Численность этих скитальцев и танцоров – такое же неуловимое понятие, как сам даосизм. Поскольку даосизм относится к «трем учениям» Китая, большинство китайцев считают себя вправе совершать действия, характерные для даосистов, буддистов и конфуцианцев, не причисляя себя исключительно к одной из этих традиций. Те, кто в целом относит себя к даосизму, обычно называют «даосами» только жрецов и мудрецов. Более того, приверженцы даосизма обычно не собираются общинами, численность которых можно подсчитать. Следовательно, вести подсчеты в этом случае так же невозможно, как давать определения. (База данных по мировым религиям, в которой ведутся таблицы с численностью приверженцев других религий, к этой задаче даже не пробует подступиться). На Тайване, где с 60-х годов ХХ века наблюдается даосский ренессанс, насчитывается около десяти тысяч даосских храмов и почти шесть миллионов даосистов9. О численности даосистов в Китае, где даосизм вновь воспрял духом, можно лишь догадываться, так как в официальной правительственной статистике учтены только священнослужители. Хотя даосизм часто ассоциируется с отшельниками и бунтарями, обычаи этой традиции издавна привлекали представителей разных социальных слоев, в том числе правительственных чиновников, поэтому под влиянием учений даосизма в той или иной мере находится большинство китайцев. Однако позиции даосизма в сельской местности на юге Китая прочнее, чем на урбанистическом севере. Правдоподобно выглядит такая цифра, как 50 миллионов человек на одной только материковой части Китая, хотя она легко может превысить 100 миллионов человек, если учесть всех тех, кто совершает восхождение на даосские горы, покровительствует даосским храмам или ставит у себя дома благовонные курения перед изображениями даосских Бессмертных10.
Тем не менее следует отметить, что современное влияние даосизма объясняется не столько численностью его приверженцев, сколько силой воздействия и распространенностью его идей. Влияние даосизма можно встретить за его пределами – в неоконфуцианстве и дзэн-буддизме, однако даосизм не наложил на цивилизацию Восточной Азии такой же заметный отпечаток, как конфуцианство и буддизм. Сила даосизма почти неизменно контркультурна, его влияние по сей день продолжает проявляться в живописи и литературе, а не в политике и экономике. По этой причине даосизм значительно отстает от конфуцианства и буддизма по степени воздействия на современность.
Взращивание жизни
Изменчивое всегда привлекало даосистов больше, чем постоянное, поэтому даосисты оспаривают почти все, в том числе и цель их традиции. Некоторые из них считают смерть естественным явлением, другие бросают ей вызов, стремясь к бессмертию. Тем не менее большинство даосистов согласны с тем, что нет ничего ценнее жизни, следовательно, высочайшей из практик называют искусство ее взращивания. Беда в том, что мы упускаем жизнь – либо не ведем ее во всей полноте, либо живем недолго. Мы изнуряем себя, продаем в рабство шаблонным, общепринятым мыслям и поступкам. Решение, предложенное даосистами, – жить полной жизнью, радоваться здоровью, физической крепости и долголетию. Здесь чувствуются отголоски ориентации израильской религии на земную жизнь и привычный мир, где Авраам и Моисей не стремятся на небеса, а живут долго, умирают своей смертью, и родные хоронят их.
С точки зрения некоторых даосистов, у благоденствия есть цель и повыше – физическое бессмертие. Даосисты стремятся стать бессмертными, которые питаются ветром, пьют росу, разъезжают верхом на тучах и драконах, в том числе достигая края света и оказываясь за его пределами. Но даже эти даосисты не рассчитывают на загробную жизнь и не боятся ее. Если древнегреческие философы считали бессмертной душу, покидающую тело после смерти, то даосисты утверждают, что доступное нам бессмертие можно обрести на земле, пребывая в физическом теле.
Философ Грейс Янтцен утверждает, что великая тайна, лежащая в основе мировых религий, – не смерть, а рождение11. Это утверждение справедливо для даосизма, который представляет собой скорее взращивание жизни, чем победу над смертью. С точки зрения даосистов, процветание встроено в природу вещей. Люди созданы для того, чтобы процветать, – точно так же, как деревья созданы для того, чтобы расти. Но процветание возможно лишь в том случае, если мы живем в гармонии с естественными ритмами Дао. Увы, почти все мы подчиняемся диктату социальных условностей, нравственных правил, официального образования, ритуальных предписаний. Цивилизация здесь выступает в роли вампира. Своими уловками она высасывает из нас жизнь, истощает запасы нашей ци (жизненной энергии), рано сводит нас в могилу. Мы действуем целенаправленно, подчиняясь воле, а не сердцу. Мы слишком много думаем и слишком мало постигаем чутьем. Мы всерьез относимся к дихотомиям, которые, в сущности, ничем не различаются, выбираем между тем, что нам нравится и не нравится, что правильно и неправильно, что красиво и что безобразно. И с каждым днем понемногу умираем.
Все это внимание к общепринятым взглядам и нравственным нормам убивает не только личности. Оно разрушает гармонию в обществе, возможную лишь в том случае, когда каждый действует естественным для него образом. Если конфуцианцы считают этикет и ритуалы спасением от недугов мира, для даосистов и то, и другое – причины стоящей перед человеком проблемы безжизненности. Все сущее создано Дао, чтобы меняться спонтанно, без предупреждения. Но социальный хлам – этикет, ритуалы, язык, мышление, – формирует нас, сковывает, вымораживает. Мы возводим барьеры в своей личной и общественной жизни, эти барьеры делят космос, некогда бывший единым, на все более и более мелкие частицы, отделяют нас друг от друга, препятствуют «свободному движению Дао». Такое дробление побуждает людей воспринимать себя как обособленные атомы, отделенные друг от друга, как и от Дао. И мы становимся чужеземцами на своей земле, исступленными творцами цивилизации, так называемый прогресс которой отрезает нас от изначальной гармонии «девственно-чистого Дао»12.
Другими словами, конфуцианское стремление активно культивировать такие добродетели, как жэнь (человечность) и ли (приличия), не просто бесполезно – оно вредно и для благоденствия отдельно взятой личности, и для гармонии в обществе. То, что конфуцианцы считают самосовершенствованием, на самом деле саморазрушение. Неудивительно, что многих учеников Конфуция ждала ранняя гибель: «Однако Янь Юань рано умер, Цзы-лу засолили в Вэй, Цзы-ся потерял зрение, Жань Боню заболел проказой». Все они положили свою природу и жизнь на алтарь ложного бога общественных условностей13.
В таких непростых условиях существует мудрец. Если чопорный цзюньцзы («благородный муж») служит примером для конфуцианцев, то непосредственный мудрец, которого также называют «истинным человеком» (чжэньжень) – образец в даосской традиции. Нестесненный социальными кандалами мудрец действует искренне и спонтанно, ничего не ждет и не ставит перед собой цели. Его готовность полагаться не на книжную ученость, а на интуитивную мудрость выставляет его глупцом перед сторонними наблюдателями. Однако он, открыто пренебрегая социальными нормами, способен пробиться сквозь высасывающие жизненную силу препятствия, нарастающие вокруг уловок, и дать возможность дарующему жизнь Дао перемещаться, куда ему вздумается. Только такое Дао способно вернуть нас к жизни. И мудрец олицетворяет его, сочетая в своем теле энергию ребенка и действенность матери.
Из всех крупных мировых религий даосизм, вероятно, испытывает наибольшую неприязнь к доктрине
Методы, которые даосисты применяют для достижения этой цели, взращивания жизни, предназначены не только для того, чтобы сохранить здоровье и обрести долголетие: с их помощью можно жить насыщенной, подлинной жизнью. Как правило, эти методы направлены на сохранение и стимуляцию нашей ци, гармонию наших инь и ян, а также возвращение к созидательному Дао. К таким методам относятся «сидение и забвение», «умственное воздержание», «свободное и легкое странствование». К ним также причисляют режимы питания, управление дыханием, упражнения на визуализацию, обряды очищения, сексуальные практики, техники медитации, различные физические упражнения, для которых за образец приняты движения животных-долгожителей («висят на деревьях медведи, вытягиваются птицы»)14. В области внешней алхимии древние даосы экспериментировали с киноварью, создавая эликсиры бессмертия – так, как стремился заполучить растение бессмертия главный герой древнего месопотамского эпоса Гильгамеш. В области внутренней алхимии, развившейся в XI веке н. э., лабораторией стало само человеческое тело, и потенциальные мудрецы стремились создать «зародыш бессмертия» в себе, манипулируя «тремя сокровищами» человеческого организма: ци (жизненной силой), цзин (энергией половых желез внутренней секреции) и шэнь (духом)15.
Все эти методы действуют, благоприятствуя союзу с дарующим жизнь Дао, поскольку жизненная сила, долголетие и даже бессмертие возможны лишь при условии жизни в гармонии с естественными ритмами сущего. Я могу быть отцом, сыном и профессором, но с даосской точки зрения ни одна из этих социальных ролей не отражает мою истинную сущность. Дело в том, что я принадлежу к природе, а не к обществу. Поэтому когда я говорю, что очередное собрание меня убивает или что некая вечеринка для меня – смерть, я выражаюсь не метафорически, а буквально. Ритуалы и этикет, которыми так дорожат конфуцианцы, лишают нас жизненной энергии и укорачивают нашу жизнь. А скитания по горам избавляют нас от смертельно опасных подробностей повседневной жизни в обществе, насыщают силой, необходимой в пути. Только «обретение Дао» позволяет нам достичь свободы и жизненной силы мудреца.
Как свидетельствует это стремление к насыщенной и долгой жизни, конек даосизма – эмпирический аспект. Вместо того, чтобы доискиваться истины по примеру древних греков, даосизм задается вопросом, куда идти: какой путь ведет к Пути (Дао)? В сущности, из всех крупных мировых религий даосизм, вероятно, испытывает наибольшую неприязнь к доктрине. Содержащаяся в нем мудрость вкраплена в притчи и парадоксы, зачастую она оказывается тайной. Суть ее интуитивных знаний в том, что существует естественный путь, называемый Дао, который в любой конкретный момент мы можем избрать или отвергнуть. Быть человеком – значит двигаться в танце вместе с этим Дао, подчиняться ритму его основополагающих ценностей – естественности, уравновешенности, спонтанности и свободы.
От исконности до инакомыслия
Влияние даосизма нарастало и ослабевало на всем протяжении истории Китая, однако почти всегда оно играло вторую скрипку для своего двойника, конфуцианства. Даосизм возник посреди конфуцианской цивилизации, даосский джаз с самого начала резко контрастировал с симфонией конфуцианства. Если конфуцианцы утверждают, что человек лишь в обществе становится в полной мере человеком, даоси-сты считают, что лишь естественность делает нас людьми. Поскольку «девственно-чистое Дао» содержится в нас, все, что от нас требуется, – быть собой16. Такой подход наверняка приятно взволнует тех из нас, кто в обществе чувствует себя запертым в клетку, а китайские правители слышали в нем отзвуки бунта и анархии. Поэтому чиновники, как правило, похвально отзывались о конфуцианских философах и прозаиках – в отличие от поэзии даосских отшельников.
Но большинство китайцев воспринимают эти две традиции как взаимодополняющие, а не противоречащие одна другой. С самого начала даосисты считали Конфуция своим (хотя кажется, что в даосских текстах ему отведена одна роль: сначала продемонстрировать свою недалекость, а потом признать правоту даосов и склониться перед ними). Между тем и конфуцианцы заимствовали немало даосских духовных дисциплин. Следовательно, на протяжении китайской истории конфуцианцы и даосисты не просто существовали, но и дополняли друг друга: конфуцианский коммунитаризм и даосский индивидуализм, конфуцианская педантичность и даосская изменчивость, жесткое ян конфуцианства и мягкое инь даосизма.
Во II веке до н. э. даосизм на краткое время проник в правящие круги, но его сферой чаще всего становились не правители, а подданные. Общественная поддержка даосизма усилилась в IV–V веках н. э., примерно в то же время даосисты приступили к составлению своего грандиозного собрания канонических текстов, 1200 трудов которого разделены на «три пещеры» (по образцу буддийской Трипитаки, или «трех корзин»). В сельской местности, где даосизм вобрал в себя местные праздники и популярные божества, даосисты ставили свою традицию превыше «трех учений», смело изображая Будду воплощением даосского мудреца Лао-цзы, а Конфуция – его смиренным, а иногда и недалеким учеником.
Расцвет даосизма пришелся на эпоху династии Тан (618–907), когда императорское семейство, которое объединяла с Лао-цзы фамилия, укрепило одновременно и его, и собственный статус. Объявив Лао-цзы «высшим досточтимым владыкой исконности», день его рождения сделали государственным праздником, а «Дао дэ цзин» включили в список книг, знание которых требовалось для сдачи государственного экзамена на звание чиновника17. Кроме того, даосским монастырям и храмам были пожалованы настолько внушительные суммы, что к середине VIII века в государстве насчитывалось 1687 даосских храмов и монастырей (в том числе 550 женских)18.
В XIII веке даосские книги подвергались сожжению. В XVII веке даосизм был осужден христианскими миссионерами, как «инакомыслие», а китайские власти стали считать его излишне ритуализированным и далеким от науки суеверием19. Во время восстания тайпинов (1851–1864) во главе с провидцем, называвшим себя братом Иисуса, даосских жрецов убивали, монастыри разрушали повсюду, где к власти приходили восставшие. В 1949 году, когда власть захватили коммунисты, даосизм запрещали как пережиток феодального прошлого. При Мао Цзэдуне посвящения в сан прекратились, праздники оказались под запретом, храмы и монастыри либо закрыли, либо преобразовали в предприятия или правительственные учреждения. При Дэн Сяопине, который пришел к власти в 1978 году, религиозные гонения прекратились, даосизм был признан одной из пяти официальных религий.
Сегодня в даосизме меньше профессиональных священнослужителей, чем в любом другом из официально признанных религиозных сообществ Китая (буддизме, протестантизме, католичестве и исламе), однако в настоящее время посвящения в сан возобновились20. Благодаря обусловленному духовными причинами притоку денег из-за рубежа и поддержке правительства, рассчитанной на развитие туризма, более тысячи даосских храмов реставрировали и открыли вновь. Самые популярные даосские праздники посещают более ста тысяч приверженцев даосизма. Храмовый комплекс на горе Уданшань в провинции Хубэй и храм на горе Маошань в провинции Цзянсу ежегодно привлекают сотни тысяч паломников и туристов. На средства, которые эти посещения принесли храму на горе Маошань, в 1998 году там была воздвигнута самая большая в мире бронзовая статуя Лао-цзы.
В настоящее время даосизм представлен в Китае главным образом двумя школами: более ранней Школой Небесных Наставников, популярной на юге, и Школой Совершенной Истины, распространенной на севере. Западные специалисты, стремившиеся определить различия между этими сектами по примеру различий между протестантами и католиками, в конце концов запутались в противоречиях. Хотя лидеров Школы Небесных Наставников называют «даосскими папами [римскими]», целибата, подобно католикам, они не придерживаются. И хотя сторонники Школы Совершенной Истины, подобно протестантам, восставали против склонности Школы Небесных Наставников к магии и ритуалам, с католиками первую из них роднит акцент на монашестве и требование, чтобы их лидеры соблюдали целибат.
Лао-цзы и «Дао дэ цзин»
Даосисты ведут свою историю от Лао-цзы и приписываемого ему загадочного трактата «Дао дэ цзин». «Дао» означает «путь», «дэ» – «силу или добродетель», «цзин» – «классический труд». Следовательно, «Дао дэ цзин» – «Книга пути и его силы» или «Книга пути и его добродетели». Обычно этот текст датируют VI веке до н. э., в результате Лао-цзы оказывается современником Будды. Но поскольку новые открытия помогли установить, что Будда жил не так давно, как полагали ранее, теперь «Дао дэ цзин» чаще датируют III–IV веками до н. э., хотя многие из его ключевых концепций гораздо древнее. В отличие от иудейских и христианских писаний, изобилующих именами и датами, а также претендующих на историческую достоверность, «Дао дэ цзин» «не содержит дат и не упоминает имен собственных, ничем не указывая на свою связь с историей»21. Его территория – краткое изречение на все времена. Основополагающая концепция, Дао, превыше смены исторических эпох. Что касается самого Лао-цзы, есть вероятность, что его не существовало вообще, следовательно, «Дао дэ цзин» может оказаться плодом трудов множества авторов. В любом случае предания о том, как Лао-цзы соперничал с Конфуцием (и побеждал последнего) – скорее всего, вымысел. Тем не менее эти предания сохранились, так что в некотором смысле Лао-цзы не только жил когда-то, но и продолжает жить сейчас.
Само имя «Лао-цзы» означает «мудрый старец» или «старый младенец». Согласно преданию, Лао-цзы родился старым, как главный герой фильма «Загадочная история Бенджамина Баттона», которого играет Брэд Питт. В молодости Лао-цзы служил хранителем архива государства Чжоу. Но однажды, убежденный в том, что упадок цивилизации неизбежен, он бросил эту завидную работу. Сев верхом на буйвола, Лао-цзы последовал совету, позднее увековеченному американским журналистом Хорасом Грили – «ступай на запад, юноша». В данном случае под западом подразумевалась граница, отделяющая китайцев от «варваров». Прежде чем Лао-цзы ступил на неизведанную территорию, воин, охраняющий границу, зная о репутации Лао-цзы как мудреца, попросил что-нибудь написать ему на память. Ответом Лао-цзы стала книга, содержащая около пяти тысяч иероглифов, ныне известная под названием «Дао дэ цзин». Написав ее, Лао-цзы неторопливо двинулся в сторону западных гор, и с тех пор о нем больше никто не слышал. Возможно, он добрался до Индии, где приобрел известность как Будда. Или отправился в Персию, где под именем Мани способствовал распространению христианской ереси, манихейства. Или же он вознесся на небо. Так или иначе, его стали чтить как «господина Лао», воплощение самого Дао.