Марго показалось, что на дощатой двери ветхого строения вспыхнуло синее стеклышко. Она решительно вошла внутрь: пусто, на полу какой-то мусор. Марго шевельнула ногой что-то похожее на истлевшее сено и увидела стальной люк, на ржавой крышке которого уже явно горел синим огоньком цветок, похожий на мак. Искры пробегали по надписи «Blau-Mohn», сделанной готическим шрифтом. Крышку девочке с трудом, но удалось оттащить в сторону. Открылся круглый бетонированный колодец, вниз вела скобяная лестница. На дне снова блеснул синий огонек.
Сейчас Марго сложно было понять, почему тогда она не испытала ни страха, ни чувства близкой опасности, а только радость, когда услышала снизу: «Не бойся, спускайся, это я, Валерка!» Почему, не раздумывая ни минуты и напрочь позабыв об Игнате Петровиче и Егоре, начала спуск. Морок!
Внизу на бетонированной площадке стоял мальчик. В руках он держал карбидную (как потом объяснил ей) лампу[23]. Светлые волосы, узкое лицо, серые глаза. Наклонив голову набок, он улыбнулся ей слабой, чуть виноватой улыбкой. Как показалась девочке, в «реале» ее друг выглядел уставшим, бледным и каким-то… – сейчас Маргарита с трудом пыталась подобрать слова к этому чувству – не совсем настоящим, что ли… Будто недопроявленная переводная картинка.
И если оценивать «здоровье» Валерки по нормам компьютерной игры, то оно от ста процентов явно скатилось до шестидесяти. Знать бы только, в борьбе с какими неведомыми пока врагами он его растерял. Маргарите даже самой стало странно: она видела этого человека живьем первый раз – а уже готова была защищать его и верила ему безоговорочно.
Что тогда сказал Валерка?
– Пойдем! Я покажу тебе свой дом. Ну то, что я считаю своим домом. Я расскажу тебе, что помню, может быть, ты поможешь мне понять – кто я такой и что со мной случилось… Ты только ничего не бойся и ничему не удивляйся. Я плохого не сделаю, мне нужна помощь, а близко к поверхности мне находиться трудно.
В общем, она пошла сразу. И даже не пикнула, и не крошила хлеб, не кидала камушки, как предусмотрительные дети в одной из сказок братьев Гримм, чтобы хоть как-то обозначить обратный путь. Могла бы ведь и бечевку из рюкзака достать и разматывать, чтобы знать, как вернуться… Хотя то, что она видела (это сейчас до Маргариты дошло), больше походило на миражи. Однажды Георгий говорил ей, что именно дýхи, живущие в горе, горные дýхи, обладают самой большой силой внушения. Они способны наслать морок на абсолютно здравого человека. Но дýхи и Валерка… Дýхи седые, бородатые, а Валерка совсем не такой – почти ровесник, чуть постарше ее.
Шли вроде не очень долго. Более определенно Маргарита сказать не могла – время под землей текло совсем по-другому. Шли минуя завалы камней, то и дело сворачивая в какие-то совершенно неприметные на первый взгляд проходы. Маргарита даже представить себе не могла, насколько разветвлена система коридоров внутри Шампан. Настоящий лабиринт! Кое-где девочка явно ощущала у себя над головой уходящий высоко вверх второй ярус коридоров. И никогда уже не забыть ей видение одного страшного зала – дымчатую синеву за широким арочным проемом, по левую сторону от их маршрута. Вот откуда, скажите на милость, в этом зале взялась такая подсветка, будто кто-то зажег не один десяток карбидных ламп, подобных Валеркиной? И дал Маргарите рассмотреть госпитальные койки с лежащими на них мумиями и мумию в форме медсестры, сидящую за столом… И фантастические, нереально прекрасные покровы паутины?
Маргарита, как зачарованный лунатик, обернулась на этот свет и, не слыша окликов Валерки, вошла в зал. Сделала несколько шагов в сторону страшной медсестры и очнулась от морока только в тот момент, когда та медленно подняла голову и уставилась на девочку черными провалами глаз. Марго попятилась, едва не споткнулась – хорошо, подбежавший Валерка подхватил ее под руку и потащил прочь. В коридоре они побежали. Обернувшись, девочка увидела, как мумия медленно встает из-за стола.
– Сюда. – Мальчик свернул в узкий боковой проход, бежать по которому было значительно труднее, но, похоже, никто за ними и не гнался.
– Здесь такое бывает, – извиняющимся голосом пояснил Марго ее проводник. – Осторожнее! – Впереди, с правой стороны, снова забрезжил слабый голубой свет. – От меня не отходи!
То, что девочка увидела дальше, заставило ее подумать: «Все компьютерные игры полная ерунда, с реальными подземельями им никогда не сравняться». Хотя, конечно, никто не гарантировал, что открывшаяся перед ней зловещая картина настоящая, а не призрачная. Уж слишком нереально выглядел штабель ящиков со снарядами, теряющийся в темноте под сводами зала. На полу лежали рогатые водные мины, а у стены стояло полутораметровое зубчатое колесо.
Валерка не давал Маргарите рассмотреть все это богатство внимательно. Он шел молча и быстро, девочка с трудом поспевала за ним. Порой чувство, что она находится внутри компьютерной игры, гораздо более крутой, чем «Wolfenstein», неимоверно усиливалось. Вот только в игре движение сопровождала тревожная музыка, а здесь ей мерещились чужие шаги. Будто кто-то невидимый упорно преследовал их. Марго то и дело нервно оглядывалась, пока Валерка, не оборачиваясь, снова не предупредил: «Не обращай внимания, тут такое эхо».
Остановились они только в этой комнате. И вот здесь, сидя на кровати без матраса и даже не замечая, как впиваются в тело пружины голой сетки, девочка успела услышать начало удивительной истории.
Глава шестнадцатая
Первая часть рассказа Валерки: лавка газированной воды и «шампанский» взрыв
Валерка порой говорил очень сбивчиво, особенно вначале. Он сказал, что не может толком понять, кто он и откуда. Выходило, что живет, или «дислоцируется», Валерка сейчас здесь, в горе. Чаще всего в этой самой комнате, хотя Марго не заметила никаких вещей, обычно сопутствующих человеческому жилью. Ни плитки или очага, ни посуды, ни подстилок-спальников для ночлега.
– Наверное, я наполовину потерял память, – говорил Валерка, – что-то помню ярко, что-то совсем не могу объяснить. Но иногда бывают периоды долгих провалов, будто кто-то выключает мое сознание, и я не существую. И когда я ОТТУДА возвращаюсь, то твердо знаю: не только мне – всем-всем тем, кто на поверхности, в том числе тебе, твоим друзьям, угрожает какая-то страшная опасность. Я с ней как-то связан, я могу ее предотвратить, но только если пойму или вспомню. И еще я чувствую, что без помощи мне не обойтись. Кое-что я уже успел показать тебе: помнишь те картинки про войну? Почему-то я больше помню страшного, чем хорошего.
– Давай, – сказала Маргарита, – ты сначала расскажешь мне все хорошее, что помнишь.
Сочувствие к Валерке переполняло ее душу, и она вовсе не спрашивала себя – а что, собственно, происходит? Как она может беседовать с мальчиком, который УЖЕ БЫЛ в Великую Отечественную? Такую давнишнюю, что они только в школе ее и проходили? И бабушки тогда еще не было, и Че, и Георгия (мысль о том, что они волнуются, по-прежнему не приходила Маргарите в голову, настолько она была поглощена происходящим).
Хорошего Валерка помнил немного. И все оно осталось во времени «до войны». Даже какое-то подобие улыбки появилось на его бледном лице, когда он рассказывал, как они с мамой гуляли теплыми вечерами по Большой Морской улице и Примбулю (Приморскому бульвару). Мама еще не работала медсестрой в пещерном госпитале, а сидела в белой косынке в регистратуре городской поликлиники. По бульвару шли нарядные люди. Ветерок, точно на пробу (смеялась мама), по очереди приносил разные запахи: то крепкий дух копченой рыбы, то водорослей в черте прибоя, то смолы или цветущей акации. На маму поглядывали молоденькие офицеры в парадной форме. Один даже купил ему, Валерке, большого красного петушка на палочке (тут Маргарита машинально похлопала по боку свой рюкзачок, где в кармашке на этот раз припрятала и петушка, и шарик на резинке).
А Валерка удивлялся, что, позабыв очень многое, он до болезненных мелочей помнил тот «одноногий» лоток со сластями, с которого сахарный петушок перекочевал к нему в руки. Старичок-продавец удерживал свой «переносной киоск» в равновесии с помощью широкого кожаного ремня, переброшенного через морщинистую шею, и деревянной ноги, приделанной к днищу лотка. Иногда с таких приспособлений торговали папиросами – россыпью, то есть поштучно. Но здесь, под стеклом витринки, лежали настоящие сладкие сокровища: красные прозрачные петушки на палочке, мутные рыбки в сахаре, розовые полупрозрачные фигурки людей, заполненные внутри сиропом.
Дороже всех стоили «человечки», и Валерка, конечно, мечтал получить одного из них. Но у мамы денег хватало только на дешевеньких рыбок. Сколько Валерка себя помнил, они всегда жили вдвоем. Про папу было известно только то, что он «летчик и разбился на задании». В Севастополь Валерка с мамой перебрались всего лишь за год с небольшим до начала войны из далекого северного города.
Дороже всех стоили «человечки», и Валерка, конечно, мечтал получить одного из них. Но у мамы денег хватало только на дешевеньких рыбок. Сколько Валерка себя помнил, они всегда жили вдвоем. Про папу было известно только то, что он «летчик и разбился на задании». В Севастополь Валерка с мамой перебрались всего лишь за год с небольшим до начала войны из далекого северного города.
Жили в небольшом домике, который достался в наследство от умершей тетки. И самое большое развлечение, которое Валерке было доступно, – поход в лавку газированной воды. До войны ее знали все в городе и почитали за один из лучших аттракционов выходного дня. Валерке особенно нравилось глазеть на лавку в сумерки. Тогда она выплывала навстречу, окутанная волшебным (Валерке даже иногда казалось, что мерцающим) облаком света и звоном стекла. Однажды он услышал, как старичок в парусиновой шляпе, угощая свою спутницу – старушку в светлом платье с крупной брошью, – говорил: «Взгляните, дорогая, на эти колбы с сиропом, на их благородное и богатое разнообразие, послушайте, как журчит (на Валеркин взгляд, так она шипела) вода в фонтанчиках для мытья, как сливается с ним тончайший звон стекла! Перед вами не просто лавка – а чудесный оргáн, светомузыкальный инструмент будущего!»
Валерка не знал, что значит «оргáн». Но то, что его любимая лавка – инструмент, ему очень понравилось. Нравились и высокие стаканы с витыми ложечками. А самой его любимой водой была шоколадная. Лавку держала большая семья веселых чернявых людей. И родителям часто помогала кудрявая девочка с большими глазами.
Воспоминаниями о «газированной» лавке, впрочем, «хорошее» и заканчивалось. Потом шли «военные» куски. Валерка твердо помнил, что их домик разбомбили еще до прихода немцев, в первые дни осады города. Мама стала работать в пещерном госпитале на Инкермане. Они переехали жить в «катакомбы» – так она их называла, в эту самую комнату. «Залы с ранеными находились уровнем выше, рядом – наша школа», – уточнил Валерка (у Маргариты опять промелькнуло про «уровни» компьютерной игры). Жить на Инкермане считалось удобней и безопаснее, чем в городе. Так и было вплоть до самых последних дней. Никто не верил, что боезапас, хранящийся в штольнях (или подходы к нему, как уверяли другие), – взорвут свои же. Валерка точно не знал, как это произошло.
Дни становились все тревожнее, враг подходил все ближе. Начались трудности с водой. Однажды под прикрытием ночи Валерка выбрался с ведерком на родничок, который бил недалеко от реки Черной. Остальное – взрыв и обрушение скальной стены – представилось ему кошмарным сном наяву. Наверное, его контузило, наверное, он надолго потерял сознание. Очнулся Валерка сжимая в руках ведерко. Слава Богу, не на самом берегу реки, а в укромном месте за камнем, весь припорошенный белой пылью. Солнце уже палило вовсю, и местность вокруг изменилась до неузнаваемости. Валеркино восприятие тоже: он как-то по-другому стал видеть и слышать – более остро и в то же время более цельно. С одной стороны – тоньше, с другой – объемнее, будто добавился еще один, дополнительный орган чувств.
Например, он видел перед собой на стебле в траве двух улиток и понимал, какая первой упадет в траву. Он смотрел на бывший вход в штольни, превратившийся в каменный хаос, видел немцев – серенькие жестикулирующие фигурки, и как-то ровно, обреченно, без истерики понимал, что соваться туда не следует. Больше незачем, МАМЫ НЕТ. («Это как бонус в компьютерной игре, – подумала Маргарита, – когда персонажу за какие-то заслуги даются дополнительные „спецспособности“ или волшебные артефакты, например специальные очки, через которые он видит то, что не видят другие».)
И все-таки еще один день Валерка провел на старом месте, внимательно наблюдая за происходящим. И, только когда голод стал нестерпимым, так что земляника с водой из родничка его уже не приглушали, двинулся в город.
Дальше в воспоминаниях мальчика был большой провал. Он ясно помнил начало дороги от Шампан в Севастополь. Потом дзот[24] в поле, откуда доносились стоны. Сквозь пулеметные амбразуры, если подойти ближе, ясно был виден русский раненый на шинели, уже в полузабытьи. Из амбразур несло нестерпимой вонью – так воняет, когда человек убит или еще живой, но уже гниет. Раненого никто не трогал: ни местные жители, ни немцы, потому что знали – «не жилец».
Зато очень четко Валерка помнил главное событие, которое в корне изменило все его существование и из-за которого он сейчас очутился здесь. Произошло все в очень неприятном месте. Его новый друг Маргариты и до войны-то старался обходить стороной. Да и кому приятно шагать по дороге, по одну сторону которой тянется глухая тюремная стена, а по другую – ограда кладбища. При немцах в этой тюрьме держали раненых и больных пленных. В определенный день недели можно было наблюдать, как страшные, исхудавшие узники выносили на носилках хоронить бывших своих сокамерников. «Братскую могилу тут же вырыли, сразу за стеной кладбища, через калитку. Очень удобно», – усмехнулся Валерка.
В тот день, когда все произошло, он как раз видел страшную процессию. Больше всего мальчика задели безразличные лица и пустые глаз тех, кто вынужден был сбрасывать в братскую могилу и засыпать землей бывших своих сокамерников, однополчан, товарищей. От дороги тюремную стену отделяла зона отчуждения – пять метров той же дороги, отгороженные колючей проволокой.
Всю «отчужденную» территорию сплошь покрывали записки, которые люди в тщетной надежде выбрасывали из тюремных окон. Некоторые привязывали бумажки к камням, некоторые прикладывали к ним денежные купюры. В лютой, дикой, но чаще всего напрасной надежде, что кто-то добрый, кто-то неравнодушный передаст их весточку родным или принесет хлеба. Валерка помнил, что пришел именно за запиской с деньгами. Он не надеялся передать ее адресату, нет. Он просто хотел купить себе еды. Голод начал сводить мальчика с ума.
Он помнил свою руку с недлинной суковатой палкой, удобно проходящей за колючую проволоку. Страх, что обернется часовой на вышке и даст очередь. Две первые выуженные записки оказались «пустыми» – просьбы передать родным, что такой-то находится здесь, в тюрьме. Писавшие явно не были уверены, что послание найдет адресата. Все это больше напоминало письма в запечатанных бутылках, брошенные в море (про них мама читала ему еще до войны из толстой потрепанной книжки). Наконец Валерка присмотрел камушек, откуда соблазнительно подмигивала примотанная нитками купюра. Он лежал почти у самой тюремной стены, и до него было не дотянуться даже с помощью палки.
Тут и произошло то, что Валерка впоследствии мог описать только как яркую вспышку. Будто голод и отчаяние схлестнулись, его ослепило. Он весь превратился в нерв, в натянутую струну и начал шептать мысленно, даже не двигая побелевшими губами: «Ко мне, ко мне, ко мне!» И камушек сдвинулся. Валерке казалось, что солнце перестало палить, а в кустах на кладбище заткнулись цикады. С перерывами, страшно медленно – камешек двигался! Вот уже палка от него в двадцати сантиметрах, вот в десяти, вот его уже можно зацепить…
Но ровно в ту минуту, когда вожделенная вещь оказалась у Валерки в руке, вокруг потемнело. Мальчик поднял было голову к солнцу – и уткнулся взглядом в лакированный сапог, дальше – галифе защитного цвета, портупея… Немец закрывал головой солнце, оттого лица его было не разглядеть. Одно сплошное черное пятно. Хорошо запомнились пальцы-червяки, на одном бритвенным промельком блеснул синий камень перстня. Рука фрица тянулась к кобуре. «Конец!» – успел подумать Валерка и потерял сознание.
Глава семнадцатая
Вторая часть странного рассказа Валерки, где появляется синий мак
Очнулся мальчик на деревянном топчане в пристройке, больше напоминавшей времянку для хранения садового инвентаря. Впрочем, его и продолжали хранить здесь в одном из углов, аккуратно закутав в холстину. Как вскоре оказалось, Валерку взяли работать в большой каменный дом за высоким забором кем-то вроде помощника садовника. За ворота выходить ему категорически воспрещалось, входить без особого приглашения в сам дом, крыльцо которого и обширный сад охраняли часовые, тоже. Хотя чаще Валерку просто не замечали.
Общался с ним только господин Витхольц – так звали худого, голенастого немца с синим камнем в кольце, подобравшего мальчика у тюрьмы. Лицо его Валерке категорически не нравилось: глаза навыкате и нос как клюв. Зато новый хозяин неплохо говорил по-русски. Он и разъяснил мальчику суть его основных обязанностей – как тщательно ухаживать за диковинными синими маками. Цветы назывались меконопсисами и росли в крошечной теплице под развесистым каштаном. Там Валерка должен был поддерживать постоянную влажность и следить, чтобы внутри было не слишком жарко. «Это Blau-Mohn, высокогорный цветок, – строго объяснил Витхольц, – с самогó загадочного Тибета. Синий мак – sehr wertvoll – очень ценный! Если здесь, в Крыму, считают, что обычные красные маки выросли из крови бойцов, павших на поле брани, то меконопсис появился на свет из благороднейшей крови древних арийских воинов, прародителей германцев![25] В нем скрыта великая тайна и великая сила! Если завянет хоть один, Валерьян, я тебя выпорю!»