– Я не могу больше! Леша! Я не могу! Понимаешь, это идиотизм! Всю жизнь встречаться! Всю жизнь расставаться! Всю жизнь любить других и быть при этом вместе! Я не хочу больше так!
– Но ведь ты меня любишь, Вера? – он посмотрел в мои глаза. Так жалобно. Так робко. И как-то по – собачьи преданно. И я не выдержала. И отвернулась.
– Но ведь ты меня любишь, Вера? – повторил он дрожащим голосом.
Я отрицательно помотала головой.
– Нет, Леша. Я тебя не люблю. Надо быть слепым, чтобы ото не видеть. – И я повернулась к нему лицом. И уже выдержала взгляд.
– Это правда, Вера? – и его голос стал тверже. Словно он что-то решил для себя. – Это правда, Вера?
– Правда, Леша.
– Неужели так легко можно бросать людей?
Он уже не смотрел на меня. А смотрел куда-то вверх. На небо. Дождь уже кончился. И, помню, на небе появилась радуга.
– Ведь даже так собак не бросают, Вера. А людей почему-то можно.
Мне стало его ужасно жалко. Я нежно погладила его по плечу. И тоже посмотрела на небо. И заметила радугу. Не знаю почему, но я обрадовалась этому. Я захлопала в ладоши. И закричала:
– Кит, смотри! Ну, смотри же! Какая красивая! Считай. Кит! Сколько цветов! Фиолетовый, розовый…
Я осеклась. Его лицо было бледным. И губы дрожали. И глаза. Его черные-черные глаза были словно мертвые. И не отрываясь смотрели на радугу.
– Загадай желание, Леша. И оно обязательно сбудется, – это было единственным. Что я могла сказать ему в утешение.
– Я уже загадал, Вера, – и он протянул мне руку. – До свидания, Вера.
– Поцелуемся? – предложила я. Мне хотелось сделать ему приятное. Хотя бы на прощанье.
Мы прикоснулись друг к другу сжатыми губами. Мы поцеловались, как дети. Помню, его губы были ледяными. И мне на секунду показалось, что я целую мраморную статую.
– Твое желание обязательно сбудется, Леша.
Но он уже повернулся ко мне спиной. И пошел прочь. Я долго ему смотрела вслед. Очень долго. Я даже не знаю почему. Мне хотелось его запомнить. Такая хрупкая, мальчишечья фигура. И плащик совсем короткий. И такие же помятые штаны. Прямо как у тебя, Лоб. Я даже сцапала за ним шаг. Поверь, Костя, этот шаг был сделан. Но потом… Потом я вновь заметила радугу. И успокоилась. Я поверила… Почему-то поверила. Что его желание обязательно сбудется…
– Оно сбылось, Вера, – глухо выдавил я сквозь зубы.
В ее глазах промелькнул страх. Но тут же исчез. Она поджала губы. И стряхнула со своих залатанных джинс пепел от сигареты. И громко вздохнула. Чтобы я услышал, и услышал. И не отрываясь наблюдал за этой маленькой мартышкой. Так безумно влюбленной в жизнь. И так легко способной отнять эту жизнь у другого. Она, по-моему, этого до конца так и ни поняла. Она была способна понять только дождь, радугу, вечерние услады. А чело – век… А на человека ей было глубоко наплевать. Безмозглое развратное существо. И меня переполняла злоба. И лицо мое пере – косилось в ядовитой усмешке.
– Ну что, Вера, – и губы мои скривились. – Ловко ты на-училась классифицировать любовь. Так, значит, навязчивая идея, говоришь, была у Кита? А как ты вообще можешь судить о любви, если понятия не имеешь, что это такое. – И я медленно стал на нее наступать. – Слышишь, твои маленькие обезьяньи мозги не способны узнать любовь. И твое маленькое обезьянье сердечко не способно почувствовать любовь.
Вера не на шутку испугалась. И закрыла лицо руками. Я действительно был в этот момент малопривлекателен. И напоминал кровожадного палача. Я силой оторвал ее руки от лица. И Вера громко вскрикнула. Я стал трясти ее за плечи. И страшная ненависть к этой женщине проступала наружу. Но как с ней поступить – я не знал.
И вдруг. Вдруг я почувствовал ее руки. Ее сухие прохладные руки. Скользнувшие по моей спине.
– Ты что, Вера? – вскрикнул я.
И увидел ее глаза. И осекся. Я не подозревал, что глаза могут быть такими. Они горели таким ярким пламенем. Что казалось вот-вот сожгут меня до пепла. И в них прочитывалось все. И страх. И желание. И любовь. И отчаяние. И, конечно, страсть. Жаркая и откровенная страсть. Способная безжалостно испепелить мое тело до тла. И на мгновенье мои руки расслабились. И она воспользовалась этим. И со всей силы притянула меня к себе. И вдруг я услышал запах, исходящий от этой женщины. Это был запах земли. Сухой, потрескавшейся земли, на которой ничто не росло. Это был запах одинокого мира. И там, среди этих сухих комков земли я увидел Кита. Он беспомощно оглядывался кругом. И не звал о помощи. И его глаза были почему-то совсем бледными. Словно навсегда потеряли свой черный цвет.
Я встряхнул головой, словно после тяжелого сна. И со всей силы отшвырнул ее от себя. Вера не упала. Она умела сохранять равновесие, эта чертовка. Она прищурила свои глаза. И забросила руки за голову.
– А ты, оказывается, хулиган, Лоб. И сильнющий такой, ух!
– Когда-то ты меня научила драться, Вера.
– Ты оказался способным учеником, Лоб. Жаль, что только не всему тебя научила.
Я схватил ее за руку. И крепко сжал.
– Перестань, Вера!
Она вырвалась. Захохотала. Встряхнула своими путаными лохматыми волосами. И, как девчонка, выбежала за дверь.
Вскоре она вернулась. И в ее руках лежала охапка изумрудных свежих цветов.
– Какая прелесть, Лоб. Ну посмотри, какая прелесть! – И она ткнула охапку цветов в мое лицо. Я уткнулся лицом во влажные зеленые лепестки. И моя голова закружилась от пьянящего аромата. И я увидел землю, влажную, взрыхленную, богатую землю. Усыпанную цветами. И среди этих цветов места для моего друга Лешки уже не нашлось.
– Это герань, Вера? – спросил я ее, чтобы позлить. Отлично зная название этих цветов.
Я не ошибся. Вера обиженно надула губы. И бросила цветы на диван.
– Эти цветы называются услады, Лобов. Вечерние услады.
– Я не слышал о таких цветах, Вера, – вновь солгал я.
– Слышал, Костя. Но почему-то забыл, – Вера не смотрела на меня. Веру это явно задело. – Впрочем, прошлое часто забывается. Особенно, если оно незначительно.
Я вновь назло ей промолчал в ответ.
– Я автор этих цветов. Я их сочинила. Вот ты бы мог такое сочинить, сочинитель?
Я чистосердечно признался, что на такое не способен.
Вера резко оживилась. Захлопала в ладоши. Меня часто удивляла ее внезапная смена настроения. И я ей часто в этом завидовал.
– Вот видишь? – Вера показала мне язы. – Я гораздо талантливей тебя, Лоб! Разве не так?
– А разве я когда-нибудь отрицал это?
Вера обвила мою шею руками. И уткнулась остреньким носиком в мою спину.
– Ты такой славный, Лоб.
– И что дальше, Вера?
– Я не Вера, Лоб.
Я взял ее за руки. И повернулся к ней лицом.
– А кто ты?
– Для тебя я Вера, Лоб. И для твоего милого обаятельного отца тоже была Верой. И для… – Вера сморщила лобик. И вздохнула. Так она выражала свою печаль. – И для бедного дурачка Кита тоже была Верой…
– Кто ты? – перебил я ее.
– А сегодня… Сейчас… Сейчас я… Венера, – и она от неловкости закусила губу.
Я не выдержал. И расхохотался во весь голос.
– Вера! Ну, Вера! Уж от кого-кого, а от тебя я такого в жизни не ожидал. Я всегда считал, что вкус у тебя есть. Единственное, чем ты владела в совершенстве, так это вкусом. Но Венера! Венера превзошла все мои ожидания! Ты меня сразила наповал, Вера. Ой, простите, Венера! Мне теперь только остается застрелиться. – И я приложил палец к виску. И вновь во весь голос расхохотался.
– Не издевайся, Лобов, – Вера вертела в руках какую-то безвкусную фарфоровую статуэтку. И не смотрела на меня. – Думаешь, я не соображаю? Но ты ведь ничего не знаешь, Лоб. Я придумываю имена, которые необходимы моим близким людям. Вам нужна была Вера. Ему… Ему нужна Венера. Я это сразу поняла.
– Ну, – я развел руками. – Теперь я легко могу представить твоего супруга. А почему не Сюзанна? Или Корнелия? Или твой супруг астроном? И помешан на звездах? Но, если честно, имя Венера хорошо исключительно для звезд. Имена звезд не нужны людям. Имена звезд хороши только для звезд, Вера.
– Для него я звезда, Костя, если хочешь. И он меня любит.
– А кто тебя не любил, Вера? Назови мне его имя. И я поставлю ему памятник за стойкость.
Вера поежилась. И поставила статуэтку на место. Под стекло низкого бежевого буфета.
– В таком случае поставь себе памятник, Лоб. И я каждое утро к его подножью буду приносить свежие услады.
Я, честно говоря, растерялся. И, честно говоря, не знал, что ответить.
Вера приблизилась ко мне. И заглянула в глаза.
– Разве не так, Костя?
Я усмехнулся. И прошелся по комнате.
– Я не пойму, что ты добиваешься, Вера. И разве этого можно требовать. Ты хочешь новой жертвы? Но, поверь, бешеная скорость не по мне.
– Лоб, а зачем ты приехал, Лоб?
Я пожал плечами. Я этого не знал сам. Вначале мне казалось, что я приехал дописать повесть. Теперь мне кажется, что я приехал просить у судьбы то. Что она мне когда-то пообещала. Но так и не смогла дать.
Я подошел к окну. И зажег сигарету.
– Уже темнеет, – задумчиво сказал я. И тут же повернулся к Вере. – Ты что-то сказала, Вера?
– Зачем ты приехал, Костя? Впрочем, можешь не отвечать. Я знала… Я была уверена, что рано или поздно мы с тобой обязательно встретимся.
– Не обязательно, Вера.
Вера встряхнула каштановой челкой. И улыбнулась.
– Ты мечтателен, Костя. Но не более. Когда твои мечты начинают сбываться. Ты почему-то идешь на попятную. Ты почему-то этого боишься. Хотя ты и не из пугливых.
Я присед на корточки. И прикоснулся пальцем к дорогой индийской вазе, стоящей на полу. В ней стояли засушенные желтые цветы. И мне почему-то вспомнились наши полуразбитые глиняные горшки и вазочки. Из которых торчала разноцветная зелень, ветки и шишки.
– Он богат, твой муж, Вера? Любит звезды. И любит вещи, – с нескрываемой грустью заключил я. Потому что сам всю жизнь был абсолютно равнодушен к вещам и домашнему уюту.
– Одно другому не мешает, – и Вера вновь стряхнула пепел на свои залатанные джинсы. И мне показалось, что ее залатанные дырки непременно от пепла. Вера никогда не знала о существовании пепельницы.
– Одно другому не мешает, Костя. Главное, что он любит меня. И поверь, больше звезд. И больше вещей.
Мне были неприятны ее слова.
– Ах, Вера, – не выдержал я. – Только не набивай себе цену. Я твою цену знав, поверь.
– Ну так оцени, – и Вера вновь приблизилась ко мне. И в сумерках комнаты был заметен ее лихорадочный блеск глаз. Она положила руки на мои плечи. И я почувствовал ее горячее дыхание. Мне страшно хотелось обнять ее до боли. Зацеловать до смерти. Непонятная дьявольская сила влекла меня к этой женщине. И только сегодня я нашел мужество сознаться себе. Что влекла очень давно. И я всю жизнь заглушал это влечение, Своими книгами. Своими поездками. Чужими женщинами. И сейчас. Сегодня. Когда судьба через двадцать лет исполняет свое обещание. Я вновь отказываюсь от него. И сам не понимаю, чем вызвано мое ослиное упрямство. Скорее всего я хотел получить все сполна. Я ждал той же искренности чувств. И гордость моя не позволяла мне быть обманутым. И я, стиснув зубы. Аккуратно убрал Верины руки со своих плеч.
– Не понимаю, что ты боишься, Лобов, – обиделась Вера.
Я поднял руки перец собой. И попытался пошутить, как можно естественнее.
– Только твоего мужа, Вера. Я не хочу раньше времени улететь к звездам…
– Мужа никакого нет, Костя. И ты не дурак, чтобы этого не понять. Остались его вещи. Остались звезды за окном, которые он, действительно, любит. Но его нет, Лобов. И, если ты кого и боишься. То только меня. Ты боишься влюбиться, Костя. Разве не так?
Я промолчал. Я хотел ей заметить, что бояться мне нечего. Что я уже давным-давно влюблен. Но я промолчал. Я хотел, чтобы меня тоже любили.
Вера распахнула окно. И сладкий пьянящий запах ворвался в комнату. И сбил меня с ног. И я покачнулся.
– Не привычно? – рассмеялась Вера. – Эти цветы никого не щадят. Даже таких сильных, как ты, Лоб.
Я пристально вглядывался в темноту. И увидел много-много цветов. Они светились в ночи, словно изумрудные камни. Словно отражение звезд. Мне захотелось прикоснуться к ним. Я никак не мог поверить в существование этих драгоценных цветов.
– Давай прогуляемся, Вера.
Мы вышли за порог, держась за руки, как дети. Как тогда, двадцать лет назад. Я вновь почувствовал себя ребенком. И мне хотелось слушать и слушать эту женщину. И верить каждому ее слову. И подчиняться каждому ее желанию.
Вера вырвала руку. И побежала. Босиком, в залатанных джинсах, с растрепанной каштановой стрижкой.
– Ко-о-о-стя! – кричали сил мне уже издали. – Иди сюда, Ко-о-о-о-стя! Ну быстрее же!
Она стояла на пригорке, усыпанном изумрудными цветами. И, забросив голову вверх, смотрела на звезды.
– Отсюда лучше всего можно рассмотреть звезды, – сказала она мне, не оглядываясь.
А у меня промелькнула мысль, не с мужем ли она их тут успела рассмотреть. Но эту мысль я мудро решил оставить при себе.
– А днем, – продолжала Вера, не прочитав моей мысли. – А днем отсюда видны солнечные человечки. В которые ты никогда не верил, Лоб.
– Ты такой же ребенок, Вера, – усмехнулся я.
– А ты так же скептически смотришь на мир, Костя. Какая красота, Костя. Хотя бы один разочек, только один подержать в руках звездочку. Ну, самую маленькую.
– Вера – звезды – это плазменные шары, подобные солнцу. Их никак… – и я осекся.
Вера не слушала меня. Она зачарованно вглядывались в ночное небо. И часто вздыхала.
– Ну почему мы не там, Костя?
Меня она совсем не замечала. И мне стало даже обидно. И чтобы обратить на себя внимание. Я сорвал цветок. И пощекотал им шею Веры.
Вера поморщилась. И оглянулась. И взяла цветок из моих рук.
– Это твое сочинение, Вера?
– Почти. Эти цветы были, конечно, и до меня. Но назвала их усладами я. Красиво?
– Все красиво. И цветы. И звезды. И мир. И ты, Вера.
– Леша тоже так говорил. Только в рифму. Но я никогда ему ничего не рассказывала.
– Почему?
– Мне трудно это объяснить. Просто доверять можно только одному человеку. И делиться с одним человеком. Даже если он оказывается совсем другим. Намного хуже. Намного холоднее. Даже если в нем ошибаешься. Сердце все равно хочется раскрыть только ему. А остальным… А остальным можно раскрыть свою тайну. Свою судьбу. Но не сердце. Так случилось и с Китом…
– И с многими другими, – продолжил я за Веру.
– Да, – быстро согласилась она. И просто добавила: – Со многими другими. Но не с тобой.
Я не знал, что ей ответить. Я ей еще не верил. Я присел на траву. Она села рядом. И вытянула свои ноги. И уперлась руками о землю.
– Как только не называли эти цветы! И цветком зеленое печали. И цветком змеиной страсти. И цветком вечной любви.
– Оригинально, – не выдержал я.
Вера покрутила пальцем у виска.
– Идиот, – разозлились она, – разве может быть банальным то, что случается раз в сто лет? Представляешь, ты умрешь, а твоя любовь нет.
Я отрицательно покачал головой.
– Не представляю.
– Ты умрешь, а твоя любовь останется жить. Если ты, конечно, любил по-настоящему. Она останется жить в море. В звездах. В цветах. Сила твоих чувств переполняет маце. Искренность твоих чувств заискрится в звездах. Красота твоих чувств распустится в цветах. Она не умрет, твоя любовь. Если ты, конечно, любил, – и Вера на меня выжидающе посмотрела.
Но я сделал вид, что не понял ее вопроса. Она вздохнула. И продолжала.
– Мне мама рассказывала эту историю. Ведь этот дом… Это дом еще моего деда, потом – моих родителей. Теперь мой. Я раньше думала, что никогда сюда не вернусь. Но потом… Мне некуда больше возвращаться, Костя. И незачем… Моя бабка. Мне мама говорила, что она была очень доброй. Но… Но деда своего она не любила. Хотя дед был и богат, и красив. Она влюбилась в нищего. И к тому же в страшно некрасивого. Ну что ж. Это ее право. А, может быть, она могла любить только жалея. А деда моего жалеть было не за что. Она влюбилась в этого нищего музыканта. И любовь ее была слепой, безрассудной. И добром, конечно, не могла закончиться эта любовь. А дальше… Дальше никто не знает, что произошло на самом деле. Только догадки, слухи. Бабка моя умерла, оставив мою маму совсем маленькой. Поговаривали, что ее смерть была далеко не случайной. И на следующее же утро после ее смерти возле нашего дома вырос изумрудный цветок. И каждый вечер возле нашего дома слышалась печальная музыка. Вскоре исчез и этот нищий музыкант. Поговаривали, что он утонул. Но никто толком ничего не знал. Дед мой поседел, хотя был еще совсем молодым. Но вина смерти этих двоих несчастных влюбленных всегда тянулась за ним. Хотя эта вина была бездоказательна. И люди говорили, что очень долго каждый вечер слышали эту печальную музыку в нашем городке. И была эта музыка ниоткуда. И была эта музыка сама по себе. И возле нашего дома с этих пор каждое лето распускались цветы изумрудного цвета. И по вечерам они удивительно пахли. И только я им придумала достойное название. Вечерние услады. Вот так, Лобов. И не смейся, пожалуйста.
– Я не смеюсь, Вера.
– Ну почему вы все так боитесь простых, банальных вещей?
– Я не смеюсь, Вера.
– Твои глаза смеются. Я вижу, Лобов. Ты же считаешь себя великим писателем. Но разве ты способен написать о такой любви?
– Я не смеюсь, Вера.
– Они умерли. Эти двое несчастных влюбленных. Но разве можно убить музыку? Разве можно уничтожить цветы? Разве можно убить любовь? Если она была настоящей?
Можно сойти с ума! И этой женщине за сорок! Дрожащее от волнения губы. Застывшие слезы в каштановых глазах. И вера. Удивительная вера в сказку. И как никогда, мне стала дорога Вера. Этот взрослый ребенок. Прижимающий к груди изумрудный цветок. И я не выдержал. И в порыве страсти, жалости, понимания. Крепко обнял эту женщину.
– Вера, – прошептал я. – Моя девочка. По-моему я полный идиот. Но мне не надо ставить памятник за стойкость. Я тоже в тебя влюблен, Вера.