоками. Зачем ему столько оладий?»
Она в самом деле не понимала, зачем Андрею понадобилось, чтобы эта… Белоснежка готовила ему те же самые оладьи, которые он ел дома.
«А затем же, зачем она тоже Белоснежка, – вдруг подумала Ольга. – Ему нравится это прозвище и нравятся оладьи с яблоками. Какой же смысл отказываться от приятных привычек?»
Она усмехнулась. У нее стучали зубы. Она стала читать дальше.
Не все письма от Белоснежки были выдержаны исключительно в умильном тоне, иногда в них проскальзывали командные нотки.
«Надеюсь мы наконец снова проведем выходные на даче… ты же знаешь как мне понравилось нырять прямо из бани в прекрасную маленькую речку… ты узнал когда сможешь взять неделю за свой счет? Людка говорит что на Бали бывает сезон дождей, жалко будет если мы с тобой как раз в него попадем…»
Про Бали Андрей упоминал совсем недавно – сказал, что там намечается конференция, а когда Ольга удивилась, что научную конференцию проводят в таком экзотическом месте, он объяснил, что конференция по этнической психологии, потому и на Бали, и она порадовалась, что он заодно искупается в океане…
Бесчисленные мелкие подробности, которые, обнаруживаясь, вызывали у нее недоумение, но сразу же забывались, потому что она не придавала им значения, – всплывали теперь в ее памяти.
Она приехала в Тавельцево, чтобы прибраться в доме перед маминым возвращением из санатория, и обнаружила в спальне гордо восседающую на подушке плюшевую кошку. Спросила Андрея, откуда она там взялась, и он сказал, что кошка похожа на Агнессу, потому он и купил ее в подарок теще. Ольга посмеялась: да что ты, Андрюша, ничего общего, мамина Агнесса же трехцветная, а эта розовая, ужасно пошлая, по-моему. Она тут же спохватилась, что Андрей может обидеться на такую оценку его подарка, но он не обиделся, а сказал, что дарить эту кошку Татьяне Дмитриевне в самом деле не обязательно. Потом розовая кошка куда-то исчезла, и Ольга тут же про нее забыла.
В тавельцевской бане примерно тогда же появился боди-крем, невыносимо благоухающий лилиями. Ольга удивилась, потому что ни она, ни мама боди-кремом не пользовались вообще, и уж тем более не выбрали бы косметику с таким запахом: на лилии у них была наследственная аллергия. Но мало ли кто мог принести сюда этот крем. Может, Неля приезжала попариться, не выяснять же такую ерунду.
Однажды Ольга сказала Андрею, что Нинке надо бы купить шубку, коротенькую такую, легкую, которую мама называет полупердончиком, можно, например, ондатровую, и он вдруг заметил, что лучше не ондатровую, а норковую, потому что ондатра тяжеловата. Ольга тогда изумилась безмерно: «Андрюша, ты-то откуда про такое знаешь?» Он пробормотал что-то невразумительное, а она только посмеялась и, конечно, не стала выспрашивать об источнике его неожиданных познаний. Наверное, психологини на кафедре обсуждали.
А ведь он высказывал в последнее время множество замечаний такого рода!
То вдруг, когда Ольга собиралась к врачу, заявил, что хорошим гинекологом может быть только мужчина, а женщины для этой профессии не подходят. «Бог с тобой, Андрюша, – изумилась она, – что за глупость, я же у Ирины Витальевны всю жизнь наблюдаюсь, Нинку у нее рожала, такие тяжелые были роды, она нас обеих, можно сказать, с того света вытащила, и вообще, что это ты вдруг озаботился гендерными проблемами гинекологии?»
То он каким-то странным, глубокомысленным тоном начинал рассуждать о том, что шопинг является отличным способом снять стресс, и это Андрей, который ненавидел магазины и вообще всегда иронизировал, если Ольга пыталась рассказать ему, например, что прочитала в утренней газете о проблемах уборки дорог зимой, и советовал ей не забивать себе голову мелкими подробностями из тех сфер жизни, которые не имеют к ней никакого отношения.
Вот это и было самое странное: в последнее время он просто фонтанировал какими-то глупейшими, пошлейшими подробностями, житейскими мелочами. Конечно, Ольга это замечала; этого трудно было не заметить. Но как она должна была на это реагировать? Объяснять ему, что смешно взрослому и умному мужчине всерьез рассуждать о том, что может вызывать интерес только у не очень взрослой и не очень умной женщины?
Да, именно так. У не очень взрослой и не очень умной. Точнее, у очень молодой и глупой, но хитрой и хваткой. Которая писала своему «котеночку» про неземную любовь и при этом не забывала напомнить про обещанный ей вояж на Бали.
Читать эти письма дальше не было смысла: Ольга не была мазохисткой. Все было понятно и так. Непонятно было только, что ей теперь делать.
Когда они с Андреем поженились, Ольге было двадцать, а ему двадцать пять. И, конечно, она предполагала, что может и не являться единственной женщиной, с которой он спал после женитьбы. Она прекрасно знала про природную мужскую полигамность и вообще трезво смотрела на жизнь. Наверное, не может быть, чтобы за двадцать лет у здорового мужчины не возникло сексуального влечения ни к одной женщине – кроме жены. Наверное, это нормально, чтобы он попробовал за свою жизнь как можно больше женщин. Правда, во всем этом – в необходимости разнообразных половых сношений и в прочем подобном – ей виделось что-то то ли животное, то ли медицинское… Но, может, это только ей так виделось, все это ведь считается естественным мужским обыкновением, и так оно, наверное, и есть?
Да, думать об этом жене не может быть приятно. Ну так она об этом никогда и не думала! Она просто не чувствовала в их общей жизни ничего такого, что заставило бы ее об этом думать. Андрей любил ее весь, до донышка, он ни разу не дал ей повода усомниться в его любви.
Из командировок он звонил ей по два раза в день – или советовался по каким-нибудь неотложным своим научным вопросам, или просто скучал. И возвращался всегда соскучившийся, и радовался своему возвращению, она видела, что это именно так, он не притворялся, да ей и не приходило в голову подозревать его в притворстве. И в таком случае не все ли ей равно, если он там, вдали от нее – или необязательно вдали, но вот именно без нее, – интересовался какими-то абстрактными женщинами? В конце концов, распускать павлиний хвост и хвастаться – это вечная мужская потребность, которая у умной женщины не может вызывать ничего, кроме снисходительной улыбки.
Ольга была умной женщиной, и именно так относилась она к увлечениям своего мужа. Если вообще они были. Она не знала о них и не стремилась знать, ей не было необходимости об этом знать – вот как она к этому относилась.
Но маленькая Белоснежка с любимыми оладушками… Но ошеломляющие глупости, которые он повторяет с ее слов так серьезно, как будто это бесценные истины… Но распоряжения по даче, которые она считает себя вправе отдавать, – значит, он никак не дал ей понять, что это не ее дело?.. Все это было уже совсем другое, и к этому другому Ольга не была готова.
Да что там не готова! Она была так ошеломлена, так убита всем этим, что застыла как соляной столп. Не могло все это – глупое, пошлое, ничтожное, чужое – иметь отношение к его жизни, к их общей жизни! Не могло.
Но имело. И было, похоже, уже даже не частью, а всей его жизнью. Все, что происходило с Андреем в последнее, уже довольно долгое время, ослепительно осветилось теперь в Ольгиной памяти, и она поняла, что он давно уже полностью погружен в мир розовых котеночков и любовей, подаренных судьбой.
И только этот мир имеет для него значение, и потому его раздражает все, что от этого мира отвлекает, и Ольга – в первую очередь.
И что ей было делать с этим открытием, как ей было с этим жить? Она не знала.
Глава 8
«Надо держать себя в руках. Не надо показывать, что я об этом знаю. Сейчас это не он, не Андрей. Это… Ведь со мной было то же самое!»
Конечно, это было единственной настоящей причиной, по которой Ольга не поговорила с мужем в тот же день, когда обнаружила письма от Белоснежки. Все, что происходило с ней самой всего полгода назад, не допускало теперь такого разговора.
Да, она по себе знала, что это безумие может случиться с каждым и его надо просто переждать. Оно пройдет, конечно, пройдет. У нее прошло же, и у него пройдет. Правда, у него все это происходит как-то… странно, но ведь он мужчина, и мужчина в опасном возрасте, конечно, она специально этим не интересовалась, но слышала же, что так бывает со многими, да чуть ли не со всеми мужчинами, не могла не слышать, об этом все так или иначе слышали, если не про гормональную бурю, то хотя бы про беса, который ударяет в ребро одновременно с сединой в бороде, вот и его ударил, но не навсегда же!..
Иногда Ольге казалось, что она мысленно произносит какую-то мантру. Она никогда не была склонна к подобным заклинаниям, но что же делать, если только они позволяли ей теперь держать себя в руках.
Они позволяли ей не видеть всего, что происходило с ее мужем так явно, что увидел бы это даже слепой.
Не видеть, не чувствовать, не сознавать.
Она старалась, например, не замечать его раздражения от ее звонков.
Ольга звонила теперь Андрею очень редко, но все-таки иногда приходилось это делать, и каждый раз она слышала в его голосе еле сдерживаемое раздражение от того, что она ему звонит. Это было особенно заметно по контрасту: когда он был дома, та, новая Белоснежка звонила ему едва ли не каждый час – коротко, на полтакта, звучала мелодия его телефона, сразу же обрывалась, и лицо у него сначала светлело, а потом на нем читалось просто-таки мученье, как будто он говорил: ну когда же ты куда-нибудь уйдешь, дай же ты мне спокойно поговорить с… Как он мысленно называет эту женщину, Ольге не хотелось даже думать.
Еще – она старалась не замечать его отсутствия в выходные.
В отличие от многих супругов с таким большим стажем, как у них, Ольга с Андреем проводили выходные вместе. Они не то чтобы договаривались об этом – просто радовались оттого, что никакие дела не заставляют их разбегаться с самого утра, и можно не торопясь завтракать, болтая о каких-нибудь приятных пустяках, можно читать, устроившись в разных комнатах, и потом пересказывать друг другу самое интересное из прочитанного, а можно пойти вместе в кино или в театр, или просто погулять на Патриарших, или поехать в Тавельцево… Они не стремились отдыхать друг от друга. Им даже непонятно было, почему надо отдыхать от общения, которое доставляет одну сплошную радость.