Прости меня, Леонард Пикок - Квик Мэтью 10 стр.


– Если я дам тебе номер своего сотового, ты можешь пообещать, что позвонишь мне, если ты вдруг надумаешь наложить на себя руки?

– Я не собираюсь…

– Звони в любое время дня и ночи. Ты можешь пообещать, что сразу мне позвонишь, чтобы я мог рассказать тебе, почему никогда не закатываю рукава? Ручаюсь, узнав ответ на этот вопрос, ты сразу почувствуешь себя лучше, но давай оставим это на потом, когда тебе будет по-настоящему худо. Тогда это будет экстренный антидот анекдотом, – говорит он и улыбается, в свою очередь заставив и меня улыбнуться, потому что он страшно гордится своим дурацким каламбуром и, более того, снова нарушает правила, так как собирается дать мне номер своего сотового. Ни один учитель в нашей школе в жизни такого не сделал бы. Ради меня герр Силверман выкладывается на все сто. И мне сразу становится грустно, ведь он реально расстроится, узнав о моем убийстве-самоубийстве. – Ну так что, обещаешь позвонить мне, если станет хуже? Прежде чем принимать поспешные решения? Если позвонишь, я отвечу на твой вопрос. Это большой секрет. Но я скажу тебе, Леонард, потому что, как мне кажется, ты должен знать. Ты другой. И я тоже другой. Быть другим очень хорошо. Однако быть другим очень тяжело. Можешь мне поверить, я точно знаю.

Он рассуждает о том, каково это – быть другим, и его откровения меня слегка шокируют, так как мне никогда не приходило в голову, что учителя здесь, в школе, могут испытывать аналогичные чувства, и все же я продолжаю с серьезным видом кивать головой – типа, да-да, я понимаю, о чем идет речь, хотя именно сейчас думаю исключительно о том, что, черт возьми, он скрывает под длинными рукавами.

Он записывает номер своего сотового зелеными чернилами и протягивает мне клочок бумаги:

– Леонард, пиши письма из будущего. Эти люди хотят с тобой встретиться. Твоя жизнь станет гораздо лучше. Обещаю. Просто держись из последних сил и верь в будущее. Положись на меня. Настоящее – всего лишь малая часть твоей жизни. Мгновение. Но если ты увидишь, что не можешь в это поверить, звони мне в любое время дня и ночи, и мы поговорим. Я отвечу на твой вопрос. Как только тебе это потребуется. Обещаю.

– Почему вы так добры ко мне?

– Люди должны быть добры к тебе, Леонард. Ты человеческое существо. И должен верить, что все люди хорошие. Люди из твоего будущего, которые пишут тебе письма, они будут добрыми. Напряги воображение – и все будет именно так. Пиши письма.

– Хорошо. Спасибо, герр Силверман, – говорю я и делаю отсюда ноги.

Если бы весь мир состоял исключительно из таких людей, как герр Силверман! Но это не так. Мир состоит в основном из тупоголовых кретинов, как мои одноклассники, и придурков с садистскими наклонностями вроде Ашера Била.

Я не иду к начальству.

Сегодня никаких рутбирных леденцов.

Осталось вручить еще один подарок.

Мне надо завершить свою миссию.

20

Последний раз мы с Ашером Билом хорошо отметили день рождения лет семь назад, незадолго до того, как начали происходить реально поганые вещи.

Итак, на своем празднике он развернул мой подарок и обнаружил листок бумаги со знаком вопроса.

– Что это значит? – удивленно прищурился он.

По дорожке разносился звук ударов мячей для боулинга о деревянные кегли. Его рассеянная, но добрая мамаша заказала для нас две дорожки[39].

– Лучший подарок на день рождения в твоей жизни, – ответил я.

– Я чего-то не понимаю, – сказал Ашер.

Помню, как другие ребята, пришедшие на день рождения, начали кидать на меня удивленные взгляды – типа, какого хрена дарить вопросительный знак на листе бумаги?[40]

– Обязательно поймешь, – уверенно заявил я.

– Когда?

– Скоро.

Ну ладно, – пожал плечами Ашер и принялся разворачивать подарки, что купили ему другие ребята: DVD-фильмы с рестлерами, видеоигры, подарочные карты, словом, обычную муру.

Помню, я тогда очень гордился собой – типа, позаботился о своем лучшем друге так, что ему от восторга наверняка крышу снесет. Мамаши остальных ребят просто бездумно купили типичные подарки, о которых любой одиннадцатилетний парнишка и думать забудет через несколько дней.

В тот уик-энд я пригласил Ашера переночевать у меня, и когда он прибыл, рассчитывая на то, что мы просто поиграем в видеоигры и поедим пиццы, вошел мой папа и сказал нарочито смешным голосом:

– Мистер Бил, ваша машина прибыла.

– Что?! – рассмеялся Ашер.

Он явно растерялся, не понимая, в чем прикол, и я был на седьмом небе от счастья[41].

У папы было отличное настроение[42], он прикинулся нашим шофером, типа, он нас не знает, и с непроницаемым лицом сообщил:

– Мистер Пикок нанял меня, чтобы я отвез вас в Атлантик-Сити на вечерний концерт рок-музыки.

У Ашера загорелись глаза.

– Только, ради бога, не говори, что ты достал билеты на концерт «Грин дей»!

А я улыбнулся и сказал:

– С днем рождения тебя.

Его лицо сразу расцвело.

– Да! Да! Да! – закричал он, выбрасывая вверх сжатую в кулак руку, а затем обнял меня и повалил на диван.

Наверное, я никогда не чувствовал себя лучше, чем в эту минуту, возможно, поскольку мне еще ни разу не удавалось осчастливить другого человека настолько, что ему вдруг захотелось от радости сделать мне двойной нельсон.

Всю дорогу до Атлантик-Сити Ашер говорил исключительно о «Грин дей», о том, что они, возможно, исполнят и что он умирает, как хочет услышать «Американского идиота», ведь это его любимая песня. Впервые в жизни он ехал на настоящий концерт. Я сидел рядом, слушал его трескотню и упивался его восторгом.

Папа отвел нас на обед в ирландский паб, выпил несколько пинт пива, а затем отвез нас на концерт, проходивший в одном из казино. Уж не припомню, в каком именно, так как по мне они все одинаковые. Когда Ашер понял, что у нас места в первом ряду, он снова обнял меня и сказал:

– Леонард Пикок, только ты и человек! Леонард Пикок! Я серьезно! Первый ряд? Каким образом?

У папы до сих пор сохранились кое-какие связи, но я решил об этом не говорить. А просто скромно пожал плечами.

И вообще, было чертовски приятно доставить удовольствие своему другу. Типа, я был настоящим героем.

На сцену вышла группа «Грин дей», представление началось.

Когда они заиграли «Американского идиота», Ашер вцепился мне в руку, завопил от восторга прямо в ухо и начал подпевать, повторяя песню слово в слово.

Я никогда не был особым фанатом «Грин дей», но это был лучший концерт в моей жизни, и в основном потому, что было страшно приятно наблюдать за реакцией Ашера на возможность увидеть живьем его любимую группу и знать, что все это благодаря мне, что я стал героем на один вечер, что я сделал ему идеальный подарок, а все те придурки на его дне рождения – ребята из нашего класса, которые презрительно щурились на нарисованный мной знак вопроса, – просто ни черта не способны понять: ни меня, ни жизни вообще.

Счастливые и довольные, в фирменных футболках «Грин дей» с изображением гранат в форме сердца, мы встретились с папой в условленном месте рядом с игровым залом казино, и, когда он спросил, как нам понравился концерт, я практически ничего не услышал – настолько заложило уши.

– Жесть! – не переставал говорить Ашер. – Просто улет!

– Очень хорошо, очень хорошо, – ответил папа, весь из себя такой невозмутимый, как всегда после пары стаканчиков, а глаза у него были стеклянными. – Очень хорошо, очень хорошо. – Он говорил быстро и словно нараспев, с ударением на начало слов и проглатывая окончание, поэтому вся фраза звучала как «очень хорошо, оч-хор».

К концу их с мамой семейной жизни, когда отец окончательно слетел с катушек, он на все отвечал: «Очень хорошо, оч-хор». – «Папа, я завалил естествознание». – «Очень хорошо, оч-хор». – «Мама трахается с этим французским дизайнером, у которого работала моделью». – «Очень хорошо, оч-хор». – «Папа, я только что поджег тебе яйца». – «Очень хорошо, оч-хор». Он стал точно кукла, говорящая стереотипные фразы, если дернуть за веревочку. «Очень хорошо, оч-хор». «Очень хорошо, оч-хор». «Очень хорошо, оч-хор».

В номере отеля папа сказал:

– Вы, парни, можете взять фильм напрокат, но из номера ни ногой. А я обратно в зал. Чувствую, сегодня мне повезет.

Что меня не слишком удивило, потому что папа вечно оставлял меня одного, даже когда я был еще совсем ребенком.

Мы с Ашером выждали ровно десять минут – именно столько, сколько потребовалось папе, чтобы начать игру, – и отправились обследовать отель.

Мы плутали в лабиринте бесконечных коридоров, стучали в попадавшиеся на пути двери, опорожняли автоматы со льдом и бросали шарики льда в лестничный проем; катались на тележке горничной и старались вмазать друг дружку в стены; затем попытались проникнуть в ночной танц-клуб, но были схвачены вышибалой, который чуть не уписался со смеху, когда мы на голубом глазу заявили ему, что отмечаем совершеннолетие Ашера. Мы обшарили казино в поисках музыкантов из группы «Грин дей», – правда, оттуда нас тоже вышибли, – проглотили по куску пиццы в ночном заведении и в результате уселись на пешеходной эстакаде, облокотившись на перила и свесив ноги.

В номере отеля папа сказал:

– Вы, парни, можете взять фильм напрокат, но из номера ни ногой. А я обратно в зал. Чувствую, сегодня мне повезет.

Что меня не слишком удивило, потому что папа вечно оставлял меня одного, даже когда я был еще совсем ребенком.

Мы с Ашером выждали ровно десять минут – именно столько, сколько потребовалось папе, чтобы начать игру, – и отправились обследовать отель.

Мы плутали в лабиринте бесконечных коридоров, стучали в попадавшиеся на пути двери, опорожняли автоматы со льдом и бросали шарики льда в лестничный проем; катались на тележке горничной и старались вмазать друг дружку в стены; затем попытались проникнуть в ночной танц-клуб, но были схвачены вышибалой, который чуть не уписался со смеху, когда мы на голубом глазу заявили ему, что отмечаем совершеннолетие Ашера. Мы обшарили казино в поисках музыкантов из группы «Грин дей», – правда, оттуда нас тоже вышибли, – проглотили по куску пиццы в ночном заведении и в результате уселись на пешеходной эстакаде, облокотившись на перила и свесив ноги.

– Блин, эта ночь была просто чумовой! – воскликнул Ашер. – Лучший подарок на день рождения. Без балды.

– Ага, уж ты-то знаешь толк, – помню, сказал я, слушая, как где-то в темноте рокочут волны.

– Как думаешь, а мы, став взрослыми, когда-нибудь вернемся в этот отель? – спросил Ашер. – Думаешь, мы с тобой по-прежнему будем вместе тусить, а?

Если бы вы приставили дедушкин нацистский «вальтер» к моей одиннадцатилетней башке и сказали бы: или чистосердечное признание, или смерть, а потом спросили бы, останемся ли мы с Ашером друзьями до гроба, в ту ночь я не колеблясь ответил бы «да»[43].

– Очень может быть, – сказал я, и мы продолжили сидеть, болтая ногами.

А потом мы вообще особо не разговаривали, и ничего особенного не произошло – просто типичный тупой детский треп[44].

Возможно, мы словили кайф, который бывает лишь у детей и который лишь дети способны понять.

В ту ночь кругом были сотни взрослых, они заправлялись спиртным, и играли в азартные игры, и дымили как паровоз, но, могу голову дать на отсечение, ни один из них не испытывал такого кайфа, как мы с Ашером.

Может, взрослые пьют, играют в азартные игры и балуются наркотиками именно потому, что иначе им просто-напросто не словить кайф.

Может, по мере взросления мы теряем эту способность.

Ашер определенно ее потерял.

21

Как-то раз после длинного тоскливого дня, когда я, облачившись в свой похоронный костюм, следил в Филадельфии за несчастными взрослыми, я вышел на своей станции, и эта девушка[45], которую я здесь раньше ни разу не видел, сунула мне прямо в морду какие-то бумажки. И сказала:

– Путь, правда и свет!

– Прости? – произнес я.

– Это религиозная брошюра. Прочти ее.

Я взял бумажки, походившие на мини-книжку комиксов. Слова и рисунки были напечатаны красной типографской краской, что сразу привлекало внимание и будоражило. На обложке был изображен улыбающийся мужчина. Внизу текст следующего содержания: Ты можешь быть самым замечательным парнем на свете, но если в твоем сердце не будет Иисуса, ты отправишься прямиком в ад.

Помню, я еще тогда рассмеялся, потому что брошюра с подобной картинкой казалась некоторым перебором, вроде как шуткой. И еще я подумал: а не играет ли эта странная, вся из себя такая несовременная девушка в какую-то игру – типа, пытается поймать меня в свои женские сети, в хитро расставленную ловушку?

– Ты кто? – Я попытался выглядеть хладнокровным и крутым вроде старины Богги.

– Меня зовут Лорен Роуз. И я здесь, чтобы наставить тебя на путь истинный. Принести тебе благую весть.

Ее звали Лорен, и она была высокой блондинкой.

Лорен.

Если бы я верил в знаки судьбы, то наверняка почувствовал бы легкое беспокойство, потому что она походила на молодую Лорен Бэколл, тоже высокую блондинку с кошачьим личиком, и была в расцвете своей красоты, словом, просто неотразима. Я неоднократно видел, как в черно-белой стране по имени Голливуд Богги множество раз завоевывал Бэколл, и поэтому сразу понял, что от судьбы не уйдешь. Она непременно должна стать первой девушкой, которую я поцелую. Я мысленно поставил себе такую задачу: определил цель и понял, что пойду по следу, совсем как грейхаунд, преследующий кролика.

– Что за благая весть? – спросил я, стараясь казаться невозмутимым, обходительным и уверенным в себе, совсем как черно-белый Богги, и делая вид, будто мы разыгрываем сцену из фильма «Глубокий сон». – Потому что она мне сейчас точно не помешает.

– То, что Иисус Христос умер за твои грехи.

– О…

Я не знал, что и думать, а когда понял, что она торгует религией, даже на время вышел из образа, но у меня уже была конкретная цель, и вообще, Богги, несмотря на все препятствия и стоявших у него на пути плохих парней, всегда завоевывал Лорен. Поэтому я попытался повернуть разговор в другое русло:

– Не думаю, что видел тебя раньше. А ты, случайно, не учишься в средней школе в нашем городе?

– Нет, не учусь, – отрезала она и, обращаясь к компании бизнесменов, сказала: – Иисус любит вас.

Однако они демонстративно проигнорировали Лорен с ее брошюрами, которые она попыталась им всучить. Даже не взглянули в ее сторону. Словно она была человеком-невидимкой. И хотя я и сам не особо люблю вступать в разговоры с религиозными людьми, мне вдруг стало жутко обидно за Лорен, потому что у нее в глазах появилось выражение такого отчаяния, будто она просила протянуть ей руку помощи. Похоже, она оставалась невидимой для большинства сошедших с поезда пассажиров, единственным желанием которых было поскорее попасть домой после трудного дня – вот это я знал наверняка.

Я хочу сказать, некоторые уже верят в одного из имеющихся в наличии богов и поэтому не нуждаются в брошюре, а некоторые вообще не способны повестись на подобные штуки. И, между нами, людям не слишком-то нравится, когда их беспокоят по дороге на работу или с работы.

– А где ты учишься? – поинтересовался я в надежде сменить тему.

– Я получаю домашнее образование.

– Значит, тебя учит мама?

– И папа. Да.

Она продолжала заглядывать в лица прохожих и больше не обращала на меня внимания, что, по-моему, было несколько странным, поскольку я оказался единственным, кто взял ее брошюру. Вы, наверное, решили, будто она просто сосредоточилась на том, чтобы завоевать меня, да? Она была классической роковой женщиной – решительной, роскошной, словом, настоящей дамой.

– Почему? – спросил я.

– Что почему?

– Почему ты учишься дома?

– Родители хотят дать мне христианское образование.

– А что это такое? – спросил я сугубо ради поддержания разговора.

– Образование, основанное на Библии.

– Э-э-э…

– Иисус любит вас, – сказала она какому-то старикашке, так же как и остальные, проигнорировавшему ее брошюру.

– А если я это прочту, – начал я, помахав листочками, которые она мне дала, – мы сможем потом все обсудить?

Она повернулась ко мне, и я увидел, что у нее загорелись глаза.

– Ты серьезно? Ты действительно это прочтешь и подумаешь над тем, чтобы посвятить себя Иисусу Христу?

– Конечно, – ответил я и рассмеялся.

Должно быть, я первый человек, кто вообще согласился прочесть ее трактат. Она вела себя точно взволнованная маленькая девочка, хотя, наверное, была примерно моих лет, и все же казалась гораздо моложе, не такой испорченной, что ли: типа, могла позволить себе открытое проявление радости и не скрывать от посторонних своих эмоций. И пусть даже она была реально помешана на своем Иисусе, мне все равно нравилось, что ее хоть что-то в этой жизни искренне волновало.

– Может, придешь в воскресенье в мою церковь?

– Давай я сперва прочту брошюру, и мы поговорим.

– Но как ты со мной свяжешься? – с озабоченным видом спросила она.

– Я почитаю твою брошюру вон на той скамейке, а затем мы ее обсудим. Идет?

Она прикусила нижнюю губу и кивнула, похоже, с бо́льшим энтузиазмом – мне даже стало неловко, – и если бы она не бросила на меня кошачий взгляд вроде того, что время от времени демонстрировала Лорен Бэколл в фильмах с Богги, когда та загадочно прищуривается и обольстительно поднимает брови или стреляет глазами, возможно, я прямо сразу ушел бы.

– Ой, подожди! – когда я уже направлялся к скамейке, остановила меня Лорен и начала копаться в своих бумажках. Затем улыбнулась, протянула мне другую брошюру и сказала: – Прочти лучше эту. Она для подростков.

– Ладно. – Я присел на скамейку, почитал минут пять и остановился.

Лажа какая-то.

Назад Дальше