Через два дня малосольные огурчики были готовы. Съели их за два дня. Фрау Шульц сказала, что это вкуснее пирожных и конфет. Сонька махнула рукой – это что! Вы еще не ели мой форшмак и пирог с капустой.
Этот талант у Соньки наследственный. Ее мама, тетя Миля, тоже необыкновенная кулинарка.
В недоумении и растерянности был только непутевый Олаф. Его планы категорически рушились. Когда свекровь поднялась и начала передвигаться на ходунках, Сонька засобиралась домой. Аннегрет рыдала и умоляла ее не уезжать. Потом она попросила пригласить к себе нотариуса. Олаф занервничал. Сонька ничего не поняла и была беспечна и счастлива от того, что скоро окажется дома.
А потом нотариус пригласил Соньку в спальню Аннегрет. Сонька, к тому времени вполне понимающая немецкий, поняла, что свекровь записала все на нее. А это составляло: дом в Мюнхене, дом-дачу в Швейцарских Альпах, две машины – «Мерседес» и «БМВ» и кожевенную фабрику. Да, и еще счет в банке.
Но при одном условии. Она не разводится с ее сыном. И всеми средствами распоряжается она, Сонька. Урожденная Рабинович. Туш!!!
Умная свекровь поняла, что на Соньку можно рассчитывать. В беде она не бросит. Не транжира и не корыстная. Готовит прекрасно и можно сэкономить на кухарке. И даже на горничной. Профессия Сонькина тоже из перспективных – в Москве она была косметичкой. Можно сдать экзамен и открыть свой косметический кабинет. Опять же доход. Все в семью. Под ее влиянием сынок-бездельник деньги сразу не растранжирит.
Короче, на невестку из ужасного Советского Союза можно положиться!!!
Олаф смотрел на мамашу с тихим ужасом. Все – деньги, свобода от Соньки и вся его вольная жизнь – в эту минуту могли накрыться медным тазом.
Сонька стояла замерев и вытаращив глаза. Потом она пришла в себя, громко сглотнула, откашлялась и сказала, что она глубоко признательна Аннегрет за доверие, но… Но у нее другие планы. Она тяжело вздохнула и объяснила, что ей нужен билет в Москву. На ближайшее желательно число. Хорошо бы на послезавтра. Ей нужен один день, чтобы собрать вещи.
Фрау Шульц растерянно посмотрела на нотариуса. Тот недоуменно пожал плечами. Олаф громко и с облегчением выдохнул.
Билет Соньке взяли на послезавтра, как она просила. Прощаясь с ней, Аннегрет повесила на тощую Сонькину шею колье с сапфирами. Со словами, чтобы она о свекрови помнила. Сонька клятвенно ее в этом заверила. Прощались долго и бурно. Такси отвозило Соньку в аэропорт. На улице стояла, опираясь на ходунки, маленькая и сгорбленная фрау Шульц и утирала платочком слезы. Толстый Олаф с благодарностью и плохо скрываемым нетерпением усердно делал «ручкой», слава богу, бывшей жене. Сонька тоже расплакалась. Кончался еще один этап в ее жизни. Она помахала рукой своим «прошлым» родственникам и вытерла слезы. Впереди ее ждала Родина и новая жизнь. В которой были родители, друзья, любимый город и много чего впереди.
Сейчас, наверное, никто бы так не поступил. Или, скорее всего, мало кто так поступил бы. Но мы еще были из племени бескорыстных. Такими нас воспитали родители и родное советское государство. И спасибо им за это, между прочим. Без иронии.
А в самолете непьющая Сонька здорово напилась. От счастья.
Перед отъездом на дачу Танюшка проводит со мной ежевечерний тренинг. Главный вопрос звучит так:
– Ты Илюшку любишь?
Понятно, что я отвечаю утвердительно.
– Тогда будешь все терпеть.
Танюшка уже не советует, а настаивает. Сонька реагирует по-другому. Типа бедная ты моя девочка! Как ты вынесешь все это? У тебя опять начнутся головные боли, и ты перестанешь спать по ночам. Ты ведь только перевела дух, только стала приходить в себя!
Я всхлипываю и очень жалею себя.
Лалка, как всегда, конкретна. Даже чересчур. Она советует «послать всех на хрен» и уехать с ней на море, в Баку. Там у Лалкиных родителей прямо на берегу моря, в престижном местечке Бельгя, дачка. С павлином и инжирными деревьями. С домработницей Зарой, которая делает необыкновенные кутабы (что-то похожее на наши чебуреки) и виртуозно, за полчаса, накрутит огромный казан долмы с бараниной.
Я представляю, как бы нам с Лалкой там было сказочно хорошо, и тяжело вздыхаю.
Так, хватит распускать сопли! Прежде всего я мать, бабушка. И вообще, человек долга. Это, кстати, меня и губит. Хотя для моих близких это прекрасно.
Назначаем день переезда на дачу. На десять утра. Ждем у подъезда их дома в машине до двенадцати. Муж нервничает и умоляет меня подняться в квартиру. Я сижу как пень и смотрю в окно.
Когда они, наконец, выкатываются, мы здороваемся сквозь зубы и всю дорогу молчим.
Я поздравляю всех с открытием дачного сезона. Естественно, про себя.
Доехали. Выгружаем вещи и открываем дом. В доме прохладно. Распахиваем окна, проветриваем и потом топим печку. Все проголодались. Я настаиваю, что сначала надо прибраться и разложить вещи.
Все недовольны. Потом я слышу, как возмущенным шепотом Нюся говорит Даньке, что «все это можно было сделать раньше. Без них. А они бы с ребенком приехали в чистый и прогретый дом».
Сначала я закипаю и еле сдерживаюсь, чтобы не влететь к ним и, наконец, все высказать и выпустить пар. Но потом задумываюсь. А ведь, в принципе, она не так уж не права! Странно, что никому из нас это не пришло в голову!
И у вас, дорогая и разумная Елена Викторовна, бывают косяки!
Я накрываю на стол. После дороги, уборки и обеда хочется спать. Что, собственно, и делают молодые.
Муж берет грабли и собирает прошлогодние листья. Я домываю посуду и мою полы. Данька, позевывая, выползает из своей комнаты. Наверное, ему неудобно пред нами. Принимается помогать. А Нюсина совесть крепко спит. Бесстыжая, хладнокровная и железобетонная Нюсина совесть. Спит. Вместе с Нюсей.
Проходят выходные, и уезжают мужики. Я обнимаю и целую мужа. Нюся подставляет щеку для поцелуя. Данька вяло прикладывается. А я наблюдаю, и мне невесело.
И назавтра мне невесело. Мужественно терплю до одиннадцати Илюшкины вопли. Скоро обед, а ребенок еще не завтракал. Стучу в Нюсину дверь, хочу забрать внука.
– Спи, если не выспалась, – бросаю я. – А у ребенка должен быть режим.
Она широко зевает и отворачивается к стенке. Я хватаю Илюшу и кормлю его кашей.
Кто меня осудит? Ну, если по справедливости? Почему и за что я должна ее любить? Или даже проще – хорошо к ней относиться?
За «просто так» мне есть кого любить на этом свете. Надо было рожать еще. Двух, трех. Тогда бы это все не было так болезненно и обидно! Просто на всех бы обидок не хватило! Смех сквозь слезы…
Я вспоминаю свое детство. Снимать дачу нам было не по карману. Да и сидеть с нами на даче было некому. Бабушки работали и жили своей жизнью. И нас с братом Сашкой отправляли на лето в Пестово. Сначала в детский сад, а потом в лагерь.
Из детского сада я помню компот с осами, эмалированные горшки, на которые нас высаживали и почему-то часами не разрешали с них вставать. Влажные постели и бесконечные дожди. Такое было лето. Я стояла у окна, смотрела на мокрую, разъезженную дорогу, на словно распухшие унылые деревья и плакала. Ждала маму. Мне казалось, что, если я буду неотрывно смотреть на дорогу, она это почувствует и приедет. Сашка распухал от комариных укусов. Он аллергик. Расчесывался до крови и все время плакал. На него орала воспитательница. Нянечка стегала мокрым полотенцем по спине и орала: «Заткнись, чертово семя!»
Однажды я не выдержала и вцепилась ей в руку. Зубами. Прокусила до крови. Меня лишили ужина и поставили в угол. Я не расстроилась. Есть макароны с селедкой мне совсем не хотелось.
Нянька орала, что мне надо делать укол от бешенства.
На выходные приехали родители. Добирались на попутных грузовиках. Привезли две сумки еды. Мы, как волчата, набросились на гостинцы. Потом бегали в кусты. Ревели на два голоса и просили, чтобы нас забрали домой. У папы тряслись руки. Мама растерянно смотрела то на нас, то на него. Они с папой отошли и начали о чем-то горячо спорить. Мы с братом затаили дыхание. Потом мама вернулась и сказала, что в городе с нами сидеть некому. Детский сад закрыт. Бабушки на работе. Они с папой тоже. Она плакала. Моя железная мама! И умоляла нас потерпеть еще три недели. Мы не понимали, три недели – это много или мало? Мама сказала, что совсем немного. А потом мы поедем на море! У родителей будет отпуск. Все вместе! На двадцать два дня!
Мы поревели и успокоились. Я настучала на злобную няньку. Мама пошла с ней разбираться. Все оставшиеся дни это чудовище была тише воды и ниже травы. Дожди почти перестали. Мы стали ходить в лес. И компот с осами больше не пили. Просто потому, что сообразили, что можно опрокидывать стакан. Когда нас забирали, мама просила меня попрощаться с персоналом. Я обернулась и показала всем язык. Няньки и воспитатели стояли с кислыми улыбочками и махали нам руками. По-моему, они были счастливы не меньше нашего.
Потом был лагерь, тоже в Пестове. Опять помню дожди и холод. Уборную – десять дырок в полу. Едкий запах хлорки. Потолок в палате, черный от комаров. Мы спали, накрыв головы влажными одеялами. Одеколон «Гвоздика» невыносимо вонял, но комаров не отпугивал. Ноги и руки были в кровавых болячках. Баня – низкая и душная – раз в неделю. Зато мыть ноги на улице ледяной водой нас заставляли каждый вечер. В длинном, как лошадиная поилка, жестяном корыте. Там же мы чистили и зубы. Помню обжигающий холод воды и запах тягучей и вязкой мятной зубной пасты. Утренние линейки с торжественным поднятием флага – награда и почесть за примерное поведение. Галстуки и пилотки. Застывшая манная каша и суп с пшеном. Мы были вечно голодными и воровали в столовке хлеб. Еще раз в неделю грузовичок привозил от родителей передачи. Как в тюрьме, ей-богу! Разрешалось передавать только печенье, карамельки и яблоки. От счастья мы визжали как поросята. Все дружно делилось на всех и, конечно, тут же съедалось. Были, разумеется, и жлобы, жравшие гостинцы под одеялом или в кустах. Но это были отверженные.
Потом был лагерь, тоже в Пестове. Опять помню дожди и холод. Уборную – десять дырок в полу. Едкий запах хлорки. Потолок в палате, черный от комаров. Мы спали, накрыв головы влажными одеялами. Одеколон «Гвоздика» невыносимо вонял, но комаров не отпугивал. Ноги и руки были в кровавых болячках. Баня – низкая и душная – раз в неделю. Зато мыть ноги на улице ледяной водой нас заставляли каждый вечер. В длинном, как лошадиная поилка, жестяном корыте. Там же мы чистили и зубы. Помню обжигающий холод воды и запах тягучей и вязкой мятной зубной пасты. Утренние линейки с торжественным поднятием флага – награда и почесть за примерное поведение. Галстуки и пилотки. Застывшая манная каша и суп с пшеном. Мы были вечно голодными и воровали в столовке хлеб. Еще раз в неделю грузовичок привозил от родителей передачи. Как в тюрьме, ей-богу! Разрешалось передавать только печенье, карамельки и яблоки. От счастья мы визжали как поросята. Все дружно делилось на всех и, конечно, тут же съедалось. Были, разумеется, и жлобы, жравшие гостинцы под одеялом или в кустах. Но это были отверженные.
Да, еще были «песенники». Тетрадки, куда девчонки вписывали популярные песни и оформляли эту писанину кто как умел. Ценился красивый почерк и красочные картинки. Вырезанные из журналов цветы и женские и мужские лики. Песни переписывались, песенники гуляли по рукам. Еще была игра «Зарница». Свои и чужие. Разведчики и диверсанты. Мальчишкам было интересно. Нет, конечно, было и хорошее – кино и танцы в клубе, влюбленности, кадрежка. Вполне реальные страсти и страдания. Ожидания, пригласят ли на танец или обойдут стороной. Свои красавицы и королевы. Красавцы и прекрасные принцы. Были концерты. Кружки. Походы со встречей зари и печеная картошка – самая вкусная на свете. Купание в озере – короткое, но веселое. Вожатые, герои девичьих грез. Все это было. Но почему-то, вспоминая все это, мне бы не хотелось, чтобы мой ребенок через это прошел.
И мы снимали дачи. Месяц сидела мама – в свой отпуск. И по месяцу мы с мужем. Иногда вырывались на море. Если удавалось что-нибудь скопить. Или подбрасывали родители.
На дачах у Даньки были развеселые компании. Те же влюбленности и песни под гитару. Походы в лес и печеная картошка. Купание в речке.
Но! У него был всегда горячий обед, фрукты и чистая сухая постель. И еще – никакого унижения! И ущемления человеческого достоинства!
А потом мы решили построить свою дачу. Маме дали на работе участок. Из Новгорода мы привезли сруб. Посадили фруктовый сад. Елки и березки на участке были. Я развела нехитрые цветы. Вообще-то садовод из меня никакой. Слабоватый, прямо скажем. Но стало уютно. И на участке и в доме. В доме сложили камин, купили деревянную светлую мебель. Повесили картинки и симпатичные занавески в цветочек. По-моему, неплохо! А, Нюся? Капризная наша принцесса. Или мы опять тебе не угодили? Ну, тогда еще раз извини…
Дальше было все, как я и предполагала. Всю работу по дому делала я. Готовила тоже я. Стирала и гладила опять же я. А что, собственно, могло измениться? Только сама Нюся. Но, похоже, она себя устраивала. Вполне.
Да и я уже ничего не ждала. Пусть все идет, как идет. Она победила. Оставалось только мужественно признать свое поражение. И я уже была к этому готова.
* * *Моя свекровь, Тамара Аркадьевна, считает себя женщиной культурной и очень душевной. О ее душевности говорят те факты, что она «дружит» с участковым врачом, уборщицей в подъезде и молодыми мамашами, гуляющими с колясками во дворе.
С врачом понятно. Весьма определенная заинтересованность. С уборщицей тоже. Так она проявляет свою лояльность. С мамками с колясками – от скуки. Надо же с кем-то обсудить дворовые сплетни. Всех этих «подружек» она называет уменьшительными именами: Дашенька, Машуленька, Светусик. Наверное, все культурные и душевные женщины называют малознакомых людей именно так.
Не знаю. Меня она всегда называет Лена. Если хочет указать на какую-нибудь оплошность, тогда «Леночка, детка». Обязательно с добавлением «детка».
Меня это выбешивает, как выражается мой сын.
Никогда она не сказала мне приятного слова. Никогда не похвалила и не сделала ни одного комплимента. Да ладно – я. По-моему, она спокойно относится и к своему сыну. Не говоря уже о внуке. Ни разу она не сходила с ним в музей или в театр. Ни разу не съездила на море. У ее сестры прекрасная дача в Дубултах. Она выезжает туда каждое лето, Даньку она с собой не брала никогда.
Ладно, это мы уже проехали. И мои слезы и обиды тоже. Когда она звонит, непременно интересуется: «Как Нюсенька?» Видимо, это ее здорово волнует. Про Илюшку спрашивает через раз.
В жизни ей, конечно, досталось, что говорить. Муж, отец Павла, был человеком очень нездоровым. Язва, астма, гипертония и еще куча всего. На инвалидности он был с сорока восьми лет. Причем без права работы. А такой, не приведи господи, «бонус», как инвалидность, получить в нашем государстве непросто. Денег, разумеется, не хватало. Свекровь пахала на двух работах. А еще надо было поднимать сына. Готовила она сыну и мужу раздельно. Муж был на строжайшей диете. Двойные хлопоты. Плюс у мужа-астматика была аллергия на домашнюю пыль, тополиное цветение и на кучу всего еще. Влажную уборку она производила четыре раза на дню. Павел говорил, что еще чуть-чуть – и в доме развелись бы мокрицы.
А что ей оставалось? А потом и вовсе беда – заболели Тамарины свекры. Почти одновременно. У него инфаркт, у нее онкология. Пришлось забрать их к себе. Безропотно терпела все капризы больных и немолодых людей – выносила горшки, стригла ногти и подавала еду. Тамара не роптала. Ни одного слова жалобы! Никакого нытья! А ведь тогда она в прямом смысле валилась с ног. Упала в метро в обморок. Еще раз в неделю ездила к своему отцу в Коломну – прибраться и приготовить еду.
Как она все это выдерживала? Ума не приложу! Восхищаюсь и уважаю. От всего сердца. И когда вспоминаю все это, обиды мои проходят. А может быть, у нее просто нет сил, не осталось просто, чтобы любить меня и Даньку? Чтобы проявлять о нас заботу и внимание? Ну, имеет же она право немного пожить для себя? И на всех забить? Тоже из лексикона моего сыночка.
Вот так, наверное, в каждом человеке всего пополам, поровну – любви, тепла, участия. И равнодушия, безучастности, душевной черствости. Или не очень пополам. Пропорции добра и зла у всех разные. Поэтому есть люди хорошие и не очень. Но все-таки во всех есть что-то белое и что-то черное.
* * *У Нюси нашлось развлечение. Развлечение в виде подружки Насти, молодой мамаши с маленьким ребенком. Теперь они вместе катят коляски по поселку, грызут семечки и потягивают пивко. Ржут на всю улицу, им почему-то весело. Вот вам и царевна Несмеяна! Настя эта, на мой взгляд, плохо воспитана, туповата и простовата. Закончила ПТУ по специальности «маляр-штукатур». Но работу свою не любит и работать не собирается. Говорит, что лучше пойдет торговать на рынок. Там веселее и навар покрупней. Мужа у Насти нет. И не было. Живет она с мамашей, большой любительницей выпить. Иногда происходят у Насти с этой самой мамашей рукопашные бои, в прямом смысле слова. Так они выражают недовольство друг другом.
Я поинтересовалась у Нюси, что у нее общего с «такой, как Настя»?
Нюся обиделась не на шутку:
– С какой – «такой»? Хорошая девчонка.
М-да, хорошая. Для Нюси, видимо, да.
Ко мне подошла соседка Вера. Сильно смущаясь, сказала, что у нее есть ко мне разговор. Оказалось, что Нюся меня поливает на чем свет стоит. И вредная я, и придираюсь «не по делу». И сына воспитала кое-как. Болвана, короче. Вот здесь я с ней совершенно согласна! Не просто – болвана! Законченного, клинического идиота.
Вечером я попросила Нюсю быть поаккуратней, в смысле языка. Доходит все здесь моментально.
Она, надо сказать, смутилась и даже покраснела. Но быстро пришла в себя. Дернула плечом и сказала, что «обсуждать разговоры придурошных старух» не намерена.
А кто старухи? Сорокалетняя соседка Вера? Нет, наверное, все-таки я. Наверное, Нюся имела в виду именно меня.
Ну и хрен с ней! Обедаем мы теперь вдвоем с Илюшей. Нюся ест позже, когда я укладываю Илюшу спать.
Вот так. Господи, когда же кончится это лето? Нет никаких сил!
Все-таки я размазня. Нытик и кулема. Оказывается, меня очень легко прогнуть под себя. Даже не думала, что так легко. Считала себя женщиной с характером и сильной волей. А не смогла защитить своего сына. Себя. Своего внука. Обезопасить свою семью. Значит, грош мне цена. Я не тигрица, оберегающая свой прайд. Я слабая и безвольная. И все это неуважение и хамство я вполне заслужила. Так. Хватит скулить! Вспомни свою свекровь, Лена! Ей было тяжелее, чем тебе!
И вообще, победителей не судят. А моя невестка Нюся – победитель. Однозначно!
А вот еще одна история. Капитолина Ивановна была женщиной кустодиевской красоты. Высокая, полная, с гладкой, шелковистой, очень белой кожей и нежным румянцем на щеках. К тому же она была женщиной невредной, беззлобной, жалостливой и очень доброй.