Я летал для фюрера. Дневник офицера люфтваффе. 1939-1945 - Хайнц Кноке 3 стр.

Я надеялся, что меня отправят в действующие части в этом месяце. К несчастью, наши тренировки отстают от расписания из-за плохой осенней погоды.

Сейчас мы занимаемся очень интенсивно. В последнее время каждую неделю происходят одна или две катастрофы в нашей группе. Сегодня разбился сержант Шмидт.[4] Он был из нашей пятерки.

Несколько дней мы проходили теоретический курс подготовки к полетам на «Мессер-шмитте-109», он очень сложен в управлении, очень опасен поначалу. Мы уже можем повторить каждое движение даже во сне.

Этим утром мы выкатили из ангара первый «109-й» и подготовились к полетам. Мы бросили жребий, решая, кому лететь первым. Выпало сержанту Шмидту. Он взлетел на большой скорости, такая поспешность может привести к аварии на взлете, если не соблюдать осторожность. Преждевременная попытка набрать большую высоту могла привести к тому, что самолет стремительно войдет в штопор. Я видел это много раз, чаще всего это заканчивалось смертью пилота.

Шмидт пошел на посадку, совершив один круг над аэродромом, но неверно выбрал скорость. Она была выше той, к которой он привык, поэтому Шмидт не попал на взлетную полосу. Он зашел на посадку снова, но опять неудачно. Мы начали волноваться — было видно, что Шмидт потерял хладнокровие. Он поднялся и совершил последний разворот, перед тем как заходить на посадку, когда машина заглохла из-за слишком низкой скорости, потеряла управление и, рухнув на землю, взорвалась в пятистах метрах от начала посадочной полосы. Мы как безумные рванули к месту катастрофы. Я подбежал первым. Шмидта вышвырнуло из кабины, и он лежал в нескольких метрах от обломков самолета. Весь в крови, он кричал как дикий зверь. Я наклонился над телом моего товарища и увидел, что у него оторваны обе ноги. Я приподнял его голову. Его крики привели меня в ужас, кровь текла по моим рукам. Я еще никогда не чувствовал себя таким беспомощным. Потом крики прекратились, и наступила еще более страшная тишина. Когда подбежал Куль вместе с остальными, Шмидт был мертв.

Майор Корнацки приказал немедленно возобновить полеты, и менее часа спустя другой «109-й» выкатился из ангара. Теперь наступила моя очередь.

Я зашел в ангар и смыл с рук кровь. Затем механики затянули мне ремень безопасности и отбуксировали мой самолет к взлетно-посадочной полосе. Мое сердце бешено колотилось. Даже оглушительный грохот двигателя не мог заглушить предсмертных криков Шмидта, раздающихся в моих ушах. Еще до взлета я заметил на моем комбинезоне большие темные пятна крови. Я испугался. Меня охватил дикий, парализующий страх. Единственное, что меня утешало, — это то, что никто не видит, как я напуган.

Я несколько раз облетел аэродром и постепенно успокоился, ко мне вернулось хладнокровие. В конце концов я настолько овладел собой, что смог пойти на посадку. Все прошло хорошо. Я еще раз взлетел и снова посадил самолет, потом проделал то же самое в третий раз.

Слезы стояли у меня в глазах, когда я откинул крышку кабины и снял шлем. Спрыгнув с крыла, я не мог остановить трясущиеся колени.

Неожиданно передо мной вырос Корнацки. Суровый взгляд стальных глаз сверлил меня насквозь.

— Вам было страшно?

— Да, господин Корнацки.

— Вам лучше скорее привыкнуть к этому, если хотите участвовать в бою.

Мне было очень стыдно. Лучше бы я провалился сквозь землю.

Этим утром я в числе других кандидатов из сержантского состава участвовал в траурной церемонии похорон сержанта Шмидта.

Позже вечером над летным нолем опять случилась катастрофа столкнулись самолеты. Два курсанта, совершающие второй полет, погибли мгновенно. И снова я оказался среди тех, кто первым прибыл на место катастрофы, и вытащил из-под обломков тело одного из пилотов. Его голова превратилась в бесформенное месиво.

При таких обстоятельствах меня скоро перестанет пугать вид окровавленных останков летчика, лежащего среди обломков самолета.

Замечательный день 1 октября 1940 года мне присвоено звание прапорщика военно-воздушных сил.

Вернойхен расположен совсем недалеко от Берлина, и я завел привычку проводить каждые выходные в большом городе. Обычно я останавливаюсь в маленьком отеле недалеко от Фрид-рихштрассе. Быстро обследовал все кабаре и бары, расположенные недалеко от зоопарка, на улицах Курфюрстендамм и Фридрихштрассе, рядом с музеями, театрами и прекрасными зданиями на Унтер-ден-Линден и в Лустгартене. На выходные я возвращался в город, где царило неистощимое веселье. Каждый раз погружался в водоворот развлечений большого города, блеск которого еще не затронула война.

Мой девиз: «Живи и учись у жизни».

У меня еще никогда не было достаточно денег с тех пор, как я приехал в Вернойхен.

Получен приказ:

«Прапорщики Хардер, Хоип и Кноке, сержант Куль, инженер капрал Хензе должны отправиться в Мюнстер (аэродром Лодденхайде) на самолете „Юнкерс-160 CЕКЕ“ с целью получения и доставки в Вернойхен трех самолетов „Мессершмитт-109“».

«СЕКЕ»[5] — новейшая модель транспортного самолета. Из-за плохой погоды мы отложили взлет до 10 часов.

В воздухе мы не смогли убрать левое шасси, поскольку сломался вал. За штурвалом Куль. Мы летим низко — высота от 30 до 60 метров. Бортмеханик пытается произвести ремонт прямо в воздухе, и приблизительно через двадцать минут ему удается исправить положение. Затем мы поднимаемся на высоту 200 метров. Куль передал управление мне, а сам пошел отдыхать в уютный салон, к Хоппу и Хардеру.

Я сделал крюк к югу от Берлина и полетел вдоль оживленной дороги на запад. Слева от меня за пеленой тумана виднеются радиомачты передатчика в Кенигвустерхаузене (Konigswusterhausen). Высота 350 метров.

Что-то случилось с двигателем: упало давление подачи топлива. Я больше не могу сохранять эту высоту. Мотор кашлянул, зашипел и замолк.

— Держитесь крепче — аварийная посадка! — крикнул я в салон.

Позади меня бортмеханик закрыл лицо ладонями. Под нами густой лес, слева радиомачты, а справа крошечное поле размером с почтовую марку — это наш единственный шанс.

Слишком поздно я заметил впереди линии электропередач. Это конец. Куль побледнел как полотно.

Я дернул штурвал на себя, и самолет устремился вверх, чудом не задев провода, мы прошли всего в нескольких сантиметрах от них. Затем машина снова стала падать, и ветер засвистел в ушах.

И вот удар!

Три огромных дерева с треском переломились, как спички, лево>е крыло отвалилось, самолет с глухим звуком рухнул на землю, пронесся еще более 30 метров, круша все на своем пути.

Куля бросило на приборную доску, он ударился головой.

Наступила тишина — могильная тишина, нарушаемая только шумом топлива, вытекающего из пробитых баков.

Куль лежал без сознания, весь окровавленный. Кажется, его основательно приложило. У меня течет кровь из раны на голове. Я хотел открыть крышу кабины, но ее заклинило, как и дверь кабины. Запах керосина сводит меня с ума. Мы в смертельной ловушке — если баки взорвутся, мы сгорим заживо. В отчаянии я начал бить кулаками по плексигласовому стеклу.

Неожиданно я увидел лица Хоппа (Hopp) и Хардера (Harder), вглядывающихся внутрь. Они разбили стекло. Мы вытащили Куля (Kuhl) и бортмеханика и положили их на траву. Они были живы. Я попытался оказать первую помощь. Хопп и Хардер отправились за подмогой.

Рана на моей голове оказалась легкой.

Я снова вынужден возвращаться на поезде.

Три тысячи будущих офицеров сухопутных войск, военно-морского флота, военно-воздушных сил и элитных подразделений СС собраны в берлинском Дворце спорта в ожидании прибытия фюрера и главнокомандующего вооруженными силами. Три тысячи молодых, увлеченных солдат, практически завершивших период обучения, через несколько месяцев должны быть в качестве офицеров направлены на фронт. Я — один из них.

Гитлер будет говорить с нами.

Первым из командующих этими тремя родами войск прибыл рейхсмаршал Геринг. Он и члены его штаба расселись на широкой сцене. Один из курсантов школы военно-воздушных сил — высокий, худой юноша с бледным и нервным лицом — был представлен ему лично. Курсанта зовут Ханс Иоахим Марсель, он уже имеет Железный крест первой степени. Получил эту высокую награду в битве в Англии как самый молодой летчик-истребитель в германских военно-воздушных силах. (Через два года ему вручат высшие награды Германии за героизм, он станет самым знаменитым летчиком-истребителем в африканском корпусе, его больше всего будут бояться вражеские летчики.) Прошло несколько минут, и мы вскочили, повинуясь приказу. «Идет фюрер!» Руки взметнулись в молчаливом приветствии. Я увидел его, идущего но центральному проходу к сцене, в сопровождении фельдмаршала Кейтеля и адмирала Редера. Абсолютная тишина воцарилась на несколько минут в огромном зале. Это был торжественный момент. Гитлер начал говорить. Думаю, что мир не знал более блестящего оратора. Магнетизм его личности был неотразим. Весь зал пронизывало излучение его невероятной силы воли и могучей энергии.

Нас было 3000 юных идеалистов. Мы слушали его заманчивые речи и воспринимали их всем сердцем. Никогда до сих пор мы не испытывали такого взрыва патриотических чувств. Здесь и сейчас каждый из нас поклялся посвятить жизнь сражению за родину, ожидавшему нас впереди. (В последующие годы наша готовность к высоким жертвам была проверена. Большинство из этих 3000 погибли в боях на суше, на море и в воздухе.) Это событие глубоко затронуло меня. Я никогда не забуду выражение восторженного экстаза, которое было написано на лицах окружавших меня людей.

Сегодня получен приказ о моем назначении в авиакрыло № 52. Я должен прибыть в распоряжение резервной эскадрильи авиакрыла в Крефельде 2 января, а до этого дня получил отпуск.

1941

— Курсант Кноке прибыл в расположение 52-го истребительного авиакрыла из Первой истребительной школы, согласно распоряжению от 2 января 1941 года.

Меня определили в первое звено. Старший лейтенант Ольшлегер (Ohlshlager), мой командир, поздоровался со мной без всякого энтузиазма. Вяло пожал мне руку. У него распухшее лицо с глазами навыкате, как у лягушки. Я сразу почувствовал инстинктивную неприязнь к этому человеку.

В комнату вошел маленький лейтенант, выглядевший как школьник. Я представился; он понравился мне не больше старшего лейтенанта — очень заносчив. Я не знаю, почему у него нет никаких наград. Он похож на одного из тех, кто промочит штаны в первом же бою.

Эскадрилья, к которой я приписан, относится к резерву авиакрыла. Она состоит из двух звеньев и штаба. Новые пилоты назначаются сюда из тренировочных школ для того, чтобы окончательно усовершенствовать свои навыки перед тем, как отправиться в бой. Их направляют в боевые части по мере необходимости.

Курсантов здесь чуть больше. Нас, наверное, не отправят в действующие войска до того, как мы будем аттестованы лейтенантами. Наша офицерская подготовка продолжается. Эта бесконечная муштра надоела мне до смерти. К дьяволу все это — я хочу в настоящий бой!

Мне здесь не нравится.

Наша эскадрилья переведена на юг Франции. К нашему удивлению, мы оказались в провинции Коньяк. Мы расположились на бывшей базе военно-воздушных сил Франции. Все сооружения и оборудование, которое мы там обнаружили, оказались примитивными, взлетно-посадочная полоса тоже не из лучших.

Старый город сер и уныл, но известен на весь мир. Название говорит само за себя, кроме того, мы утешаемся бутылками с известным напитком, которых здесь в изобилии.

Мне присвоено звание старшего прапорщика. Я был бы более счастлив, если бы меня отправили в боевую часть.

После окончания Французской кампании война в воздухе приобрела главное значение в войне. Наши наблюдения показали, что германские военно-воздушные силы очень успешно действуют над Ла-Маншем и над территорией самой Англии. Жестокая борьба в воздухе продолжается между двумя державами несколько последних месяцев.

Но факт остается фактом — победа в битве над Англией осталась за летчиками Королевских военно-воздушных сил. Англичане, наши противники, проявили себя стойкими и очень благородными бойцами. Бои английских летчиков составили блестящую главу в истории воздушных боев.

Когда верховное командование Германии полагает, что последний из отчаянно сражающихся безумцев сбит, день за днем, неделя за неделей наши бомбардировщики и истребители встречают в воздухе еще больше противников, не боящихся участи огромного числа предшественников, которые погибают каждый день.

Наша неудача при попытке установить господство в воздухе, необходимое для вторжения, — заслуга английских летчиков, результат их смелости и решительности. В конечном счете благодаря им вторжение Германии на Британские острова было предотвращено.

«Спитфайры» доставляют много проблем нашим войскам благодаря их маневренности и технической оснащенности. «Внимание: „спитфайр“!» Немецкие летчики становились особенно внимательны, когда слышали это предупреждение в наушниках. Мы считали, что сбить «спитфайр» — большое достижение, и это было действительно так.

Мне очень интересно, что будет, если я встречусь с моим первым «спитфайром». Сейчас все спокойно, даже над Ла-Маншем.

Битва за Англию, кажется, закончилась, и закончилась поражением.

Я снова в Германии.

Эскадрилья расположилась в Деберлице, недалеко от Берлина, мы входим в состав иод-разделений, обеспечивающих защиту столицы с воздуха. Томми появляются только по ночам.

Следующую неделю я провел в Берлине. Вчера встретил свою давнюю, еще со времен Вернойхена, подругу, и мы провели вместе несколько счастливых часов.

Я не мог даже предположить такого, но изменить ничего не могу: кажется, я влюбился в Лило. В этом виноваты томми. На улице меня застал налет, и я вынужден был идти в убежище. Собралось много людей, и я уступил половину моего сиденья поразительно красивой девушке. Она была весьма сдержанна и оттаяла только к тому моменту, когда прозвучал отбой и нам разрешили выйти. Прошло много времени, прежде чем она позволила мне увидеть ее снова.

И надо же мне было влюбиться в нее!

Сегодня я и Лило были помолвлены. Думаю, мы сможем пожениться осенью, при условии, что я получу разрешение отдела кадров. Сего- дня еще и мой день рождения. Мне исполнилось 20 лет. Слишком молод, чтобы жениться, по мнению старшего лейтенанта Ольшлегера.

«Лучше дождитесь конца войны», — советует он. Но война может тянуться 30 лет, и я, наверное, уже не решусь жениться в таком возрасте. В любом случае я не хочу ждать так долго.

Ольшлегер советует мне подождать, но я понимаю, чего он добивается на самом деле. Он крутится вокруг Лило, как мотылек возле пламени, и все может закончиться очень неожиданно, если он будет продолжать в таком же духе.

«ИМЕНЕМ ФЮРЕРА

Я присуждаю старшему прапорщику ХАЙНЦУ КНОКЕ звание ЛЕЙТЕНАНТА с 1 апреля 1941 года.

Я подтверждаю это назначение в полной надежде на то, что сознательным отношением к исполнению своих обязанностей в соответствии с присягой доверие, оказанное Комиссией вышеуказанному курсанту, будет оправдано. Он, со своей стороны, имеет право на особое покровительство фюрера.

Берлин, 22 апреля 1941 года

Этот документ вручил мне сегодня командующий, вместе с кинжалом офицера.

Итак, первая цель достигнута. Если бы еще получить назначение в боевое подразделение…

До встречи, Лило, любовь моя!

Поезд отходит от платформы Силезского вокзала в Берлине. Вагоны переполнены, но Лило каким-то образом пробилась к окну. Мы махали друг другу, пока поезд не отошел от платформы. Она останется с моими родителями.

Военный эшелон в Шербур стоит на соседней платформе, он отправляется через несколько минут. Это мой эшелон: приказ о назначении на фронт лежит у меня в кармане.

2-я эскадрилья 52-й истребительной авиагруппы расположена в Остенде. Я разыскал штаб, расположенный на восточной стороне аэродрома и доложил командующему, капитану Войтке. Это человек громадного роста и габаритов, он с такой силой пожал мне руку, что у меня потемнело в глазах. Это приятно удивило меня после дремотного Ольшлегера.

Войтке пригласил меня выпить бренди в его квартире. Мне нравится этот гигант. Он опытный кадровый офицер и прекрасный летчик. Носит Железный крест первой степени на поношенном мундире. В боях в Англии он сбил 15 английских самолетов, но большей части «спитфайров».

Через полчаса он отвез меня на своей машине в 6-ю эскадрилью, куда я был назначен Я четвертый офицер в эскадрилье. Командир моей эскадрильи старший лейтенант Рех (Rudolf Resch). Как и командующий, лейтенанты Баркхорн и Ралл[6] тоже имеют Железные кресты. Лейтенант Крупински находится здесь всего неделю, мы служили вместе в резервной эскадрилье с января. Остальные летчики — опытные сержанты, прекрасные парни, отлично знающие свое дело. Они подозрительно смотрят на меня краем глаза, кажется, они не очень высокого мнения о молодых лейтенантах. А когда узнали, что я не играю в карты, стали полностью меня игнорировать. В такие времена звания и нашивки не стоят и гроша.

Главный механик показал мне закамуфлированный ангар с моим самолетом, «Мессершмиттом-109Е», и усмехнулся: «Не лучшая машина, но летать на ней можно». «Неплохо для такого старья» — так он думает на самом деле.

Через час я поднялся в воздух, чтобы немного освоиться на моей колымаге. Приземлялся я ужасно. Сейчас понимаю, что даже рядовые солдаты косятся на меня. Кажется, я не вызываю здесь особого доверия, что не слишком воодушевляет.