– Отходим. Жора!
– Уже еду!
За забором одна за другой ударили три винтовочные гранаты, Паша вылетел на дорогу, и его нагнал дикий вопль.
Так кричит человек, раздираемый заживо. Снайпер бил с позиции, потом сорвался – видать, тоже разглядел, во что стреляет. Туша «Самодержца» с визгом развернулась перед Ермолиным, он зашвырнул Данилу в салон, заскочил следом. Снайпер запрыгнул во вторую машину, и в этот миг ворота взорвались. Белый пес перемахнул дорогу, ударил головой, и трехтонная туша «Самодержца» впечаталась в столб освещения. Псина махнула лапой, сорвала бронированную дверь, сунула морду в салон, озаряемый вспышками выстрелов…
– Ходу, Жора, ходу! – заорал Ермолин, сорвал гарнитуру – слышать это было невозможно.
– Там же парни…
– Чем ты им поможешь, нейроразрядниками? Гони на базу!
Вездеход вылетел на улицу Глухова, рванулся к Туапсинскому тракту. Ермолин уставился в окно, царапая обивку двери. Его трясло.
«Самодержец» выломился на забитую Туапсинку, снес бампер неуступчивому извочику и рванул по встречке в сторону объездной. На мосту он едва разминулся с серым усиленным «Лифаном» с числовиками ряда «Аз».
* * *– Ну совсем обнаглели, – заметил водитель. – Видал, Ваня? Это ж эти, с Колдун-горы…
Десятник суждукского Тайного приказа Иван Травкин кивнул и набрал дьяка. «Лифан» съехал с моста, принял правее, готовясь пробиваться через многоверстовую пробку, которая дотянулась от Северного камнехода уже до Геленджика.
Впереди, саженях в двухстах, машины вдруг взорвались отчаянным, истерическим воплем, словно разом десятки водителей вдавили гудки побелевшими пальцами.
– Гудят, гудят, а какой смысл? – сказал Михалыч, водитель. – Все равно никто никуда не поедет…
Он запнулся. Синюю тушу большегруза, плывшую над стадом легковушек, повело, будто антилопу, которую за круп схватил лев, и опрокинуло на бок. Машина перегородила тракт, расцветилась сеткой разрядов – рванули токохраны. Сверкающая белым огнем глыба поднялась за ним, положила дымящиеся лапы на борт контейнера, повела багровыми глазами, выбирая следующую цель…
– Разворачивай! – заорал десятник Травкин, но Михалычу советы были не нужны, он крутанул руль и бросил вездеход по встречке на мост. За ними рванулись все, кто обернулся.
– Что там у вас? – пробился голос Петрова. – Ваня, говори, времени нет. Взяли этого пацана?
– Нет, Семен Иванович, – Травкин осел на сиденье. – Тут танки нужны.
– Какие танки?!
– А лучше авиация, – сказал десятник.
* * *Лагутенко помедлил на пороге рабочей зоны, поежился.
– Вся надежда на тебя, Андрюша, – подбодрил его Сенокосов. – Надо ее загасить, город под угрозой.
– Ну, если город… – Лагутенко жалко улыбнулся, шагнул через порог, пошел по молочно-белой дорожке к операторскому креслу. Чуть слышно гудели эм-модуляторы, по поверхности монокристаллов пробегали паразитные токи, и казалось, что темнота улыбается сотнями мгновенных улыбок маленькой человеческой фигурке. «Невод» искрил, его распирало от энергии. Полковника мутило.
Сенокосов хлопнул по сенсору, отшатнулся, когда шлюзовая дверь закрылась. Едва устоял, из рабочей зоны шел поток н-поля, который он ощущал физически – невидимый черный ветер облизывал его, пробовал на вкус…
«Эдак сам рыбаком станешь, – подумал он. – Чур меня, чур!»
Он рысью ринулся в центральный.
– Начинайте, профессор.
– Уже…
«Вероятность процентов девяносто – именно тульпа вызвала крушение поезда, – билось у Сенокосова в голове. – Около двадцати человек погибло. И тульпа не развеивается, уже сорок минут как стабилизировалась в Центральном районе. Торговые ряды «Ирий». У нас последний шанс. Лучше бы я на Валдай в отпуск поехал…»
Он нащупал гарнитуру.
– Игнатьев, слушаю.
– Наум Сергеевич, будьте готовы к экстренной заглушке реактора. При необходимости потребуется полное обесточивание системы.
– Понял, – невозмутимо ответил главный энергетик. – Что-то еще?
Сенокосов запнулся.
– Эвакуируйте весь вспомогательный персонал, оставьте только тех, без кого не обойтись.
– Так уже, – сказал энергетик. – С утра.
– Это хорошо, – с облегчением сказал Сенокосов.
«Полмиллиона в Суджуке, – вспомнил он. – Их кто эвакуирует?»
…Гелий в нетерпении постукивал по краю светоплата.
– Голубчик, где вы ходите? – воскликнул он. – Андрей там уже две минуты.
– Да, профессор, – Сенокосов пытался справиться с одышкой. Не в его возрасте по коридорам бегать. – Начинайте.
– Телеметрия в норме, – отозвался Коля. – Пульс скачет.
– У тебя бы не скакал? – спросил Ерохин. – К синхронизации готовы. Инъекция релаксанта.
На экране Лагутенко дернулся, когда ампульный шприц чуть заметно тронул шею.
– Никак не привыкну, – словно извиняясь, сказал он.
«Как же школьники ловят без подготовки? – подумал Сенокосов. – Голыми во тьму… Что за дрянь в голову лезет?»
– Андрей, дорогой, нам нужно, чтобы ты ее свернул. Понимаешь? – сказал Гелий. – Не надо сейчас никого ловить, сейчас главная задача – аномалия. Зацепи ее за леи, я тебе их показывал, помнишь? И сворачивай. Это же проще, чем ловить… Кого ты в последний раз вытаскивал?
– Русалку, – слабо улыбнулся Лагутенко. – Да, проще. Темнота – это не навсегда.
Он потянулся и снял «паутинку».
Сенокосов успел увидеть его глаза на диагност-мониторе, крупно, – радужка сжалась до неразличимой полоски, зрачки распахнулись до предела, обернулись колодцами без дна, где тонул свет. Потом тьма затопила монитор, прошла сквозь стены, смяла людей и пошла дальше.
Глава сорок восьмая
Денис добежал до дома минуты за полторы, пулей взлетел на пятый верх. Схватил деньги, там было даже больше – алтын сто пятьдесят, покидал в рюкзак мелочевку, зарядку для умника и вылетел на улицу.
Теперь надо было поймать машину, но, как назло, вокруг ни одной. Он вошел в местную сеть, дозвонился до службы извоза. Приятный женский голос сообщил, что его звонок крайне важен для них, и скоро, примерно через десять минут, примут его заказ.
Ярцев сплюнул, набрал другую артель, потом еще и еще одну.
Все номера извоза были заняты.
«Пешком доберусь до окраины, – решил Денис. – А там поймаю частника».
Ярцев двинулся в сторону улицы Советов, она центральная. Вокруг тихо, чайные и лавки закрыты или спешно закрывались, во дворах – как корова языком, ни мужиков, забивающих бессмертного козла, ни бабок на лавочках. Нет детей.
Мимо пролетела девчонка, в школьном платье, с сумкой за плечами. Две косички болтались за спиной. Девчонка юркнула в подъезд, и тишина.
Денис шел, поглядывая одним глазом в умник. Зашел в «Облака». Десять минут назад спасательное управление по городу Суджуку повысило уровень опасности до «красного». Жителям предписывалось не покидать своих домов.
Денис прибавил скорость, перешел на рысь. Сваливать, как можно быстрее сваливать!
Его вынесло на площадь. Пустой перекресток, мигающий желтым светоказ. Тот самый перекресток, на котором разбился Федя Веселовский.
Напротив, через дорогу – торговые ряды «Ирий».
Сверху донизу все стекла в рядах были выбиты, из провалов струился туман.
Ярцев замер. Вот черт его вынес, прямо на место второго нападения.
Делать нечего, умник показывал, что если миновать «Ирий», в следующем посаде как раз машинный двор, там точно извочики есть. Ярцев облизал губы, по краешку обогнул площадь и бочком двинулся мимо рядов. Когда он поравнялся с разбитой вертушкой входа, умник мигнул – бесконтактные щупала рядов распознали русло его умника и опять предлагали всякую фигню. На этот раз украшательные мази для мужчин. Новый подход. Никакого запаха пота.
Дениса разобрал нервный смех. Да, самое время, с него течет в три ручья.
Рядом с «Ирием» было жутко – из-за обреченной тишины и пустоты, которая наполнила город, когда исчезли люди. Зачем палатка с лимонадом на углу, его никто не будет пить, зачем ступеньки – по ним никто не идет, и зачем, зачем сотни пар штанов, рубашек, платьев, тысячи устройств, сверкающих за стеклами?
Ушли люди – исчез смысл, наполняющий город, делающий его городом, а не скоплением мертвых камней, обреченным исчезнуть под ударами травы и ветра.
Умник моргнул еще раз. Денис нахмурился – он же закрыл русло…
Ярцев чуть не упал. Уставился на сообщение. «Пользователь Локотькова Катерина находится в пределах приема. Установить общую сеть?»
Предел приема – сто саженей. Ярцев огляделся – на площади ни души, посмотрел на «Ирий». Многоглазая гора, из черных глазниц которой сочится туман, она молчала. Она ждала.
– Да ну, не может быть, – сказал Ярцев. Хотя прекрасно понимал, что нигде больше ей не спрятаться.
«Это, наверное, сбой, – подумал Денис. – Что-нибудь на стане связи случилось. Или умник глючит. Ну что ей там делать?»
«Это, наверное, сбой, – подумал Денис. – Что-нибудь на стане связи случилось. Или умник глючит. Ну что ей там делать?»
Действительно – Локотькова и в таких дорогих рядах? Ее охрана бы не пустила.
«Надо торопиться», – подумал Ярцев и не тронулся с места.
В спину толкнул холодный ветер, пронесся по площади, потащил мусор. Денис вздрогнул.
Да, лети, Ярцев, по ветру, от всех проблем. Это ведь не твое дело.
Денис облизал пересохшие губы, медленно поднялся по ступенькам, вошел в торговый центр. Тихо-тихо. Белый туман застилал глаза, он шел очень медленно, на ощупь. Под ногами хрустело битое стекло.
В голове билась какая-то жилка: что он тут забыл, что ему вообще надо в этом городе? Валить надо.
Ярцев раздвигал руками слои тумана – кисейные, невесомые, сигнал Катиного умника усиливался. Совсем рядом. Он миновал фонтан, который угадал по журчанию, в тумане что-то прошуршало, зазвенело, что-то большое перемещалось в зале «Ирия», а потом туман кончился – как отрезало. Под ногами все еще хрустело, Денис присел, поднял стекляшку.
Не стекло. Алмазы. Кольца, серьги, элитная бижутерия от Аманды Чу, умники россыпью, сумки, круглые пузыри дальновидов, целые горы, меха, одежда – много, горы одежды, ворохи бумажных денег, все, что было ценного в «Ирии», было собрано в одной громадной куче. Мечта покупателя.
У подножия этой горы сидела Катя Локотькова, завернувшись в золотое кимоно.
– Привет, – сказала она. – Давно не виделись.
– Да уж два дня как, – обалдело сказал Ярцев. Жилка в голове билась все сильнее, он ничего не понимал, но чувствовал, что вот-вот откроется какое-то понимание.
– Ты чего тут?
Катя вяло перебирала кольца, надевала их на пальцы, проверяла – сколько налезет на пальцы, двадцать, тридцать, пятьдесят? Сколько браслетов усядется на ее запястьях?
– Да вот, – она повела рукой. – Видишь…
Ярцев осторожно подошел. Полная глупость, но ему казалось, что…
– Это ты сделала?
– Что?
– Ну… «Ирий» разнесла?
– Ага, – сказала Катя. – И поезд из-за меня.
– Ты была в тоннеле?!
– Я уехать хотела. Не могла больше так жить, в этом городе, с этими людьми.
– Думаешь, в Москве все иначе?
– Неважно, – она улыбнулась хищно, торжествующе. – Теперь мне все равно, я и в Суджуке зажечь сумею.
– С этим? Как хомяк, шмоток натащила, и что – все изменилось?
– Нет. Вот с ним я все смогу.
Над горой поднялась огромная золотая голова. Дремавший дракон раскрыл изумрудные глаза, усы его затрепетали, Ярцева накрыла волна жажды, желания – острого, сильного желания обладать, владеть всем, до чего он может дотянуться, все, что положено ему по праву первого взгляда на вещь, жилка билась все сильнее, сотрясала голову изнутри, эти две волны – одна снаружи, другая из глубины его естества – сталкивались в черепной коробке…
Денис согнулся пополам, схватился за голову. Сдавил виски, с трудом выпрямился – охватил взглядом колоссальное тело, от кончика хвоста до трепещущих усов, пробежался по гибкой чешуе, оценил тягучее золото тела…
И вздохнул.
Боль отступила.
– Да ну, фигня какая, – сказал Ярцев. – Ты серьезно? Я думал, ты умнее.
Дракон распахнул пасть, издал вопль, разметавший туман, поднялся над горой вещей.
– И как ты его сделала? – безжалостно продолжал Ярцев. – Это же корова с крыльями, а не дракон. Хреновый образ, Катя, я думал, ты способнее.
Катя обеспокоилась, глаза ее заметались.
– Как это… Почему? Ты ничего не понимаешь, у тебя все всегда было хорошо! – закричала она. – Ты не приходил домой, к пьяной маме, когда есть нечего, потому что она твой обед пропила. И ужин, и завтрак, и ты не знаешь, что делать, потому что это мама, а тебе десять лет. А другие, большие и взрослые, умные и сильные, говорят – не плачь, девочка, мы заберем тебя от плохой мамы и увезем в хороший детский дом. Там тебя всегда будут кормить. Там тебе будет хорошо, там не будет плохой мамы.
Дракон раскачивался над ней, Катя плакала, но не утирала слез:
– А ты не хочешь, чтобы не было мамы, ты просто хочешь поесть и чтобы все вернулось, все стало как раньше, когда был папа. Тебе-то как понять, Ярцев, ты как сыр в масле всю жизнь катался! А потом ты растешь, и тебе все чаще говорят, что ты дольщица. Это как клеймо под кожей, его напильником не сдерешь. Почему у других девочек платья красивые, а у меня нет, почему эти колготки, опять они, почему у меня рюкзак порванный, я хочу новый, розовый, мама, почему…
Слезы сверкали на ее глазах, губы дрожали, а потом Денис потянулся и поцеловал ее. Она закрыла глаза, заплакала громко, навзрыд, совсем по-детски, уткнулась ему в плечо.
– Уходи, – сказал Денис, и золотой дракон побледнел и расточился в пустоту.
Глава сорок девятая
Человек шел вдоль стены. Пять шагов – отдых, пять шагов – отдых.
Человек тяжело дышал. Испарина покрывала бледный лоб. Серебряные листки «паутинки» дрожали на висках. Сенсорные двери услужливо распахивались перед ним, он перешагивал через тела, не делая попыток никому помочь, шел дальше.
Человек поднял глаза на указатель.
«Рабочая зона установки, во время активного режима не входить без спецзащиты». Сенсор лифта услужливо мигал.
Цветков, с трудом переставляя ноги, побрел в сторону служебной лестницы.
* * *– Ну вот, видите, – сказал отец Сергий.
Меринский видел.
Весь Шестой ряд был заставлен машинами. От самого начала по пешеходной дорожке двигалась очередь, кое-кто, устав, садился на покрывала, чтобы передохнуть, перекусить, выпить чаю из термоса. Меринский отметил, что преобладали женщины. Разных возрастов.
«Благочинному это не понравится, – подумал порбовец. – Приказу тоже. Как быстро… Не может массовое помешательство развиваться так быстро».
– Вы нервничаете, – заметил Меринский.
– Матушка моя в Краснодаре, – сказал отец Сергий. – Кесарево сделали, какие-то осложнения. Увезли ее. А тут чрезвычайное положение. Да еще с Улитой…
Он махнул рукой.
– Разберемся, – сказал Меринский. Машина остановилась около дома, здесь очередь завивалась кольцами, петляла, женщины перегородили улицу, сходились вместе, судачили.
Все это производило впечатление странного сочетания сельского схода и поклонения святым мощам.
Меринский вышел, и его разом накрыла нездоровая истерическая атмосфера, он двинулся к дому, проталкиваясь через толпу, выхватывал подробности для отчета.
У дерева рыдает молодая девушка, женщина постарше – ее мать, очевидно, пытается ее утешить. Другая выходит из распахнутых ворот с сияющим лицом, идет, не чуя земли под собой. Много радости, много ошеломленных улыбок, разговоры вдоль улицы, весь Шестой ряд перешептывается, спрашивает и восклицает.
– …не доживет, говорит…
– …как и сказала, мальчик…
– …а Петровна-то, грех какой, спросила, какой ярлык выигрышный. А Улиточка ответила…
– …руки наложила, отвела – и все заросло…
– …Господь по молитвам нашим послал нам заступницу…
«Здесь нужен сотрудник из отдела по делам религий, – озабоченно подумал Меринский. – И тесное взаимодействие с церковью. Если запустим, культ вырастет. Хватит с нас анциферов…»
– Позвольте, – Меринский властно раздвигал очередь.
– Граждане, вы куда? – дорогу им преградил казак. – Очередь не здесь начинается.
– Тарас, это же я, – сказал отец Сергий. – Не узнал?
Казак замялся.
– Что у вас там? – подлетела женщина. – Стойте спокойно, она всех примет, не надо поперек всех в рай бежать.
– Приказ общественного развития и благоустроения! – Меринский махнул удостоверением. – А это хозяин дома, отец Сергий.
Женщина поджала губы, глянула подозрительными маленькими глазками.
– Да знаю я.
– Здравствуй, Марина, – сказал отец Сергий.
– Проходите, – Марина Семеновна повела их за собой сквозь толпу.
– Ваша прихожанка? – спросил Меринский.
– Хорошая женщина, – отец Сергий удивленно оглядывал людей. – Спор у нас вышел после вчерашней службы. Надо же, сколько…
«Примерно полторы тысячи, – прикинул Меринский. – На второй день…»
Чем ближе они подходили, тем тише становилось во дворе, наконец люди расступились, и они выпали в круг благоговейной тишины.
Улита сидела во дворе, рядом, у ее ног, играли девочки и спал Гордей.
На стул к ней подсаживался очередной проситель, склонялся, что-то шептал. Девушка откидывала волосы, отвечала, и реакция у всех была почти одинаковая – женщины всхлипывали, прижимали руки к лицу, кто-то кидался целовать ей руки, кто-то вставал, как пьяный, шел, не разбирая дороги. Две старушки в белых платочках бойко подскакивали, подхватывали такую просительницу под руки, уводили.
– Папа пришел, – Улита смотрела синими глазами, в которых кружились золотые искры.
– Здравствуй, доча, – настоятель отвел глаза. Что с ними творится, что с ней случилось: благодать или искушение? Батюшка не знал. Каждое воскресенье он предстоял перед Богом, творил чудо преосуществления хлеба и вина в Тело и Кровь, открывал людям великое чудо, Богом дарованное. А теперь чудо вторглось в его жизнь, как бешеная бора, срывающая крыши, и он не знает, что с ним делать.