Прошла неделя диеты. Я решила куда-нибудь выйти, чтобы не смотреть все время на холодильник или на часы. Пошла к Иоле. А она как раз испекла замечательные рогалики с вареньем. Румяные, они лежали на блюде, и я не могла отвести от них глаз. Видно, Иола это заметила, потому как пододвинула мне блюдо прямо под нос.
— Угощайся, я их напекла килограмма два.
— Я не хочу есть, — безразличным тоном ответила я, и в этот момент в животе у меня как заурчит.
— Давай я положу тебе на тарелку.
Какой аромат! Свежее масло, ваниль и благоухание розы. Ладно, отломлю только малюсенький кусочек. Сколько калорий может быть в таком кусочке? Двадцать? Ну еще один. Итого сорок. Ну еще чуть-чуть. Что, уже весь?
— Видишь, какие вкусные? — Иола положила мне следующий рогалик.
Я снова отщипнула кусочек с одного краешка. Потом с другого, потом бочок. Ладно, доем уж. Стыдно выбрасывать, когда в Африке люди умирают от голода. В Кракове, между прочим, тоже.
Хорошо Виктор пришел, и мне пришлось оставить влюбленных. Я успела сожрать четыре рогалика. 800 калорий. Восемьдесят процентов моей диеты. Я кое-как выдержала, но уже утром сожрала 300 калорий. Привет, норма превышена на 100. Ну, если уж падать, то до дна. До девяти я посетила кондитерскую, китайскую обжорку и супермаркет. А завершила все плиткой шоколада. Потом я подсчитала: в сумме 5840 ккал. М-да, диета лесоруба.
В следующие дни я набивала брюхо всем, что попадалось под руку. Смешивала не хуже, чем алхимик. Батон с пивом, квашеная капуста, политая пахтой, лапша с майонезом. От одних воспоминаний печень начинает увеличиваться. А когда спустила половину стипендии, то твердо сказала себе: пора делать третью попытку. День старта — девятнадцатое января. Для разнообразия никаких ассоциаций ни с чем. Из-за горестного состояния финансов я выбрала грушевую диету. Заготовки из груш — это все, что осталось в кухне после гастрономических излишеств последних дней. Я установила распорядок диеты. Утром полбаночки грушевого пюре. Ланч — банка компота. Обед — тарелка груш в сиропе. Полдник — снова компот. На ужин маленькая баночка грушевого мармелада, чтобы как-то подсластить жизнь. В сумме 1240 калорий. Ела я эти груши целую неделю. Поглощенная наукой и зачетами, я как-то смирялась. Двадцать шестого января я сдала последний экзамен. А на следующее утро достала шестьдесят четвертую банку грушевых заготовок. Но я даже не успела открыть ее. Меня вырвало от одного вида желто-коричневого месива, нашпигованного палочками гвоздики. И это был конец диеты. Еще до полудня я истратила все сэкономленные деньги. Легко догадаться, на что.
Меня понесло. Как раз началась сессия. Но поскольку мне удалось сдать все досрочно, я была свободна. Из дому я выходила только за продуктами или вынести мусор. В конце каникул ко мне забежала Эва.
— Боже, да ты выглядишь как жертва насилия в семье, — горестно воскликнула она, увидев меня.
Действительно, я себя немножко запустила. Жирные волосы, тренировочный костюм в пятнах, синяки под глазами и желтое лицо. Да и вокруг все выглядело не лучше. В раковине громоздится грязная посуда. Пригоревшая сковорода, плита, покрытая всем тем, что у меня убегало. А убегало много, так как все эти дни я знай жарила, пекла, варила.
— Малина, вылезай из тренировочного костюма. Даю тебе пятнадцать минут, чтобы одеться и взять самое необходимое.
— Зачем?
— Затем, что ты переселяешься ко мне.
Я заколола волосы, почистила зубы, смела в сумку что попало под руку. Эва все это время что-то писала на листке бумаги.
— Чего это ты там карябаешь?
— Регламент пребывания в моей клинике. Прочтешь по дороге. Готова? Тогда давай мне ключи. Кому-то ведь нужно будет поливать тут цветы.
В трамвае Эва вручила мне листок. Ни фига себе! Сплошные запреты.
Запрещается входить в кухню и есть в городе.
Запрещается угощаться у сердобольных подруг.
Запрещается говорить о диете и рассматривать поваренные книги.
Запрещается пересчитывать все на калории.
Запрещается есть в одиночку.
Запрещается покупать слишком тесную одежду (дескать, я же скоро похудею).
Запрещается до конца пребывания вставать на весы.
Я прожила у Эвы больше двух месяцев и только благодаря этому не вешу сейчас, как слониха.
* * *— Ну, говори наконец, как нос, — набросилась я на нее.
— Горбинка исчезла. Когда улыбаешься, копчик носа с левой стороны чуть прогибается и ты становишься похожа на Брюса Уиллиса.
— Заливаешь!
— Да нет, правда. Но разве Брюс не симпатичный мужик? Справа нормально. Нос очень даже неплохой, прямо как по линеечке. Хотя… — засомневалась она.
— Что хотя?
— Просто я думаю, может, можно было потратить те пятьсот марок, которые прислал тебе отец, с большей пользой?
— И что?
— А сама ответь.
11.02. Сделала ли бы я это еще раз? Конечно. В течение 26 лет я была большущим мешком комплексов, и все из-за носа. Что из того, что у меня красивые глаза и белые зубы, если на первый план выступал Он. Большой, вздернутый и с горбинкой. Зимою красный, как клюв аиста. Летом залитый потом. Весной распухший от насморка и слез (по причине депрессии). Осенью мокрый от дождя и слез (по причине очередных каникул без любви). А хуже всего он смотрелся в профиль. От ночника тень от него падала на полстены. Снять его с близкого расстояния — отлично пошел бы в титры «Сирано де Бержерака».
«Что такое счастье? Это прямой нос длиной от четырех до пяти сантиметров и шириной не более дюйма» — так начинается мой дневник десятилетней давности. Сейчас я достала портновский сантиметр. Размеры в точности те. А где счастье?
12.02. Я пошла к доктору Ковалю. Нет, ничего не случилось. Просто я хотела, чтобы он взглянул. А кроме того, этот шрам посередине, небольшие утолщения у перегородки. Нельзя ли их чуточку уменьшить?
— Нет.
Нет так нет. Как-нибудь переживу. По мнению Эвы, это совсем незаметно. Я опять цепляюсь к миллиметрам.
Но ведь красота — это вопрос миллиметров. Вот, например, губы. Достаточно трех миллиметров, и ты превращаешься в вулкан секса. Кстати, губы… Как-то я стояла перед зеркалом и подумала, что они могли бы быть попухлей.
13.02. Сегодня бал по случаю валентинок. Я все время думала, что им скажу. Признаваться насчет носа или нет? Может, как-то отвлечь от него внимание, например, подстричь волосы или сделать кричащий макияж?
— А я бы ничего не стала делать, — посоветовала Эва. — Никто и не заметит. Вот увидишь.
Я вся в нетерпении. Будет множество парней. И Рафал. Мы не виделись с декабря, когда он принял решение изменить характер наших отношений.
Изменение характера наших отношений
— Когда ты ему скажешь? — спросила Эва перед Новым годом.
— А что я должна сказать?
— Что твой отец сочиняет. Что у него нет счетов и что он не разрушал Берлинскую стену.
— Ты думаешь, надо?
— А как долго ты собираешься это скрывать?
— Не знаю. Сколько получится.
— И ты думаешь, ваш брак будет удачным?
— Господи, Эва, у каждого свой скелет в шкафу. — Я слегка занервничала. — Я понимаю, ему надо сказать. Только…
— Боишься, что он разорвет помолвку? Ты бы разорвала?
— Хорошо, завтра и скажу.
— Малина, ты можешь не говорить.
— Могу, но тем не менее скажу. — Мы сидели у меня в кухне. — Все равно после свадьбы это откроется. Отец никаких бумаг ведь не привезет. Разве что поддельные. Но если Рафал разорвет помолвку, это будет на твоей совести.
— Если разорвет, значит, он недостоин тебя.
* * *Я все рассказала Рафалу. Сперва выпила целый пузырек пассиспазмина и половинку маленькой бутылочки мелисаны. Вышло дороже, чем два «малибу» со льдом, но эффект тот же. Мы стояли во дворе дома, где я снимаю хату. Я даже не заметила, когда зажглись фонари. Рафал слушал и рыл носком свежий снег.
— В корабль я тоже не поверил, — произнес он, помолчав. — Кто сейчас возит золото на кораблях?
— Не мой отец, это точно.
— Но откуда ты знаешь насчет счетов? Он же прожил в Германии пятнадцать лет.
— Рафал, я не рассчитывала бы ни на какие счета.
— Жаль. Но мир от этого не рухнет.
— А что будет с нами?
— Ну что ж, неудавшаяся богатая наследница, я приду за тобой тридцать первого, — улыбнулся он.
Ура! Все будет хорошо.
* * *Новый год мы встречали в горах. Сразу же после первых петард и победоносной борьбы с пробкой шампанского Рафал подошел ко мне с пожеланиями.
— Всего самого лучшего тебе, Малинка. — Мы чокнулись. — Чтобы нас всегда соединяла дружба.
— За дружбу, Рафал, и за любовь.
— Любовь приходит и уходит, а дружба остается.
— В корабль я тоже не поверил, — произнес он, помолчав. — Кто сейчас возит золото на кораблях?
— Не мой отец, это точно.
— Но откуда ты знаешь насчет счетов? Он же прожил в Германии пятнадцать лет.
— Рафал, я не рассчитывала бы ни на какие счета.
— Жаль. Но мир от этого не рухнет.
— А что будет с нами?
— Ну что ж, неудавшаяся богатая наследница, я приду за тобой тридцать первого, — улыбнулся он.
Ура! Все будет хорошо.
* * *Новый год мы встречали в горах. Сразу же после первых петард и победоносной борьбы с пробкой шампанского Рафал подошел ко мне с пожеланиями.
— Всего самого лучшего тебе, Малинка. — Мы чокнулись. — Чтобы нас всегда соединяла дружба.
— За дружбу, Рафал, и за любовь.
— Любовь приходит и уходит, а дружба остается.
— Что это ты все о дружбе?
— Видишь ли, я все обдумал и считаю, что нашим отношениям нужно придать другое измерение. Ты была откровенна со мной.
— Это плохо?
— Нет. Совсем нет, — заверил меня Рафал. — Я благодарен тебе, что ты не скрыла от меня правды. Я долго думал о нас и пришел к выводу, что самый лучший друг, какой у меня есть, это ты. И наш брак мог бы все испортить.
— Что ты этим хочешь сказать? — занервничала я, несмотря на то что выпила уже несколько порций достаточно крепких напитков.
— Малинка, ответь мне на один вопрос. Что лучше: настоящая дружба или неудавшийся брак?
— Неудавшийся брак, — проблеяла я.
— Вот именно за это я и ценю тебя. За откровенность и чувство юмора.
— Ты хочешь разорвать помолвку?
— Ну почему сразу разорвать? Просто придать иной характер нашим отношениям. Я все обдумал и понял, что я еще не готов к тому, чтобы вступить в брак. Но я не хочу потерять тебя. Не хочу потерять такую чудесную, умную девушку с чувством юмора. Потому…
— …ты предлагаешь мне дружбу. — Я стиснула кулаки, чтобы не разреветься. Но это плохо помогало.
— Да, самое прекрасное чувство, какое соединяет мужчину и женщину.
— А я думала, самое прекрасное чувство — это любовь.
— Ох уж эти исполнители диско поло. «Я люблю тебя». «Я жить не в силах без тебя». «И я тоскую по тебе смертельно». Нет, Малинка, самое прекрасное чувство — это дружба…
— А где же поцелуи под дождем? Прогулки по только что выпавшему снегу и первый танец вдвоем?
— Ты не дала мне закончить. Говоря «дружба», я имел в виду чувство, обогащенное эротическим элементом. То есть эротическую дружбу. Идеальную в нашей ситуации. Что ты на это?
* * *— И что ты на это? — деловито осведомилась Эва. Она прибежала сразу же после моего отчаянного звонка.
— Сказала, что мне нужно подумать.
— Ничего себе.
— Что ничего себе? Что ничего себе?! — завопила я. — Я хотела выйти из этой ситуации, сохранив лицо.
— Надо было бросить ему в рожу обручальное кольцо и хлопнуть дверью!
— И замерзнуть в горах? Мне нужно было дождаться утра. Из Закопане я уехала первым поездом. Все остались. Наверное, сейчас сплетничают, что, мол, я слиняла. Всякие домыслы строят.
— Вот уж впрямь главная проблема, — фыркнула Эва. — Домыслы…
— Нет, главная проблема — это разрыв с Ра-фалом. Из-за тебя, — разрыдалась я.
— Малина, это был тест. Он ушел, потому что не любит тебя. Понятное дело, Рафал, а не тест.
— Но я люблю его! У меня сердце болит, в желудке лжет, руки дрожат.
— Сколько кофе ты выпила? — поинтересовалась Эва.
— Пять. И три чая. Рассказать тебе все мое меню?
— Это никакая не любовь, а кофеин. Возможно, еще страх перед пустотой. Как определила бы Иола.
— Да мне плевать, как это называется! Я чувствую, что люблю его и умру, если он не женится на мне!
— У тебя же у самой были сомнения, выходить за него или нет, а сейчас вдруг ты впадаешь в такое отчаяние.
— А может, до меня только сейчас дошло, что это Он!
— Если бы это был Он, то не испугался бы отсутствия счетов у твоего отца.
— Он нисколько не испугался. Ведь когда он делал мне предложение, он вовсе не рассчитывал ни на какие счета, потому что еще не знал моего отца.
— Он, должно быть, боится, что у твоего старика не все в порядке с головой.
— А разве не так? — закричала я. — Разве твой отец рассказывает о кораблях, груженных золотом?
— Нет, потому что он знает только пять фраз: «Когда обед?», «Когда ужин?», «Где газета?», «Освободи уборную» и «Переключи на новости».
— По крайней мере он предсказуем. И не ломает тебе личную жизнь.
— Мне — нет, скорей маме. Малина, да не плачь ты. Может, Рафал вернется. Может, он просто тогда слишком много выпил.
— Он почти совсем не пил.
— Или слишком мало. Еще не все потеряно. Ведь люди не разрывают помолвку одним махом. Тебе нужно подождать.
Я выдержала три дня. Потом позвонила, якобы хочу отдать обручальное кольцо.
— Малинка, а я как раз собирался звонить тебе. Спросить, как ты себя чувствуешь.
— Нормально, — выдавила я, тронутая его несказанной добротой.
— Это здорово. Ты все обдумала?
— А ты?
— Я? — удивился он. — Я это уже сделал раньше. И хотел бы зайти к тебе.
— Хорошо, когда? — Мы с ним спокойно поговорим, и, может, он поймет, какую совершил ошибку.
— Завтра. Представляешь, я могу вернуть кольцо, и с меня удержат только пятнадцать процентов.
— Классно…
Почему это прозвучало так жалобно?
— Ты — настоящий друг. Другая бы торговалась, может, даже мстила бы.
— Можешь быть спокоен, Рафал. За что тебе мстить? За то, что ты разорвал помолвку, причем на праздновании Нового года?
— Ну ты же знаешь, какие бывают девушки. Приходится прикидываться. А с тобой не нужно.
Еще минута, и я не знаю, что с ним сделаю.
— Ладно, приходи завтра, так как потом я ненадолго уеду.
Он пришел, забрал кольцо и ушел. А я решила что-то сделать со своей жизнью. И начала с носа. Сейчас я продемонстрирую его миру и Рафалу. Рафал. Увидев меня, он сразу услышит ангельский благовест.
15.02. He услышал. Он пришел с какой-то пышнотелой бабищей. У нее был здоровенный носяра и цветастое платье. Со мной он поздоровался чуть ли не между прочим. И как тут не верить в тринадцатое число!
Эва, как всегда, была права. На мой нос никто не обратил внимания. Сейчас каждый занят собственным. Люди думают о защитах, о работе, о деньгах. Мне тоже пора начать, иначе запахнет переносом срока защиты. Ладно, начинаю с понедельника. А на Рафала мне глубоко наплевать.
29.02. Удивительный день. Добавочный, високосный, последний в этом столетии. Очень хорош для раздумий и обетов. Но какой я могу дать себе обет, если не знаю, чего хочу? Хочу быть счастливой.
— Не слишком конкретно, — оценила Иола, та самая, что угощала меня рогаликами с вареньем. — Ты должна точно определить, что тебя осчастливит. Экстравагантность или простая жизнь? Карьера? Любовь? Деньги? Все вместе?
Откуда ж я знаю? Иола считает, что пора бы уже. В августе мне стукнуло четверть века, а счетчик продолжает крутиться. И все быстрей. Оглянуться не успею, как мне уже будет сорок. Господи, сорок лет! Еще недавно, в лицее, я была уверена, что не доживу до тридцати. Остановите кто-нибудь эти страшные часы!
— Эй! Очнись! — услышала я Иолу. — Так чего же ты, собственно, хочешь, двадцатилетняя женщина?
3.03. Именины месяца. Тоже неплохой день для размышлений.
— Когда ищешь оправдания собственной лени, каждый день хорош.
— Какой лени? — обрушилась я на Иолу. — Это серьезные размышления над целью жизни.
— И что? Дошла уже до чего-то конкретного? Уже знаешь, что для тебя важнее?
* * *Чего, собственно, я хочу? В минуты депрессии — Рафала. А еще чего? Когда мне было семнадцать, мне казалось, что я спасу мир. Придумаю вакцину от рака, полечу на Марс или стану знаменитостью, звездой. У меня было ощущение, что я могу все, мне все удастся. Наивная девчонка с ангельскими крылышками, витающая в облаках. После каждой неудачи я теряла несколько перышек, а первые университетские годы окончательно спустили меня на землю.
Сперва я сдала на «Историю искусства». «И что ты будешь делать, когда закончишь?» — спрашивали у меня знакомые приземленцы. В качестве объяснения: приземленец (термин Эвы) — это тот, кто видит только прозу жизни. Сплошная приземленность. У него не мечты, а конкретные, приземленные планы: заработать на телевизор, купить машину помощней, выбрать хорошую специальность.
А я выбрала историю искусства. Организую галерею высокого класса, мечтала я. Никакой халтуры. Только Высокое Искусство, именно с большой буквы. Окружу себя художниками, отгорожусь от грязи жизни. Буду курить сигару и свысока поглядывать на ничтожные проблемы приземленцев. К счастью, я познакомилась с Анкой. Анка закончила «Живопись» с отличием, а сейчас «делает» солдат для игры «Fire, fire, fire!». Сперва она рисовала фон, потом элементы одежды, сейчас уже фигуры — снайперов, борцов, мутантов. Растет.