- Да нет, прямо вы этого не говорили. Но ведь это из ваших расуждений следует...
- Из них следует, что я просто принимаю людей такими, какие они есть, и не строю на их счет никаких иллюзий. Вам легче жить, когда вы обманываете себя, а мне легче жить, когда я знаю голую правду и представляю себе, как будет развиваться ситуация. И потом, какая вам к черту разница, станет ли наш мир лучше когда-нибудь? Когда нибудь, когда вас самого уже не будет на белом свете, этот мир, может быть, действительно станет лучше. А может быть, хуже. Только вам-то какая разница, голубчик вы мой? Вас-то уже все-равно не будет! Поэтому ваша прямая задача - это не верить в то, что когда-то все вокруг станет лучше, а стараться, чтобы вам самому было лучше там, где вы сейчас живете. Здесь и сейчас, а не когда-то! Если мир и становится понемножку лучше, то только за счет этого стремления, а вовсе не за счет вашей беспочвенной и нелепой веры. Когда каждый стремится, чтобы ему стало лучше, весь мир обязательно должен стать лучше. Но он не становится лучше, или становится, но очень и очень медленно, несмотря на все успехи техники и экономики. А знаете почему? Отнюдь не потому что каждый стремится, чтобы ему было лучше, а потому, что почти каждый стремится чтобы ему было лучше за чужой счет! Но голубчик мой, такова человеческая природа, она не меняется за всю историю человечества. Вы учебники по истории-то почитайте еще раз, небось со школы ни разу так и не открывали?
- Ну, положим, не открывал. Но ведь в учебниках тоже не вся история написана. Авторы учебников - тоже люди. Мы не можем взять и огульно заявить, что историю человечества делали порочные и безнравственные люди!
- А я этого вовсе и не утверждал. Многие из них покрепче вас верили в лучшее будущее, в доброе начало в человеке, и за это лучшее будущее, за это доброе начало рубили шашкой человека пополам и расстреливали в затылок. Вспомните: "Вперед заре навстречу, Товарищи в борьбе! Штыками и картечью Проложим путь себе". Вот и верили, вот и прокладывали. А просчитать все последствия своей благородной борьбы не удосужились. Они искренне считали, что одной благородной веры вполне достаточно, и вовсе ни к чему все продумывать и просчитывать - это унижает человека,- тут философ очень фамильярно и весело подмигнул мне, а затем мрачно ухмыльнулся. Казалось, что подмигнул мне один человек, а ухмыльнулся - совсем другой.
Внутри у меня что-то оборвалось и как-бы похолодело:
- Вы хотите сказать, что вера в человека может уничтожить человека вместо того, чтобы его возвысить?
- Да, голубчик мой, именно это я и хочу сказать. Верить, бесценный вы мой, надо в Бога. Или не верить ни во что и сомневаться во всем, как я. А верить в человека - опасно. Человек - существо несовершенное, и его надлежить всячески обуздывать и смирять. А делать это можно либо устрашая человека Божьй карой, либо просчитывая результаты его возможных великих деяний и предотвращая оные хорошо обоснованными мрачными прогнозами и непременно делая эти прогнозы достоянием гласности. Вы - оптимист и альтруист, и вы хотите, чтобы всем когда-нибудь стало лучше. А я - циник, эгоист и реалист. Я хочу, чтобы мне сейчас было хорошо, или по крайней мере, не очень плохо. Вы хотите, чтобы всем было лучше любой ценой, а я хочу в первую очередь уцелеть сам и не сделать хуже себе, а значит и другим. Потому что очень трудно устроиться хорошо там, где всем или почти всем - плохо.
- Я не хочу, чтобы стало лучше любой ценой, вы меня неверно поняли,- я говорил эти слова, и мне казалось, что это говорю не я, а кто-то чужой говорит вместо меня. Чувство уверенности и душевного комфорта внезапно меня покинуло,- Я принципиально против насилия,- вытолкнул я из себя чьи-то чужие слова, злясь, что не могу придумать своих, более подходящих для ситуации.
- Хорошо, вы верите в человека и при этом вы против насилия. А другие тоже верят в человека, и они - за насилие. И они вас живенько поставят к стеночке рядом со мной, за то что вы не верите в насилие и не хотите с ними сотрудничать. И вы, голубчик, со всей вашей верой их не переубедите и не остановите. Словами таких людей не остановишь, тут более крутые меры нужны. А останавливать их необходимо постоянно. Они все время копошатся под полом и ждут своего часа, чтобы вылезти. Но останавливать их - это не ваша работа. Вы - идеалист-любитель. Поэтому живите спокойно и доверьте эту грязную и мерзкую работу профессионалам. Они лучше вас знают, как возиться с человеческим дерьмом, а вы этого не знаете. Вы ведь ни за что не употребите по отношению к человеку слово "дерьмо". Даже к террористу, на счету которого сотни жертв. Если вы против насилия, то для вас любой человек - это величайшая ценность. Для вас начать относиться к одному единственному человеку как к дерьму - это все равно что начать относиться как к дерьму ко всем людям. Это ведь все идет от абстрактного мышления, голубчик мой. Вы выдумали себе какого-то абстрактного человека и упиваетесь этим образом, который "звучит гордо". А его нет на свете, этого вашего абстрактного человека, этой вашей высшей ценности. Он - миф! Есть конкретные люди, и все они разные, и одни из них дерьмо, а другие - нет. Точнее, одни из них в большей степени дерьмо, а другие - в меньшей. И задача профессионала - это не облагородить человека, не вести его к великим идеалам, которых не существует вовсе; его задача - всего лишь минимизировать количество совокупного дерьма, циркулирующего в душах населения. Все очень просто, как канализация. А вам, сладчайший мой, конечно больно это слушать, потому что эта точка зрения режет ваши нежные уши и ломает ваши нежные, трепетные идеалы. Вон вы уже и пальчики к ушам поднесли, сейчас их закупорите, чтобы моих зловредных речей не слышать.
- Возможно, вы правы,- сказал я, с усилием опустив руки,- возможно вы трижды правы. Но вы, вероятно, просто духовно сильнее меня, приспособленнее меня, вы можете все это знать, а я предпочел бы просто этого не знать и об этом не думать. Мне так легче жить. Вы можете жить и принимать реальность, в которой вы живете, а меня ваша правда губит. Я могу жить только пока надеюсь на лучшее. Хотите меня убить - ну тогда вещайте дальше.
- Ах вы слабенький, несчастненький! Может, мне пожалеть вас? Так ведь вы от такого дерьма как я жалости не примете! Вам надо, чтобы вас пожалел кто-то подобный вам, разве нет? Меня вот жалеть не надо, потому что я циник и хам, я - грубая скотина. А у вас - нежное сердце, и вас надо жалеть и лелеять. А знаете, кто вы есть на самом деле? Вы, голубчик мой, обыкновенный чистоплюй! Хотите культивировать свои идеалы, хотите быть чистеньким, нежненьким, проповедовать непротивление злу, а дерьмо пускай за вас качают другие. Те, кто сами в большей степени дерьмо, чем вы. А вы, сладчайший мой, желаете сидеть в стороне и пахнуть фиалкой! Вот именно за это, бесценный мой, вас на хуй и послали!
Что-то щелкнуло у меня в голове, и в тот же миг философ-профессионал и вся остальная публика вокруг стали плавно обесцвечиваться, телесного цвета поверхность под моими босыми ногами начала плавно замещаться линялым, слегка ободранным паркетом, а в ушах зазвучал обиженный Валеркин голос:
- Не хочешь идти? Чистеньким хочешь быть? Как Явлинский? Ну и пошел ты на хуй!
И тут я неожиданно вспомнил, что сейчас должно быть часов двенадцать дня, и что я полчаса назад зашел в гости к другу Валере. А еще я почувствовал, что на моих ногах появились ботинки, и вместе с ними ко мне вернулось утраченное чувство защищенности и чувство реальности. Я огляделся по сторонам и увидел, что стою в коридоре в Валеркиной квартире, прямо у двери, а сам Валерка стоит рядом и разгневанно смотрит на меня.
Я взялся за ручку двери и сказал:
- Извини, Валера, я был неправ. Я иду с тобой на выборы.
Мы вышли из квартиры. Валера топал вниз по лестнице, еще обиженный, сумрачно сопя. Я шел вслед за ним, и слова философа-профессионала не выходили у меня из головы, но я так и не знал, о чем мне думать, выбирая кандидата: о лучшем будущем или о том, как минимизировать количество дерьма. А может быть, это одно и то же? Сомнительно, конечно... А еще не понятно, почему философ-профессионал попал на хуй? Ведь у него на все вопросы в жизни есть логичные и практичные ответы.
- Вот поэтому он, наверное, на хую и сидит. И видать, никогда с него не выберется...- рассеянно пробормотал я вполголоса.
- Кто на хую сидит? - откликнулся Валера.
- Да так, никто... Не обращай внимания, - ответил я, и пнув ногой грязную ободранную дверь подъезда, вышел на шумную, замусоренную улицу, пропахшую автомобильной гарью. Ну и что, что грязь? Ну и что, что мусор, что вонь? Когда нибудь и на этой улице тоже будет праздник. Когда нибудь на всей Земле обязательно станет лучше. Правда, тогда уже наверняка не будет меня... Ну и что, что меня не будет? Сейчас мне кажется, что я есть, а тогда мне будет казаться, что меня нет. Вернее, мне уже ничего не будет казаться... Но в конце концов, разве это так уж важно?..
Шленский Александр На хую
Александр Шленский
На хую
...что же ждет поэзию? Ей совсем не останется места в новом мире - или, точнее, место будет, но стихи станут интересны только в том случае, если будет известно и документально заверено, что у их автора два хуя или что он, на худой конец, способен прочитать их жопой. (C)
Виктор Пелевин.
Я совершал переход от небытия к реальности медленно и мучительно. Никак не мог понять, где я, а главное, кто я, и зачем я вообще есть. Как хорошо мне было, пока меня не было! То есть, я конечно был, но мне тогда казалось, что меня не было. Точнее, мне вообще ничего не казалось, а это то же самое как если бы мне казалось, что меня вообще нет. Хотя нет, так быть не может, потому что если кому-то кажется, что его нет, то значит это кажется именно ему, и значит он на самом деле все же есть. Потому что уж если что-то кажется, то должно быть не только то, что кажется, но и тот, кому оно кажется. Хотя и это тоже неправильно. Потому что как раз и впервую очередь должен быть тот, кому все это кажется, а как раз то, что кажется, существовать на самом деле вовсе и не обязано.
Я с трудом вздохнул, перевернулся на бок и продолжал размышлять дальше.
Значит, получается, как ни крути, что если что-то кажется, то обязательно должен быть тот, кому это кажется. Даже если ему кажется, что его нет. Иначе получается, что все только кажется, а на самом деле никого нет. А что если и на самом деле никого нет, и все только кажется? Правда, если никого нет, то непонятно кому все кажется. Ну действительно, кому?! А никому! Просто кажется - вот и все тут! А тогда какая разница между "кажется" и "существует"? Да ровным счетом никакой! Значит если мне кажется, что меня нет, то это то же самое, как если бы мне казалось, что меня есть, и тогда бояться абсолютно нечего.
И я с облегчением открыл глаза.
Первое, что мне бросилось в глаза, это то, что на мне не было ботинок. Я точно помнил, что с вечера я их не снимал. Хотя, стоп! Я вообще не помнил, что было вечером. И что было днем, я тоже не помнил. И утром... Из всего, что случилось до моего странного пробуждения, я почему-то запомнил одну единственную деталь: меня послали на хуй. Кто послал и по какому случаю, я тоже припомнить не мог - такая вот беда...
Я вздохнул и осторожно пошевелил босыми пальцами ног. Пальцы шевелились исправно. Значит я точно есть. Или мне кажется, что я есть, что в принципе одно и то же, потому что отличается от состояния, когда меня нет, единственно тем, что мне не кажется, что меня нет. Я приподнялся и сел на корточки, стараясь понять где я. Оглядевшись, я увидел, что нахожусь явно не в помещении, но и не на улице, а также и не на природе. Я сидел на какой-то непонятной поверхности телесного цвета, по внешнему виду вроде бы как сделанной из мягкого пластика. Примерно из такого пластика делают игрушечных свинюшек и кукол-пупсиков. Ровная поверхность простиралась во все стороны, куда только доставал взгляд, до самого горизонта. А сам горизонт почему-то находился гораздо ближе, чем привычные одиннадцать километров. Так бывает, когда взбираешься на средних размеров холм.
Я также обнаружил, что я не один, а в компании, и эта компания была весьма большой. Да нет, компания была не большой, а просто огромной! Все видимое пространство, вплоть до того самого недалекого горизонта, было заполнено стоящими, лежащими и сидящими на корточках и на ягодицах людьми голыми, одетыми или полуодетыми, и притом все - с босыми ногами. Я присмотрелся к тем, что поближе. Сидящие меланхолично покачивались из стороны в сторону, лежащие чесались и потягивались, а стоящие тупо переступали с ноги на ногу. Никакой целенаправленной деятельности среди этой странной толпы не наблюдалось.
Мне это очень не понравилось, потому что без целенаправленной деятельности вообще жить нельзя. Надо же добывать что-то себе поесть, попить или даже выпить. На худой конец, стрельнуть курева. Тут я обратил внимания, что никто вокруг не ел, не распивал спиртные напитки и не курил. Все находились как бы в состоянии отрешенного, тупого сосредоточения. Видимо, они тоже размышляли о том, что им кажется, и что есть на самом деле, и поэтому им было не до еды и не до выпивки. Кстати, вокруг ее и не было. Это отчасти компенсировалось тем, что мне ни есть, ни пить совершенно не хотелось.
Я встал, но не на ноги, а почему-то на четвереньки и подполз к ближайшему соседу. Это был высокий, немного сутуловатый мужчина лет тридцати пяти, в очках с металлической оправой, с худощавым, умным, довольно озабоченным лицом. Кроме очков на нем из одежды были трусы, обручальное кольцо и короткая стриженая бородка с редкой проседью. Он сидел на корточках, держа на коленях черный кожаный дипломат с золотыми застежками и что-то бормотал, глядя перед собой немигающими глазами. Про себя я обозвал его почему-то физиком. Наверное, потому что у него было такое лицо. У химиков, например, лица совсем другие, чем у физиков, и их тоже никогда не спутаешь, например, с лицом бухгалтера или общественного санитарного инспектора.
Физик нисколько не удивился, когда я неуклюже подполз к нему на четвереньках. Он процедил мне сквозь зубы равнодушное то ли "доброе утро", то ли "добрый вечер", и продолжал что-то лихорадочно нашептывать про себя. Очевидно, он размышлял. Мне стало интересно, о чем он может думать в этот момент, и я попытался это себе представить. И только тут до меня дошло, что физик сказал вовсе не "доброе утро" и не "добрый вечер". Он сказал: "С добрым хуем".
Ну с добрым - это понятно, а почему, извините, именно с хуем? - вежливо поинтересовался я.
То есть как это почему? - равнодушно удивился физик - Раз уж мы на хую находимся, так как мне еще вас приветствовать?
На чем? На чем находимся? - переспросил я.
Извините, вы видимо еще не вполне пришли в себя, - ответил физик,- Вы что, разве еще не вспомнили, куда именно вас недавно послали?
Ну, вообще-то, помню, пробурчал я, - Ну так и что из этого?
Из этого именно то, что вы здесь точно по адресу. Как, впрочем и я, и все остальные.
Интересно, где могут быть мои ботинки? - задал я вопрос, не столько физику, сколько самому себе.
А там же, где и мои кроссовки, и обувь вот всех этих господ - угрюмо ответил физик, обведя руками толпу.
- А кокретнее, хуй знает где! - физик развел руки и еще раз обвел всех вокруг широким жестом, - Вот только этот самый, который это знает, с вами этим знанием не поделится. Но в ботинках на хую нельзя, это точно. А вас, видимо, первый раз на хуй послали. Я гляжу, вы еще совсем здешних порядков не знаете. Ну ничего, я думаю, вы быстро научитесь.
- А какие здесь порядки?
- Ну прежде всего, насколько я понял ситуацию, здесь ходят босиком и медитируют. И решают коаны, как заправские буддисты. Но не простые коаны, а специальные, особо замысловатые и трудно решаемые, и вдобавок впрямую касающиеся личности того, кто его решает. Одним словом, хуевые. Кстати, Вы знакомы с дзен-буддизмом?
- Насколько я понимаю, это религиозно-этическая разновидность похуизма - ответил я.
- Именно так! - обрадовался физик, - Ну, конечно, не совсем так, но в достаточно близкой степени. Во всяком случае, чтобы выбраться с хуя на волю, то есть в исходную точку отправления, каждый должен решить такого рода коан.
- И какой коан вы сейчас решали, перед тем как я вас прервал?
- Видите ли, это несколько абстрактная задача. Я бы определил ее как топографический или географический ребус. Суть его состоит в том, что необходимо мысленно представить себе, как бы располагались на земной поверхности континеты, если бы Земля была не круглая, а имела форму фаллоса или хуя, что, вобщем почти одно и то же. Но понимаете, я ведь вовсе не географ и никогда им не был...
- Вы физик?
- Оптик. Занимаюсь спектральным рассеиванием. А тут эта чертова топография. Ну я еще кое-как с трудом могу себе представить Северный полюс на фаллосе. Очевидно, оттуда периодически вытекает струйка мочи. Что-то типа северного сияния... А вот Антарктида получается сильно волосатой и вдобавок пупырчатой, потому что она должна быть в самом низу, где-то на мошонке. Но самое сложное - это как расположить на хую Европу, Азию и Африку. Вы знаете, думаю все утро, и ничего в голову не приходит. Ума не приложу, что делать!
- Вы еще про Австралию забыли, - напомнил я.
- Ох, мне и без нее тяжко...Хуй бы уже с ней, с Австралией, равнодушно ответил физик
- То есть как это, "хуй с ней с Австралией"? - возмутился я, - Там же аборигены, утконосы и кенгу...
Я осекся, не успев договорить слог "ру": физик неожиданно начал как-то тускнеть, блекнуть и обесцвечиваться. Я протер глаза. Физик к этому времени стал почти прозрачным, его очертания едва угадывались и стали напоминать очертания пришельцев-охотников из фильма "Хищник". Едва видимая фигура прощально помахала рукой и исчезла окончательно.
- Ну вот, видите как удачно человек решил коан! Это Вы ему помогли. Он слишком серьезно все воспринимал, пытался учесть во всем каждую мелочь. А тут вы его вашей Австралией и доконали. Ловко!