Мы сидели молча минуты две. Наконец Губка очнулся.
— Надо думать, у тебя были причины прийти сюда?
— Как обычно, меня к вам привели проблемы.
— Что на этот раз?
— Полнейшее наплевательство. Ничто меня не колышет. Ничего мне не хочется. Ничего мне не надо. Ничто меня не радует и не печалит. Нирвана.
— Мы, психиатры, называем это апатией. И с каких пор у тебя такое состояние?
— В общем, с начала каникул. Просто в июле я не обратила на это внимания. На меня навалилось множество дел. Поиски работы, переезд, спасение отчаявшейся подруги.
— Не было времени размышлять над смыслом жизни?
— Я и сейчас не размышляю. И вообще ни о чем не думаю. Может, немножко об одном сериале. Очень я в него втянулась.
— А когда защита?
— Два дня тому назад. Нет, нет, я защитилась, — опередила я вопрос Губки. — На пятерку.
— И даже такое событие не вывело тебя из состояния летаргии?
Я на секунду задумалась.
— Вывело, на двое суток. Я как раз успела купить юбку и цветы для комиссии. Но сразу же после защиты вся энергия ушла, как воздух из проколотого воздушного шарика.
— Как ты сюда добралась?
— Прибуксировал меня знакомый гомосексуалист.
Губка потер нос, потом опер подбородок на ладони и глянул на меня сквозь раздвинутые пальцы. Знакомый приемчик.
— Ну что ж, Малинка, скажем так. — Что, уже есть какой-то эскиз?
— Эскиз? — Он наморщил брови, но сразу же выдавил очередную измученную улыбку. — Ну да. И собственно этому посвятим сегодняшний прием.
— Но какие-нибудь лекарства дадите? — поспешила удостовериться я.
— Дам, дам, но сперва несколько слов.
— Инструкция, как принимать?
— Дай мне хотя бы начать. Прерываешь, как твоя мама…
Он тут же умолк.
— А откуда вам известно, что моя мама прерывает? — Я взглянула на него точь-в-точь как тиранозавр рекс. Это называется влиянием масс-медиа на невербальное поведение.
— Я познакомился с ней во время съемок программы о мужчинах-обманщиках. А в последнее время этого все больше и больше. — Губка не стал уточнять, чего все больше и больше.
— «Обманщики и двоеженцы». Как же, видела и сгорала со стыда.
— Твоя мама — необыкновенная женщина. — Губка почему-то покраснел. — Полнейшее слияние перфекционизма и истеричности.
— Да, знаю.
— Чувствительная и одновременно подавляюще сильная.
Он замолчал и вздохнул, как вздыхает человек, измученный жизнью. Стоп, стоп. Что-то я тут не вполне секу. Губка видел мою маму только на съемках программы — и сразу же полная характеристика. Я сказала бы даже, законченная картина. А я? Хожу в поликлинику почти два года, и единственное, что у нас имеется, эскизы, туманные контуры. Как это может быть? Видимо, я — очень сложная личность.
— Да, чувствительная, — признала я, — особенно при свидетелях мужского пола. Но я пришла сюда не затем, чтобы слушать про мою маму.
— Совершенно справедливо, — признал Губка. — Мы собирались набросать эскиз. Но сначала несколько слов о депрессии.
— Я с удовольствием узнала бы, почему она навалилась на меня в середине лета.
— Ты сама как думаешь, почему?
— По идее, я должна бы радоваться. Я закончила институт.
— Правильно, закончила. Что дальше?
— Еще не знаю. Поиски работы, какой-то цели.
— Иными словами, неуверенность. Отсюда страх перед миром и бегство в безопасное укрытие. Некоторые именно так реагируют на большие перемены, даже позитивные. Был у меня пациент, архитектор, который выиграл конкурс на составление проекта. Чрезвычайно важный конкурс, который мог изменить всю его жизнь. На следующий день после оглашения результатов он пришел ко мне, умоляя о помощи. Он внезапно ощутил пустоту.
— А можно эту пустоту как-то заполнить? Например, засыпать лекарствами?
— Лекарства, самое большее, могут сделать так, чтобы ты не думала. Но саму пустоту, — он отрицательно повертел головой, — они не уничтожат.
— А что, ее можно как-то уничтожить?
— Малинка, ты думаешь, что если бы я знал ответ, то сидел бы и выписывал рецепты в обшарпанной студенческой амбулатории?
— Я считала, что вы любите свою работу.
— Мне тоже так казалось. — Губка потер лоб. — Четверть века назад, сразу же после специализации. Я мечтал о работе в университетской клинике, а оказался в амбулатории. Что ж, думал я, надо полюбить то, что есть, буду беседовать с молодежью, выслушивать их проблемы, предлагать лекарства. Мне и в голову не приходило, что работа в амбулатории может быть такой нудной. Как на заводском конвейере! Каждые пятнадцать минут новый пациент. «Здравствуйте. Фамилия? В чем наши проблемы? С каких пор принимаете лекарства? С какого времени депрессия? С какого времени бессонница?» И так каждый день много лет подряд. Это становится рутиной. Когда-то я мечтал изменить лицо медицины, а единственное, что мне удалось, сменить обивку кресел. — Губка замолчал и взглянул на мою мину. — Мне тоже хотелось бы другой цвет, но на складе был только горчичный.
— И вы, вероятно, огорчались?
— Из-за кресел? — улыбнулся Губка. — Нет, я отнюдь не Петроний[14].
— Я имела в виду жизнь. Несбывшиеся мечты, грандиозные планы.
— У меня было более двадцати лет, чтобы свыкнуться. В этом, собственно, и заключается зрелость.
— Если так выглядит зрелость, то огромное спасибо. Если я должна покорно смиряться с тем, что подсунет мне жизнь…
— Вовсе не должна, ты можешь бороться, — заметил Губка. — В этом и заключается молодость.
20.09. Вот я и борюсь. Дала очередное объявление. Энергично просматриваю газеты. И даже не знаю, кто родился у Бруки.
22.09. Сегодня опять звонок из института.
— Да, слушаю, — произнесла я со сжавшимся сердцем: а вдруг решили отменить результаты защиты?
— Я звоню по поручению профессора. — Ну, точно отменили!!!
— Что-нибудь произошло?
— Профессор спрашивал, не хотела бы ты быть его аспиранткой?
— Он действительно имел в виду меня?
— Вот и я удивилась… То есть ты, Малинка, была хорошей студенткой, тут я ничего сказать не могу. — Пани Чеся принялась выкручиваться и объяснять: — Но чтобы профессор из-за тебя звонил с Тенерифе?
— Меня тоже это удивляет.
— Ну так как? Хотела бы?
Я на миг задумалась. Все-таки какой-то выход. Может, и стипендию получу.
— Когда нужно подавать документы?
— Вообще-то до первого сентября, но, учитывая обстоятельства… — пани Чеся с минуту размышляла, — очень хорошо было бы принести их сегодня до четырнадцати. Потому что в субботу мы не работаем.
— А собеседование когда?
— В понедельник ровно в двенадцать.
23.09. — И очень хорошо, — подвел итог Лешек, — будет меньше времени огорчаться.
Мы встретились, когда я возвращалась из института.
— Все как-то очень быстро происходит, — начала я, нервно расхаживая по комнате.
— А у меня для тебя тоже есть сюрприз.
— Знаешь, кого родила Бруки?
— Дочку, но я не это имел в виду.
— Я вся внимание.
— Дело выглядит следующим образом. Есть халтура с понедельника. Нужно сопровождать туриста из Дании. Он платит по пятнадцать злотых в час. Я сам бы с удовольствием взялся, но мне опять нужно ехать.
На лице у Лешека было написано: «Спроси меня, куда я еду».
— А куда ты едешь?
— В Льорет-де-Мар.
Лешек придал лицу выражение, означающее «Спроси, зачем я туда еду».
— А чего едешь?
— Кажется, я влюбился.
— Что, половинка?
— Очень на то похоже.
— Ситуационная или моделиновая?
Лешек замотал головой:
— Третья разновидность.
— То есть?
— Истинная. Половинка банана. Ты встречаешь ее и — стрела. Потому что это действительно твоя половинка.
24.09. Полночь, а я все не могу заснуть. Весь день я думала о завтрашнем собеседовании и о работе. Меня это вогнало в такой стресс, что я сменила направление мыслей (не без помощи прамолана). Сейчас я думаю о Лешеке и его половинке. Какая она (а точней, какой). Наверное, ему ничего не нужно в себе менять. И они идеально подходят друг другу.
25.09. В молочный бар «Барселона» и в дорогой ресторан на улице Казимира. На залитую дождем площадь Рынок и на солнечный пляж. Идеально. О черт, уже завтра! Восемь часов, а в девять я начинаю трудиться. Ладно, душ. Что наденем? Серый костюм, поскольку собеседование. Да, но я же сопровождаю туриста. Значит, мини и шпильки. Но в таком наряде на собеседовании у меня нулевые шансы. Вот! Серое платье до колен, поверх жакетик. Застегиваю его под горло, волосы собираю в узел и превращаюсь в синий чулок. Снимаю, волосы распускаю — и перед вами женщина-вамп.
Черт, уже почти полдевятого. Последний взгляд в зеркало. Последний мазок помадой по губам (перед собеседованием сотру) — и марш-марш.
Черт, уже почти полдевятого. Последний взгляд в зеркало. Последний мазок помадой по губам (перед собеседованием сотру) — и марш-марш.
4.10. То была фантастическая неделя. А точнее, девять с половиной дней.
Девять с половиной дней
Запыхавшаяся, я прибежала к Мицкевичу почти одновременно с девятым ударом часов. Я быстро обошла памятник, высматривая высокого блондина с лицом, отмеченным благосостоянием (описание Лешека). Распознаю я его среди других? Достаточно ли окажется моего английского? Я обежала Адама дважды. Нету его. Уже три минуты десятого, а эти датчане обожают пунктуальность. Наверно, он подождал три секунды и ушел. Но куда он мог пойти?
— Ты, наверно, и есть Малина? — услышала я за спиной. — Извини, что опоздал, но была чудовищная пробка.
Я обернулась и увидела почти двухметрового великана в серых брюках. Под тоненьким свитером с норвежским узором рельефно выделялись бицепсы, трицепсы, дельтовидные, грудные, трапецеидальные, разнообразные брюшные и спинные мышцы. В сумме более девяноста килограммов мускулов, драпирующих мощный костяк. В дополнение к этому опаленное морским солнцем лицо блондина, беззаботные голубые глаза, мощный подбородок и прямой, короткий — скандинавский — нос. Современный символ беспечности и благосостояния.
— Мистер Яспер Педерсен? — протянула я руку.
— Вполне достаточно Яспер. — Он взглянул на мою руку. — Я должен поцеловать?
— Вполне достаточно крепкого пожатия. — Ну что ж, взаимное представление мы прошли. — Что вы хотите осмотреть в нашем прекрасном городе? Куда бы вы хотели пойти?
— Нельзя ли в какой-нибудь бар с подачей кислорода? — пошутил он.
— Вы, наверное, ехали по Аллее?
— Если только это можно назвать ездой. Два километра в час.
— Кошмар, правда? — спросила я, не скрывая гордости.
— Такси у вас нужно снабжать противогазами, — улыбнулся он.
— Недельки две-три, и вы привыкнете.
— Если доживу. Я чувствую, как меня со всех сторон атакуют миллиарды свободных радикалов.
Эх вы, скандинавы! Больно вы зазнаетесь. Наверно, от переизбытка кислорода. Должно быть, я состроила грозную мину, потому что Яспер поспешно добавил:
— Шучу, Малина, шучу. У нас в Копенгагене тоже и пробки, и миллиарды свободных радикалов.
— Правда? — Я изобразила изумление. — Ну хорошо. Куда идем?
— Я бы с удовольствием чего-нибудь перекусил.
— Какие-нибудь особые пожелания имеются? Китайская кухня? Мексиканская? Итальянская?
— Мне бы хотелось съесть обычный завтрак. Что-нибудь без проростков сои, спагетти и соуса чили.
Я отвела его в вегетарианский бар. Мы заказали яичницу из четырех яиц и ведро хлопьев с молоком. А для меня соевый кофе.
— Что ты делаешь в Польше? — поинтересовалась я.
— Да, собственно, ничего. Отдыхаю, осматриваю, — прямо тебе викинг на отдыхе.
— А почему именно Польша?
— Понимаешь, я объездил чуть ли не полсвета, побывал в Южной Америке, в Индии, Новой Зеландии. А тут никогда не был. — Он извиняющеся улыбнулся. — Вот я и подумал, что пора посмотреть, кто нам отравляет Балтику, убивает беззащитных медуз.
— Вы, скандинавы, вроде бы такие экологисты, а китов убиваете без всякого сожаления.
— Это не мы, норвежцы. Два разных народа, как русские и поляки. Вроде бы и те и другие славяне, а какие различия! Возьмем, к примеру, алкоголь. Средний русский пьет больше.
— Зато нам принадлежит рекорд мира, — похвасталась я.
— Да, слышал.
— А что еще ты знаешь о Польше?
— Немного. Сплошь статьи из энциклопедии: Шопен, Валенса, полонез, Кислевский. Разумеется, Папа, соленые огурцы и польская шинка. Пожалуй, все.
— В общем немало. Я про Данию столько не знаю.
— А что ты знаешь?
— Что? — задумалась я. — Андерсен, Гамлет. Разумеется, Ларс фон Триер и банда Ольсена. Нет, разве это не поразительно, что мы знаем столько об Америке, которая находится за тысячи миль отсюда, и не знаем соседа, который живет за межой?
— А что тут удивительного? Американцы — большие специалисты по саморекламе.
Мы допили кофе, и мне уже пора было бежать на собеседование. Яспер предложил сопровождать меня.
— Заодно посмотрю на один из самых старинных университетов Европы, а ты будешь чувствовать поддержку. Само собой, счетчик работает.
Никогда еще я не получала денег за участие в сдаче экзамена. Но если Ясперу хочется платить… Минут пятнадцать нам пришлось подождать. Яспер делал вид, будто читает объявления, а я делала вид, будто не нервничаю. Внезапно дверь отворилась.
— Входи, Малинка. — Профессор широко улыбался, демонстрируя пустоты на месте последних зубов.
Я вошла. Мне задали несколько вопросов, я отвечала, что хотела бы вести исследования на тему интеграции и сотрудничества стран балтийского региона. Мне это пришло в голову в последний момент.
— Это должна быть работа на стыке социологии, управления и экологии с использованием новейших статистических методов.
— Отлично! — обрадовался директор, борец за экологию и любитель статистических методов.
— Благодарим вас, пани Малина. Это все.
Я вышла.
— Уже? — удивился Яспер.
— Да. Несколько простеньких вопросов — и дело сделано.
— Меня уверяли, что поляки страшно сдержанные, а ты такая бесшабашная.
— Я только притворяюсь бесшабашной, а душа у меня в пятках. Я даже не помню, о чем меня спрашивали. Интересно, как я там выступила?
— Превосходно, Малинка, выпускница и без пяти минут аспирантка, — заверил меня профессор, появившийся из боковой двери.
— Если меня примут, это будет замечательно.
— Да, но не забывай, что аспирант — это нечто среднее между курьером и уборщицей, — остудил мой пыл профессор.
— Главное, чтобы мне было чем заниматься в ближайшие четыре года. У меня была бы цель.
— Да, цель — это очень важно. Но мне пора. Да, вот еще о чем я хотел бы спросить… — Профессор смущенно кашлянул. — Не могла бы ты поговорить со своей бабушкой, чтобы она приняла меня?
— Погадать?
— Ради бога, тише! Зачем же всем слышать?
— Малинка, ты что, знаешь хорошую гадалку? — выглянула из секретариата пани Чеся.
— Мою бабушку.
— Тогда запиши и меня, ладно? Вместе с паном профессором.
— Я еще не уверен, что пойду, — пробурчал профессор.
— Тут нечего стесняться, — защебетала пани Чеся. — Все великие этого мира ходили к гадалкам. Политики, диктаторы… О, простите! Я вовсе не имела в виду, что пан профессор… — Пани Чеся прервалась, ища подходящие слова. Но, видно, в голову ей ничего не пришло, так как она сменила тему: — Малинка, ты слышала про Пызяка?
— Да, что он разбился.
— Нет.
— Не разбился?
— Разбился, но я собиралась сказать не об этом. Поступили самые последние сведения. Сенсация. Жена доктора Пызяка привезла с Канар его останки, точнее сказать, то, что удалось собрать, а именно голову. Сделали вскрытие, даже не знаю зачем. Ну и все стало ясно.
— Что ясно? — заинтересовался профессор.
— Почему наш доктор Пызяк так обошелся с Касей и несколькими другими студентками. Потому что, мои дорогие, у него была опухоль, опухоль лобной доли мозга.
* * *Ну не поразительно ли? Маленький вырост величиной с вишню может превратить человека в изверга.
* * *В среду объявили результаты. Я прошла! И вдобавок мне назначили стипендию — целых 800 злотых. Яспер дал мне выходной, чтобы я оформила все бумаги в институте. Это прошло молниеносно, пани Чеся вручила мне аспирантский матрикул, и я отправилась в обход по библиотекам. Я продлила четыре читательских билета, записалась в две новые библиотеки. Научную я оставила на самый конец, учитывая сложнейший процесс получения там книг.
Борьба за книгу
Прежде чем устремиться в каталог, то есть в зал, до краев заполненный библиографическими карточками, следует избавиться от верхней одежды. Но внимание! Если — о ужас! — на твоем пальто или плаще отсутствует вешалка, то даже и не пытайся приближаться к гардеробу. Ты только зря потратишь драгоценное время — свое, гардеробщиц и других участников гонки. Лучше приди сюда снова, когда приведешь свою верхнюю одежду в требуемую норму. Но если же драгоценная вешалка у тебя наличествует, можешь смело становиться в очередь. Сними пальто заранее и держи его, готовая подать гардеробщице. Дополнения сложи отдельно в полиэтиленовый мешок, иначе рискуешь стать участником нижеследующего обмена репликами:
— Не засовывать шапку в рукав, а то выпадет и пропадет. А я платить за нее не собираюсь.
— Да вы ничем не рискуете, тут же написано, что библиотека не несет материальной ответственности за оставленные вещи.