Однако Нэнси предостерегает меня против формального деления своих питомцев на плохих и хороших. Даже зверь с высоким содержанием крови волка может быть хорошим питомцем, имей он подходящего хозяина. В подтверждение своих слов Нэнси входит в вольер, где живут Маверик (волк на 98 %) и его приятель Мики. Огромные животные тут же начинают по-щенячьи прыгать вокруг Нэнси, играют и ласкаются к ней. Такая взаимная привязанность просто поразительна. Но даже со своими любимчиками Нэнси соблюдает определенные правила. Она никогда не позволяет волкопсам оказываться выше ее собственной головы. Она никогда не отбирает у них из пасти палку. Я спрашиваю Нэнси, сколько среди ее питомцев животных, которые могли бы вновь вернуться в семью. Она поднимает глаза к небу, с минуту что-то подсчитывает, а потом отвечает: «Четверо». Четверо из семидесяти с лишним — не так-то много выходит.
Законы, касающиеся волкопсов, весьма запутанны. В Северной Каролине завести волкопса может любой, но в ряде других штатов содержание этих животных запрещено. В Пенсильвании их относят к диким животным, и владелец волкопса должен иметь специальное разрешение на своего питомца. Сандра Пайовезан из Пенсильвании считала своих девятерых волкопсов обычными домашними животными и потому зарегистрировала их как собак и обращалась, словно с детьми. Несколько недель спустя после того, как она призналась соседям, что ее волкопсы дарят ей «небывалую любовь», Сандру нашли во дворе загрызенной ее же питомцами.
Это не единственный случай. Между 1982 и 2008 годом в Северной Америке волкопсы убили девятнадцать человек (немецкие овчарки — девять). При этом овчарок в странах Северной Америки гораздо больше, чем волкопсов. Мерритт Клифтон, редактор независимой газеты Animal People, посвященной различным вопросам, связанным с животными, утверждает, что вероятность нападения и даже убийства ребенка волкопсом в шестьдесят раз выше, чем вероятность аналогичного поведения у немецкой овчарки. Однако любители волкопсов с этим несогласны и утверждают, что на их питомцев возводят напраслину и что их печальная репутация незаслуженна.
Я возвращался из «Полнолуния» в странном настроении. Волкопсы были чудесными зверями, и я понимал, что Нэнси предана им всей душей. Если бы не она, животных бы усыпили. А теперь их жизнь прекрасна — настолько, насколько это возможно для существа, в котором причудливым образом смешались гены дикого и домашнего зверя. И все же я не мог отделаться от впечатления, что они — чужие. Я чувствовал себя журналистом, который провел целый день с бандой разбойников-байкеров.
Вечером, все еще не в состоянии успокоиться, я отправился на прогулку и повстречал свою знакомую, Жаннетту, гулявшую с собачкой Бинди — славной дворняжкой, которую хозяйка взяла из приюта для животных. Бинди выжидающе на меня посмотрела, и я присел и почесал ей ушки. И тут на меня снизошел покой. И можно ли поверить, что вся разница между Бинди и неистовыми серыми призраками, у которых я побывал днем, заключается в нескольких парах хромосом!
Закулисный мир собачьих выставок
Самый лучший способ ознакомиться с практически бесконечным разнообразием форм, вылепленных человеком на основе волчьих генов, заключается в том, чтобы провести пару дней на собачьей выставке для собак всех пород, проводимой Американским клубом собаководства. Одна из таких выставок устраивается каждое лето Ашвиллским клубом собаководства и собирает 1500 собак, их хозяев и профессиональных хендлеров со всей страны. Некоторые прилетают в Ашвилл на самолете, однако большинство приезжает в домиках на колесах и прицепах-дачах. Парковка Сельскохозяйственного центра западного района Северной Каролины усеяна пластиковыми стульями, газовыми горелками и переносными клетками. Торговцы берут на вооружение собачьи товары — мелкие кусочки мяса, с помощью которых хендлеры заставляют собаку поднимать голову на площадке; гигантские кости для немецких догов и сенбернаров; разнообразные принадлежности для груминга, лосьоны и шампуни; диетические добавки; собачьи ленты и заколки; носки с вышитыми силуэтами разных пород — для хозяев собак.
Вокруг главной площадки толпятся судьи, обслуживающий персонал, владельцы собак и праздные зеваки. Они болтают в паузах между показами, расчесывают, подстригают и приглаживают своих пуделей и вытирают слюни ньюфаундлендам. Владельцы собак выглядят совершенно адекватными людьми — среди них примерно одинаковое количество мужчин и женщин самых разных возрастов, от стариков до детей, приехавших на юниорский показ. На площадке больше всего поражает отсутствие шума. Вокруг тысяча с лишним собак, все ждут своей очереди на показ, однако ведут себя исключительно тихо и спокойно — правда, пара чихуахуа все-таки потявкивает. Это не просто собаки — это профессионалы.
Я гуляю между площадками, делаю фотографии и расспрашиваю хозяев об их собаках. Когда эти люди рассказывают о своих питомцах, у них, как и у всех любителей животных, загораются глаза. Спросить их об их собаке — все равно что попросить родителей рассказать о ребенке. С собачниками легко общаться, они заражают собеседника своей страстью.
Впрочем, на таких мероприятиях можно увидеть странные вещи. Я подмечаю хорошо одетую женщину — профессионального хендлера — и сидящего рядом с ней рыжеватого немецкого дога, которому вскоре предстоит выйти на четвертую площадку. На столе перед женщиной лежит горка разноцветных жевательных мармеладок-мишек, которые так любят дети. Женщина берет горсть мармеладок, сует себе в рот и начинает жевать. Когда конфетки превращаются в липкую сладкую массу, она сует руку в рот, извлекает оттуда бесформенный ком сладостей пополам со слюной и невозмутимо засовывает его в открытую пасть сидящей рядом собачищи. Каково?
Чуть позже в тот же день я снова вижу эту сцену уже в исполнении другого хендлера, высокой блондинки из Нового Орлеана, готовящейся вывести на площадку симпатичного черно-белого японского хина. «Да-да, — говорит она мне, — это любимый прием профессиональных хендлеров. Так мы приучаем собаку к себе. Только я использую курятину». Она показывает на десятисантиметровый ломоть вареной курятины, торчащий из наручного кармашка. Когда приходит пора вести Фреда, собаку, на площадку, хендлер запихивает за щеку весь кусок целиком и становится похожа на хомяка. Когда судья подходит к собаке, хендлер достает курятину изо рта, машет ею на расстоянии дюйма от носа Фреда, а потом снова сует себе в рот. Фред явно воодушевлен.
В тот день мне везет как никогда. Я встречаю женщину по имени Барб Бейзел, причесывающую маленького гаванского бишона. Барб известна как высокопрофессиональный хендлер и собакозаводчик. Она соглашается взять меня под свое покровительство на следующие два дня. Она знакомит меня с судьями и с двумя хендлерами высшего класса — Джимми Мозесом, который уже не одно десятилетие выводит на площадку немецких овчарок суперкласса, и Крисом Манелопулосом, жизнь которого вращается вокруг стандартного пуделя по кличке Реми. (Семь месяцев спустя я вижу их обоих в передаче о собачьем шоу в Вестминстере, на состязаниях в беге. Реми победил в своей группе неспортивных собак, однако погрузил американские СМИ в траур, уступив титул Лучшей собаки шоу энергичному Уно, первому биглю, которому удалось победить в этих состязаниях.)
Дог-шоу в Ашвилле не принадлежит к самым крупным, но даже тут собак выводят почти сплошь профессиональные хендлеры. Всякий раз, когда хендлер проводит вашу собаку по площадке, вы платите ему от 50 до 100 долларов. И это оправданные траты, если только вы сами не профессиональный хендлер. Барб рассказывает мне, что даже самая лучшая собака имеет минимум шансов на выигрыш, если перед судьями ее проведет не профессионал, а любитель.
Прежде чем целиком посвятить себя работе с собаками, Барб занималась страхованием. Эта седовласая женщина с искоркой во взгляде напоминает фею-крестную из «Золушки». Но когда она ведет по площадке собаку, она с головой уходит в свою работу. Для того чтобы собака эффектно выступила, нужно немало потрудиться. Самые крупные шишки из мира элитного собаководства приглашают Барб, чтобы та «довела до ума» их призовых бобиков. Когда у Барб появляется новый клиент — собака, которая, по ее мнению, обладает выдающимися данными, — Барб первым делом учит ее, как показать себя на площадке — принимать бодрый вид, подчиняться движениям руки, в которой зажат кусок курятины, терпеть судей, когда те треплют пса по шее или разглядывают его десны. Потом Барб берет собаку и ездит с ней по всем выставкам страны до тех пор, пока та не наберет очки, необходимые для получения чемпионского титула. Барб ни дня не сидит на месте и вечно катит в своем автодоме на очередные соревнования в сопровождении свиты — дюжины терьеров выставочного класса, ассистентки Мэри и престарелого хорька.
Барб любит собак, но одни породы нравятся ей больше других. Она неравнодушна к той-терьерам — симпатичным подвижным собачкам со взбитыми коками и ленточками на голове. Пока Барб посвящает меня во все тонкости груминга на примере трехкилограммового йоркширского терьера, мимо проходит другой хендлер в сопровождении мастифа размером с пони; мошонка пса по размеру немногим отличается от головы йорка. Барб косится на слюнявого гиганта и негромко говорит: «Не понимаю людей, которым нравятся такие чучела». А я про себя думаю, что владелец мастифа, возможно, относится в точности так же к карманной собачке, которой Барб в двадцатый раз кряду расчесывает блестящую шерстку.
От волка к таксе
Каким образом дикий зверь, точная копия волкообразных страшилищ с фермы Нэнси Браун, превратился и в огромного мастифа, и в тщедушного йоркширского терьера, самую мелкую собачонку на Земле? Почему из всех млекопитающих именно потомки серого волка обрели наибольшее внутривидовое разнообразие? Мастиф может весить целый центнер, а взрослый йорк помещается в чайной чашке и весит что-то около килограмма. Относительная разница в размерах у этих двух собак больше, чем между мной и африканским слоном. Молекулярные биологи Хайди Паркер и Илейн Острандер из Национального института здравоохранения считают, что одомашнивание собаки является наиболее сложным и крупномасштабным экспериментом во всей истории человечества. Интересно, что по эволюционным меркам это чудо морфологии произошло практически во мгновение ока.
Чарльз Дарвин считал, что современная собака представляет собой помесь койота, волка и шакала. Он ошибался. Возможно, мы знаем об эволюции собакообразных не все, но одно можем сказать точно: предком вашей домашней собачки, будь она хоть пекинесом, хоть ротвейлером, стал серый волк. То, что именно волк был одомашнен первым, не должно нас удивлять. Волки похожи на нас — это социальные животные, ведущие дневной образ жизни и прекрасно понимающие, кто в стае главный. Дружба Canus lupus familiaris со странными безволосыми двуногими созданиями полностью оправдала себя: сейчас на планете около 400 миллионов собак и только несколько сот тысяч серых волков. Но когда, где и почему наши предки впервые подпустили к своему очагу хищника?
Начнем с «когда». На самом деле это произошло не так уж и давно. У всех знакомых мне собаковладельцев по стенам развешаны портреты их любимцев. Если наши предки из каменного века любили собак не меньше нашего, то, вероятно, они тоже делали бы их изображения. Но таких изображений нет. В пещерном искусстве эпохи палеолита можно отыскать потрясающие изображения оленей, быков, лошадей, мамонтов, горных коз, носорогов, медведей, львов, косуль и даже некоторых рыб и птиц. Но ни на одной картине из этого бестиария каменного века вы не встретите животное, похожее на собаку. Чтобы понять, почему человек и собака решили разделить единую судьбу, нам придется обратиться к костям и генам.
Представители вида Homo соседствовали с волками 500 тысяч лет кряду, однако нет никаких свидетельств того, что между волком и древним человеком существовали узы дружбы. Доказательства возникновения тесных отношений между человеком и волкоподобными псами появились только в самом конце ископаемых летописей. Одомашненные животные начали меняться. Во-первых, они становились меньше. Джульет Клаттон-Брок из лондонского Музея естественной истории считает, что это произошло вследствие адаптации к скудному питанию во время беременности, приведшей к увеличению пометов и уменьшению размеров щенков. Первые собаки отличались от волков небольшим размером пасти, более тесно стоящими зубами, широкой мордой и менее вытянутым носом. Как у большинства одомашненных животных, они уступали своему прародителю размерами мозга. Вкратце говоря, первая собака походила на волка в щенячьем обличье.
Судя по ископаемым окаменелостям, одомашненная собака появилась 14–17 тысяч лет назад. Убедительным свидетельством существования уз между человеком и собакой стала находка на севере Израиля скелета пожилой женщины, умершей 12 тысяч лет назад и аккуратно похороненной со щенком на руках. Собаки быстро стали частью европейских и азиатских культур позднего каменного века. Около 10 тысяч лет назад собака явилась в Новый Свет в компании людей, совершивших сухопутный переход из Сибири в Северную Америку. Еще 4 тысячи лет собаке понадобилось, чтобы совершить долгое путешествие с Аляски до Патагонии.
Археологу для работы требуется кирка, лопата и пара заляпанных грязью ботинок. А молекулярные биологи, которые пытаются проникнуть в тайну эволюции собачьего племени, обряжены в белые халаты и дни напролет проводят в лабораториях, прислушиваясь к жужжанию секвенаторов ДНК. Материалом для их исследований служат не окаменелые обломки челюстей и зубов, а мельчайшие генетические материалы, митохондриальная ДНК, на протяжении тысяч поколений передаваемая от матери к ребенку. Митохондриальная ДНК — это не то же самое, что ядерная, которая передает вашим детям все генетические инструкции в момент, когда сперматозоид встречается с яйцеклеткой. Митохондриальная ДНК содержится в цитоплазме живой клетки и преобразует органические материалы в энергию. С точки зрения эволюционного биолога, самое важное в ней то, что митохондриальную ДНК вы получили непосредственно от вашей матери. В отличие от обычной ДНК, которая случайным образом перетасовывается во время полового акта, митохондриальная родословная передается из поколения в поколение без изменений, если только не произойдет какая-нибудь случайная мутация.
Генетики используют степень мутационных изменений в митахондриальной ДНК как некую разновидность молекулярных часов, указывающих на то, где, когда и от кого произошел тот или иной вид. В 1997 году в журнале Science вышла статья, до глубины души потрясшая всех, кому действительно было интересно знать, в какой момент волк вдруг взял да и превратился в собаку. Группа исследователей под руководством Роберта Уэйна из университета Калифорнии (Лос-Анджелес) проанализировала митохондриальную ДНК шестидесяти семи пород собак, а также ДНК волков, койотов и шакалов. Проинтерпретировав данные молекулярных часов, исследователи пришли к выводу, что собака отделилась от серого волка в период от 100 до 135 тысяч лет назад, то есть в десять раз раньше, чем принято было считать. Ничего себе расхождение! Откуда оно взялось? Точность молекулярных часов, точно так же как точность будильника, зависит от настройки — быть может, исследователи из Калифорнийского университета просто не слишком тщательно откалибровали свои часы? Сегодня большинство биологов считают, что собака начала выделяться из волчьего племени примерно 15–50 тысяч лет назад, и дата эта куда точнее согласуется с той историей, которую поведали нам кости.
Первая собака — домашнее животное или мусорщик?
Антрозоологи никак не достигнут согласия в вопросе о том, каким образом человек и собака вдруг стали друзьями. «Теория любимчика» звучит так: жил да был некто Фред Флинстоун, охотник из каменного века. Как-то раз он отправился на охоту, набрел на волчье логово и принес в родную пещеру волчонка на ужин. Но только Фред собрался сделать из маленького Лобо барбекю, как не тут-то было! Стоило жене Фреда, Вильме, увидеть печальные щенячьи глазки, как в ней тут же взыграл материнский инстинкт. Вильма выхватила щенка у мужа и стала заботиться о волчонке как о собственном ребенке — может быть, даже кормить его грудью. Говоря словами Билла Монро, «любовь хорошей женщины» усмирила дикий волчий нрав, и — вуаля! — Лобо стал первым домашним животным человека, а вскорости произвел на свет детенышей, которые мало-помалу превратились в Рин-тин-тинов.
Рэй Коппингер, преподающий биологию в колледже Хэмпшира и увлекающийся гонками на собачьих упряжках, относится к этой теории скептически и презрительно называет ее «гипотезой Пиноккио», утверждая, что превращение дикого волка в собаку — это такая же сказка, как превращение деревянной куклы в живого мальчика усилиями одной феи с волшебной палочкой. Недостаток теории превращения волка в домашнюю собачку, по словам Коппингера, заключается в том, что чистокровные волки неприручаемы в принципе. Именно поэтому их так редко можно видеть в цирке. Коппингер признает, что волк может обучиться нескольким трюкам, а порой даже согласен ходить на поводке, однако все это и рядом не лежало с настоящим одомашниванием. По данным других исследователей, даже выращенные в неволе волки, в отличие от собак, не привязываются к вырастившим их людям. Они чаще рычат и готовы в буквальном смысле слова укусить руку дающего.
Однако если человек не приручал волка, откуда же взялись наши друзья-собаки? Коппингер говорит, что волки приручились самостоятельно. Он возводит родословную собак к тому моменту, когда люди стали отказываться от кочевой жизни в пользу оседлой и начали селиться деревнями. Деревня же является прекрасным источником пищевых отходов, настоящим золотым дном для добровольных мусорщиков. Те из волков, что не слишком опасались человека, пользовались этим мусором весьма эффективно, ничем не отличаясь от современных одичавших собак, роющихся в мусоре на задворках Лагоса, Мехико или Стамбула. Они питались лучше своих более осторожных современников и потому производили больше щенков — щенков, которые наследовали родительские гены и потому тоже не слишком боялись людей. Поколение за поколением эти животные сытно кормились у человеческого жилища и постепенно привыкли к сосуществованию с человеком. Подобное самостоятельное одомашнивание стало причиной непроизвольной селекции по таким полезным качествам, как умение лаять на незнакомцев, подчищать тарелки после еды и играть в догонялки.