— Прежде позвольте сообщить, что по случаю национального праздника моей страны мне поручено пригласить советских дипломатов на торжественный прием, — с шутливой чопорностью произнес Дирксен. — Воспользовавшись этим, я взял на себя смелость навестить некоторых из них, чтобы иметь удовольствие лично вручить пригласительные билеты. Вы поняли меня, миссис Логова? — со значением сказал Дирксен.
Он осмотрелся. Глаза искали радиоприемник, телевизор — разговор предстоял важный, и не мешало принять меры предосторожности. В гостиной Логова не было микрофонов, установленных его сотрудниками, — их удалось поставить только в спальне и в кабинете. Дирксен не опасался местной контрразведки — та вряд ли возьмет под наблюдение дом советского дипломата, но его беспокоили друзья-соперники из разведок других стран. С их конкуренцией ему не раз приходилось сталкиваться. Если микрофон установлен ими в гостиной, он окажется бесполезным — громкие посторонние звуки забьют голоса.
На длинном приземистом серванте рядом с настольными часами и керамической вазой, произведением гончаров-умельцев одного из племен этой страны, он увидел переносный транзисторный телевизор и включил его. Передавали репортаж о встрече по «реслингу» — так именовалась драка на ринге, отличающаяся от уличной лишь присутствием судьи — наверное, для придания побоищу видимости спортивного состязания.
— Не возражаете? — Дирксен кивнул в сторону телевизора. — Мне нравится этот цирк — щекочет нервы.
Он сел у столика так, чтобы видеть экран.
— Долго был у вас Сумани?
— Не знаю. Я пришла, когда он уходил. Но… — Алена нервно потерла руки, принялась переставлять на столике пепельницу, голову папуаса, коробку с сигаретами. — Скажите, мистер Дирксен, откуда вы узнали, что я рекомендовала провокатора? От Виктора Свэ?
— От учителя? — изумился Дирксен. — Совсем нет. Возможно, Свэ и сам был введен в заблуждение. Мы друзья с вами, миссис Логова, не так ли? Поэтому не стану скрывать: местный полицейский комиссар — мой приятель. Я всегда помню о дне рождения его супруги, шлю ей подарки, представьте, не знаю, сколько ей лет! — Лицо Дирксена расплылось в хитрой улыбке. — А комиссар, в свою очередь, охотно делится со мной сплетнями и иной раз — донесениями инспекторов. Полиция-то допросила «Сусанина». Я, конечно, уговорил комиссара не давать делу ход. Тот согласился при условии, что ненужные вам, миссис Логова, подробности не получат огласку в печати. Все зависит от Сумани.
— Сумани начал действовать. — Алена сжала виски ладонями. — Он сфабриковал ужасные фотографии. На них я беру у провокатора деньги. Теперь Сумани шантажирует фотографиями мужа. Я убеждена в этом.
— Убеждены? — удивился Дирксен.
— В голосе Сумани, когда он прощался с мужем, звучала угроза. Ах как я несчастна, мистер Дирксен! — вырвалось у Алены.
— Это естественно. Только глупые люди могут быть по-настоящему и долго счастливы. — Алена опять не поняла, серьезен Дирксен или по обыкновению шутит. — Все-таки ваши страхи, возможно, преувеличены. Сумани обещал приехать еще?
— Нет, он назначил мужу свидание. Завтра, в воскресенье, в одиннадцать часов вечера в ресторане «Морской дракон».
— Та-ак, — протянул Дирксен, как бы следя за тем, что происходит на телеэкране.
Шла командная встреча: трое местных борцов против трех американцев. Американец — рослый, широкоплечий, с могучим торсом — подпрыгнул, сложился в воздухе, подтянув колени к подбородку, и стремительно, как пружина, распрямившись, ударил обеими ногами противника в лицо. Тот рухнул, и двое других американцев, заломив упавшему руки за спину, поволокли его в свой угол ринга. Местные борцы пытались отбить товарища — они бросались на американцев, нанося удары кулаками, головой, ногами, душили их, но американцы упрямо тащили жертву в угол.
— Сумани оставил что-нибудь? — быстро задал Дирксен вопрос. Он отвел глаза от экрана и впился в Алену своим холодным, пронизывающим взглядом.
— Да, он передал мужу пакет. Перед вашим приходом я посмотрела его. Пакет запечатан. — Голос Алены дрожал. Дирксен догадался, что она впервые прикоснулась к бумагам мужа, да еще сказала о них постороннему. Однако в создавшемся положении, уверяла она себя, другого выхода нет и считала, что это ее оправдывает. Дирксен понял и это.
— Ребус прямо-таки! Попробуем просчитать варианты, как говорят игроки в покер. — Спокойным тоном Дирксен хотел укрепить веру Алены, что поступает она правильно и все в конце концов обойдется. — Допустим, в пакете компрометирующие вас фотографии — мужу для ознакомления. Такие же фотографии Сумани угрожает передать властям или поместить в газетах. Разумеется, это догадка. В пакете вместе с фотографиями, возможно, есть и еще что-нибудь. Сумани горазд на выдумку. В этом ему не откажешь.
— Чего он хочет от моего мужа? — простонала Алена.
— Чего? — переспросил Дирксен — и усмехнулся. — Предположить несложно. Сумани — отъявленный негодяй, он замешан во многих темных махинациях, но обладает поразительной изворотливостью и ни разу не попал на скамью подсудимых — ловко уступает ее сообщникам. Что он за тип, можно судить хотя бы по такому случаю. Мой приятель, приехав сюда, купил машину. Как дипломат, он не платил таможенной пошлины. А пошлина на импортные автомобили, ввозимые в эту страну, равна, ни много ни мало, половине стоимости машины. Когда закончился срок пребывания здесь, приятель продал машину. Не везти же ее домой! Продал, обратите внимание, дешевле, чем она здесь стоит вместе с пошлиной. И тем не менее несколько дороже, чем ее стоимость без таможенной пошлины. Так вот Сумани пронюхал про это и вцепился в приятеля мертвой хваткой, обвинив его в спекуляции. С трудом удалось замять историю. Особенно пришлось повозиться с Сумани.
— Какой ужас! — Отчаяние отразилось на лице Алены. — Что предпринять? Посоветуйте, мистер Дирксен! — молитвенно сложила она руки. Голос ее дрожал.
Словно не замечая смятения Алены, ее нетерпения, Дирксен снова уткнулся в телевизор. Схватка достигла кульминации. Американцы затащили противника в угол. Двое завели его руки за канаты и крепко держали. Распятый на угловой стойке ринга борец не мог ни защититься, ни вырваться, ни даже упасть — он висел на канатах. Третий американец методично бил — левой рукой в челюсть и правой — в солнечное сплетение; потом правой, ребром ладони, — по горлу и левой — в живот… Правила запрещали помогать борцу, оказавшемуся в углу противника, борец должен выбраться оттуда сам, и члены местной команды со своей половины ринга в бессильной ярости осыпали американцев проклятиями, Дирксен наконец оторвался от телевизора и оценивающе поглядел на Алену.
— Знаете, у меня есть предложение. Я откажусь от него, если у вас возникнет хоть тень сомнения, но иного пути я пока не вижу. — Дирксен помолчал, что-то прикидывая в уме. — На полчаса я возьму пакет с собой и внимательно просмотрю все, что там есть. Осведомленность в планах противника — гарантия успеха. Долго мне задерживаться у вас нельзя. Если вдруг вернется мистер Логов, придется объяснять ему, почему я интересуюсь его бумагами. А это не нужно ни вам, ни мне. Возвращу пакет в целости и сохранности. — И совсем уже твердо: — Мы встретимся и, надеюсь, найдем способ осадить Сумани. Я располагаю сильным оружием против него. Он будет молчать, будет. Так вот, согласны?
— Да, — еле слышно прошептала Алена.
Дирксен довольно улыбнулся, встал и, крепко пожав руку Алены, бодро произнес:
— Через тридцать минут разгадаем кроссворд. Поступим так. Пригласительный билет на прием я не оставлю. Его привезет наш посольский курьер. Он вернет и пакет с моей запиской. И ради бога, не волнуйтесь. — Улыбнулся. — От переживаний появляются морщинки. А для вас это совсем лишнее.
ЧЕРЕЗ ДВАДЦАТЬ ДВА ЧАСА ПОСЛЕ АВТОМОБИЛЬНОЙ КАТАСТРОФЫ, В ВОСКРЕСЕНЬЕ, В ПЯТЬ ВЕЧЕРА
Единственный, кто в посольстве — кроме посла, конечно, — имел право входить к Рэндоллу, не спросив предварительного разрешения по телефону, был Дирксен. Они знали друг друга давно — еще по разведшколе — и сохранили добрые отношения, хотя Дирксен считал, что если исходить из способностей и интеллекта, то место советника следует занимать ему, Дирксену, а не Рэндоллу. Однако руководители разведслужбы подходили с другими мерками. Когда Рэндолла назначили советником, Дирксен, поздравляя шефа, шутливо сказал: «Ваша ненависть к коммунизму — это рекомендательное письмо, заранее завоевывающее сердце любого начальства». Антикоммунизм Рэндолла был настолько ярым, что его друзья острили: «Тебя нельзя посылать в Москву — ты умрешь от разрыва сердца, видя каждый день красные кремлевские стены».
Дирксен относился к коммунизму, к Советскому Союзу спокойнее: это был противник, против которого ему приказано работать, и он старался как можно лучше выполнить приказ. Да и помощник плохой — ненависть, полагал Дирксен. По-видимому, этим и объяснялось, что карьера его перемежалась то дождичками, то вёдром. Дирксен ожидал, что число ненастных дней на его служебном пути сократится с приездом Рэндолла — как-никак друг. Но все же демонстрировать превосходство над шефом не стоило — Рэндолл не должен видеть в Дирксене конкурента. Поэтому в отчетах о проведенных операциях Дирксен непременно указывал двойное авторство, ставя на первое место Рэндолла, несмотря на то, что задумывал и разрабатывал операции сам.
Дирксен относился к коммунизму, к Советскому Союзу спокойнее: это был противник, против которого ему приказано работать, и он старался как можно лучше выполнить приказ. Да и помощник плохой — ненависть, полагал Дирксен. По-видимому, этим и объяснялось, что карьера его перемежалась то дождичками, то вёдром. Дирксен ожидал, что число ненастных дней на его служебном пути сократится с приездом Рэндолла — как-никак друг. Но все же демонстрировать превосходство над шефом не стоило — Рэндолл не должен видеть в Дирксене конкурента. Поэтому в отчетах о проведенных операциях Дирксен непременно указывал двойное авторство, ставя на первое место Рэндолла, несмотря на то, что задумывал и разрабатывал операции сам.
Дирксен любил сложные комбинации, в которых промежуточные ходы сами по себе могли принести пользу. В плане интриги с Логовой таким промежуточным ходом стала попытка завлечь советских спортсменов в посольство, где провокатор должен был заявить: они просят политическое убежище. Дирксен не рассчитывал, что удастся склонить спортсменов к измене. Однако, разразись громкий скандал, в котором оказались бы замешанными советские люди, Дирксена и за это ожидала бы похвала начальства. Главной целью Дирксена были, однако, не спортсмены. И даже не Логова. Дирксену нужен был Логов. Во имя этого и затевалась вся комбинация.
Рэндолл добавил в принадлежащий Дирксену план только второстепенные детали, вроде шантажа с фотографиями, которые, по мнению Дирксена, своей хрестоматийностью и грубостью грозили испортить дело, будь Логова посообразительней и посильней. Все же детали помогли, и Дирксен, докладывая Рэндоллу о ходе операции, без особого ущерба для собственного самолюбия подчеркивал руководящую роль шефа.
— Все идет так, как вы и предполагали, Рэндолл. Логова совершенно подавлена. Пакет отдала почти без колебаний. Фотографии помогли нам. Вы правильно наметили удар, шеф.
В официальной обстановке Дирксен не допускал фамильярности, которую мог позволить себе как однокашник Рэндолла, и Рэндоллу это нравилось.
— Ну, ну, не преувеличивайте мою заслугу. — В голосе Рэндолла зазвучали самодовольные нотки. — Банальный ход!
Рэндолл хранил в памяти десятки прецедентов, и то, что он предлагал, было, как правило, повторением чужой практики. Дирксен догадался, что навело шефа на трюк с фотографиями. Несколько недель назад в газетах, полученных с родины, он прочел о судебном процессе над двумя предприимчивыми молодыми людьми, которые содержали фотосалон, где снимали смазливых девиц для порнографических журналов. Молодым людям удалось сфотографировать некоторых из них голыми, убедив их, что купальники они нанесут ретушью. Те, что согласились на ретушь, стали жертвами шантажистов-фотографов. Арестовали их после того, как одна из клиенток покончила с собой.
— Разумеется, Логова поняла, что фотографии — липа, — продолжал Дирксен, — но ей предстояло доказывать это другим. А тут еще показания провокатора в полиции. Что, если всплывет история с рекомендацией? Тогда и фотографиям поверят.
— Логова запугана, затравлена, и тут вы — умный, благородный, готовый прийти на помощь. Ясно, она ухватилась за вас как за спасательный круг! — расхохотался Рэндолл.
Шеф и внешне значительно уступал Дирксену, который играл бы первых любовников — представительных, располагающих к себе, будь он актером. В тех же пьесах Рэндолл мог рассчитывать лишь на роль злодея, чьи дурные намерения должны еще в первом акте стать ясными зрителю. Злая складка губ, злое выражение глаз — злое лицо, даже смех, которым он разразился, не сделал его другим, гримаса смеха сделала это лицо неестественным.
Разговаривая с Дирксеном, Рэндолл бездумно чертил на листочке кружки и прямоугольники, соединял их линиями и заштриховывал получавшиеся фигуры. Под листочек он подложил пластмассовую пластинку, и карандаш под его короткими толстыми пальцами не мог оставить на листках, лежащих ниже, выдавленный след. Бессмысленные рисунки Рэндолла секрета, естественно, не представляли, просто правила безопасности превратились в закон его жизни.
— Шеф, фотограф опять просит денег.
— Дайте ему, — благодушно бросил Рэндолл, не отрываясь от листочка. — Не очень много. Иначе стремление к роскоши станет у него непреодолимым. Напомните, что Римская империя погибла из-за роскоши. — И снова, довольный своей находчивостью, захохотал.
— Следующий наш шаг — Логов, — сказал Дирксен твердо.
Как действовать против Логова, они уже обсуждали, но Дирксен не ощущал уверенности в успехе. Дирксена не оставляла мысль, что Логов требует иного подхода. Рэндолл же не колебался, поскольку не помнил случая, чтобы план, подобный составленному ими, дал осечку в известных ему случаях с итальянцами, французами и даже японцами, чья приверженность интересам организации или фирмы сродни сыновней преданности семье, — черта, которую Рэндолл не понимал и которой не переставал удивляться.
— Мудрить нечего. Главное — толково и напрямик все ему объяснить. Не исключено, сначала он встанет на дыбы, взовьется, пойдет в галоп. А потом примет наши условия, и мы его взнуздаем. Человек — существо, действия которого диктуются страхом.
Убежденность, с какой говорил Рэндолл, не успокоила Дирксена.
— А идеи? Вера в их правоту? — Дирксену хотелось поделиться своими сомнениями. — Есть же фанатики, и коммунисты — из их числа. Во время войны русский солдат Матросов закрыл собой амбразуру дота. Я где-то читал, что так поступила еще сотня русских солдат. А среди итальянцев, французов, с кем мы работали, были такие в эту войну? Не припомню.
— Дорогой мой, мы ведем речь о психически нормальных людях, — принялся внушать Дирксену Рэндолл. Он отложил разрисованный листок в плетенную из металлической проволочки плоскую корзинку для бумаг, подлежащих сожжению. — Проявление фанатизма, как и талантливости или гениальности, — отклонение от нормы. Как мы пели в школе? Ну, про Галилея…
Дирксен не забыл песенку и продекламировал:
— Ученый, сверстник Галилея, был Галилея не глупее. Он знал, что вертится Земля, но… у него была семья!
— Вот оно. Если у Логова нормальная, здоровая психика, он тоже окажется дальновиднее Галилея, — поучал Рэндолл. — У русских, мне говорили, есть слабое место. Верно, они могут грудью закрыть амбразуру дота, и в то же время они боятся, боятся общественности, ее осуждения — всяких там собраний, разбирательств. На этом и надо играть. Я уверен в успехе. Логовы у нас в руках.
В дверях кабинета задребезжали звонки — два коротких и один длинный.
— Откройте, — приказал Рэндолл. — Принесли пленку с магнитофонной записью, сделанной в спальне и в кабинете Логова.
Дирксен отпер дверь, выглянул за нее и вернулся с коробками. На каждой значились дата и время записи. Рэндолл выдвинул из тумбы письменного стола верхний ящик, в котором находился магнитофон, заправил кассету из коробки, помеченной цифрой 1, и нажал кнопку.
«— …Костя, ведь нас связывают пятнадцать лет жизни! — запись была четкой, почти без искажений и помех. Слабые звуки стрельбы и крики, доносившиеся с телеэкрана, не могли заглушить голосов Алены и Логова. Дирксен не ошибся, распорядившись вмонтировать микрофон в телефонный аппарат. — О чем ты? Неужели не понимаешь, что нанесла удар в спину? — Это голос Логова. — И какой жестокий удар! А волнует тебя только одно — уйду я или нет…» Шаги Логова приблизились. Он остановился так близко у микрофона, что слышно было его прерывистое дыхание.
— Логов подошел к жене, наверное, изучающе смотрит на нее, — предположил Дирксен. Подслушивая чужие разговоры, он всегда старался представить, что происходит около микрофона, мысленно увидеть людей, голоса которых микрофон ему доносил, проникнуть в их думы, разобраться в их чувствах. — Все в жене Логову знакомо и привычно: глаза, волосы, руки, и все сейчас такое чужое ему. — Дирксен вытянул ноги и уставился на плетеные носки туфель. — Теперь лицо жены вызывает в Логове чувство неприязни.
«…Да, нас связывают пятнадцать лет. Но ты уже не такая, какой была пятнадцать, да что пятнадцать — пять лет назад!..» — Голос Логова поднялся до крика, и Рэндолл повернул на магнитофоне регулятор громкости.
Рэндолл и Дирксен напряженно вслушивались в голоса Логова и Алены. Для них важна была каждая деталь из жизни этих людей, каждая черточка характера, их мысли, оттенки их отношения друг к другу. Все в Рэндолле и Дирксене работало на одну цель, и они — опытные разведчики — знали: вся эта информация выкристаллизуется в них в нужные действия, когда придет время такие действия предпринять. Дирксен слыл в разведслужбе знатоком русской души, и Рэндолл внимательно следил за пояснениями коллеги, стараясь не пропустить ни единой фразы Логова и Алены.