— Я сказала вчера, что храню на этой руке, на которой ношу черную перчатку, пятна крови человека, которого одного любила на свете… и эта кровь, — добавила она чуть слышно, — ты был одним из тех, кто пролил ее!
Она наклонилась к капитану еще ближе и продолжала:
— Я вовсе не дочь генерала де Рювиньи, этой дочери никогда не существовало, — я…
Она приникла губами к уху умирающего и прошептала имя, которого никто не мог слышать, даже, может быть, сам капитан. По лицу умирающего пробежала последняя судорога, и глаза его в ужасе остановились на ней…
Тогда таинственная мстительница схватила шпагу и вытащила ее из раны; из груди капитана вырвался страшный крик, и он испустил дух…
На этот крик вбежали двое людей, которые, серьезные и пораженные ужасом, остановились на пороге. Это были майор Арлев и Арман. Дама в черной перчатке, бледная и величественная, стояла, положив руку на не остывший еще труп, на то сердце, которое перестало биться благодаря ей. Вид ее так поразил влюбленного юношу, что он, задрожав, отступил к самой двери.
Она заметила его и сделала шаг ему навстречу.
— Молодой человек, — сказала она, — я уже говорила вам, что моя жизнь полна мрачных тайн; не пытайтесь же проникнуть в них и не преследуйте меня.
Он хотел было возразить или, быть может, упасть к ее ногам, но дверь отворилась, и новое лицо появилось на пороге.
Это была женщина, молодая и прекрасная, которая безостановочно проехала сто верст в почтовой карете и явилась сюда, бледная от страха, с горящими ненавистью глазами. Эта женщина, заметив Армана, бросилась к нему, как бы желая защитить его собою от Дамы в черной перчатке… Та сделала шаг назад… И обе женщины, до сих пор ни разу не встречавшиеся, смерили друг друга взглядом, подобно двум противникам на поле битвы.
— Кто вы, сударыня? — высокомерно спросила Дама в черной перчатке.
— Меня зовут Фульмен, — ответила вновь прибывшая.
— А! Знаю… мне говорили о вас.
И Дама в черной перчатке взяла Фульмен за руку, подвела ее к постели, на которой покоилось тело капитана, и тихо сказала ей:
— Если вы любите этого молодого человека, если вы действительно любите его, то увезите, увезите его от меня! Чтобы он никогда не попадался на моем пути! Не испытывайте Бога… и особенно не пытайтесь узнать, кто я… У меня нет отчизны, нет больше привязанности… в сердце моем живет только один умерший.
И видя, что Фульмен вздрогнула, она прибавила:
— Моя миссия еще не кончена… Не пытайтесь вставать мне поперек дороги… Вы будете побеждены…
— Это мы еще увидим! — гордо воскликнула Фульмен. Она схватила руку молодого человека и заставила его последовать за собою.
На пороге гостиной она обернулась, и обе женщины обменялись взглядами, которые скрестились, как лезвия двух шпаг.
Война была объявлена!
XV
Однажды вечером Фульмен находилась в своем маленьком отеле на бульваре Марбеф в Елисейских полях. Она стояла, облокотившись о перила балкона своей спальни, выходившей в сад. Ночь близилась, чудная весенняя ночь, звездная и тихая, насыщенная благоуханиями и ароматами' цветов. Молодая женщина с наслаждением вдыхала свежий ночной воздух. Отель и сад были безмолвны. До нее едва доносился издали гул экипажей, едущих по Сен-Жерменскому лесу или спускающихся по главной аллее Елисейских полей. Эта тишина нравилась Фульмен: уединение, в котором она теперь жила, сделалось для нее обычным. Фульмен была бледна и печальна, и все, кто не видел раньше блестящую и веселую царицу хореографического искусства с трудом могли бы узнать ее теперь. Уже три месяца Фульмен жила одна, удалившись от света, не принимая никого из знакомых и почти не выходя из своего отеля. Быть может, читатель уже догадался о причине этой метаморфозы. О вы, смелые и веселые куртизанки, вы, высмеивающие и презирающие любящих людей, вы, с горделивой улыбкой торжества возвещающие о том, что сердца ваши еще ни для кого не бились в порыве любви, рано или поздно любовь коснется и вас своим крылом, и в этот день вы будете побеждены! Вы, ангелы зла, в тот час, когда луч любви откроет вам уголок неба, вы становитесь печальны и задумчивы, точно злой дух после своего изгнания из райской обители.
С тех пор как Фульмен полюбила Армана, весь Париж недоумевал, что случилось с нею, но никому не удалось этого узнать. В течение целого месяца ее знакомые по очереди звонили у ворот маленького отеля, но никто не был принят.
— Барыни нет дома, — говорил старый верный привратник, твердо заучивший свой урок.
— Но… где же она?
— В Италии.
— Давно ли?
— С месяц.
Это был вздор. Фульмен не покидала Парижа, по крайней мере, со времени своего возвращения из Нормандии. Она вернулась оттуда ночью, в час, когда последний экипаж уже вернулся из Леса и Елисейские поля уже начинали пустеть. Из почтовой кареты вслед за нею вышло еще двое.
Один из приехавших, старик, был, как читатель, конечно, догадывается, полковник Леон, другой — его сын Арман. Арман сделался тенью прежнего юноши, бледный, слабый, с безжизненным взглядом, рассеянной улыбкой. Полковник, уже и без того поседевший, казалось, постарел еще лет на десять со времени своей дуэли с капитаном Лембленом.
Когда почтовая карета подъехала к отелю, улица Марбеф была совершенно пуста. Никто не видал, как Фульмен возвратилась в сопровождении двух мужчин, никто не видал, как она выходила из дому в следующие дни. Для всего Парижа, мы подразумеваем элегантную и веселящуюся часть его, Фульмен исчезла бесследно, умерла для света, и ею переставали уже интересоваться.
Но почти каждый вечер, между десятью и одиннадцатью часами, редкие прохожие, проходившие в это время по бульвару Марбеф, могли видеть, как из ворот отеля выезжала низенькая каретка. Она быстро катилась по улице Пасси и останавливалась на улице Помп, у ворот хорошенького домика, в котором жил полковник Леон. Молодая женщина выходила из кареты. Это была Фульмен. Она входила в дом, проводила там около часу и уезжала, почти всегда прижимая платок к глазам в порыве глубокой печали. Что же такое происходило в этом домике?
В тот вечер, когда молодая женщина, бледная и печальная, наслаждалась весенним воздухом у окна своей спальни, происшествие, которого она не могла предвидеть, внезапно отвлекло ее от грез и нарушило кажущуюся монотонность ее жизни. Это событие должно было иметь большое значение в жизни танцовщицы, и благодаря ему ей суждено было вновь вернуться в свет, из которого она бежала. Это событие, говорим мы, было, однако, чрезвычайно просто и из числа тех, которые случаются в Париже ежедневно. Столкнулись две кареты. Запряженная резвой ирландкой низенькая каретка, в которой сидела молодая женщина, была опрокинута и сломана повозкой, какую употребляют торговцы лошадьми, когда объезжают молодых лошадей. Кучер, управлявший двумя невыезженными лошадьми, не смог с ними справиться; наехав на встречную карету, он сломал у нее левое колесо. В эту минуту испуганная молодая женщина отворила дверцу и имела неосторожность — как часто бывает в подобных случаях — выскочить из кареты; через минуту ее подняли, всю в крови и без сознания.
Эта сцена произошла как раз у решетки отеля Фульмен. Старый слуга, исполнявший в доме танцовщицы обязанности доверенного лакея и управителя, находился в это время на подъезде, и он-то с помощью привратника и поднял молодую женщину.
Бульвар Марбеф был почти совсем пуст. Лошадь продолжала нестись, и каретка скрылась за углом какой-то улицы раньше, чем кучер мог сладить с лошадьми. Лакей и привратник не колебались ни минуты… Они подняли молодую женщину, лежавшую в глубоком обмороке, и перенесли ее в нижний этаж отеля. На шум вышла Фульмен. Ей достаточно было услышать несколько слов прислуги и увидеть молодую женщину, лишившуюся сознания, чтобы понять, в чем дело. Танцовщица забыла, что для Парижа она больше не существует.
— Скорее, — приказала она, — бегите за доктором… за моим доктором А.., который живет недалеко отсюда.
Фульмен, поддавшись своему доброму сердцу, сама раздела молодую женщину, разрезала застежки ее платья и велела перенести ее в собственную спальню, где больную положили на кровать.
Затем она попыталась привести ее в чувство, давала ей нюхать соли и растирала ей виски уксусом. Но молодая женщина не открывала глаз. Приходилось ждать доктора. К счастью, в эту минуту он был дома. Он явился немедленно, крайне удивленный, что видит Фульмен. Но она приложила палец к губам.
— Вы не видали меня, — сказала она, — не забывайте этого, доктор.
Доктор исследовал бесчувственную женщину, пустил ей кровь и привел ее в сознание. Он не заметил ни малейшего повреждения, никаких серьезных ушибов, но объявил, что душевное волнение, которое она пережила, может повлечь за собой сильную лихорадку, и что было бы крайне опасно перевозить ее домой в этот вечер. К тому же лошадь протащила ее по тротуару и рассекла ей лоб, так что она не могла показаться ранее восьми или десяти дней.
Больная хоть открыла глаза, но, однако, не могла еще говорить, и доктор движением руки попросил ее не делать таких попыток.
— Успокойтесь, сударыня, — сказала Фульмен, — вы здесь в безопасности, у ваших друзей…
Молодая дама, прелестная блондинка лет двадцати семи, с удивлением осматривалась вокруг, как бы спрашивая, как могла она очутиться здесь, в этом незнакомом месте.
Спальня Фульмен, как легко догадаться, была шедевром роскоши и аристократического вкуса. Каждая вещица, каждая мелочь в украшении свидетельствовали об изящном вкусе хозяйки. Эта обстановка обратила на себя внимание молодой женщины.
«Где же я?» — спрашивала она себя мысленно, оглядывая вещи, окружавшие ее, доктора и Фульмен.
Несмотря на душевные страдания и бледность, которая покрывала ее щеки, Фульмен сохранила свою поразительную величественную красоту, прелестные очертания лица, умное и энергичное выражение, которое пленяло даже женщин. Она села у изголовья молодой незнакомки и спросила ее:
— Вы мне позволите, сударыня, раскрыть записную книжку, которая выпала из вашего кармана, когда вас раздевали. Быть может, я найду там ваши визитные карточки и буду иметь возможность дать знать в ваш дом, что вы здесь…
Молодая женщина пыталась заговорить. Фульмен жестом и улыбкой умоляла ее не делать этого. Она взяла книжку и раскрыла ее. Действительно, там хранились визитные карточки, на которых было напечатано:
«Графина д'Асти.
Улица Маделен, 15».
Фульмен позвонила.
— Идите, — приказала она лакею, — на улицу Маделен и спросите… — она повернулась к больной, — графа д'Асти… Вы скажете ему…
Но молодая женщина, сделав отчаянное усилие, прервала Фульмен словами:
— Мой муж в отсутствии… Я здесь одна с кучером, выездным лакеем и горничной. Бесполезно предупреждать их.
Танцовщица наклонила голову в знак согласия и снова села у изголовья постели. Доктор прописал больной успокоительное питье и удалился. Когда Фульмен провожала его, он спросил ее:
— Как, разве вы в Париже?
— Меня нет здесь даже для вас, любезный доктор, — ответила Фульмен с грустной улыбкой.
— Ого! — протянул доктор, глядя на нее испытующим и глубоким взглядом человека, привыкшего искать нравственные причины в физических страданиях. Фульмен опустила глаза и покраснела.
— Милая моя, — проговорил доктор с улыбкой, — ведь не спрятали же вы его здесь?
— Что такое? — спросила Фульмен. — О ком вы говорите?
— О нем.
Она попыталась рассмеяться.
— Не понимаю, — сказала она, пожав плечами.
— Было бы жаль, — продолжал доктор, — если бы такая красивая особа, как вы, в один прекрасный день влюбилась и, как падающая звезда, исчезла для света… заперлась бы наедине со своим избранником.
— Доктор, — серьезно заметила Фульмен, — того, кого вы называете моим избранником, здесь нет. Я одна и не желаю никого видеть.
Голос танцовщицы, когда она сказала это, был полон такой печали, что доктор молча пожал ей руку и ушел. Он понял, что Фульмен хотела сохранить свою тайну.
Танцовщица возвратилась к графине д'Асти, у которой уже началась лихорадка и которая не могла говорить.
Фульмен послала к ней в дом предупредить лакея и горничную, чтобы они не ждали возвращения хозяйки. Затем она расположилась было провести ночь подле больной, испытывая ту радость, которая дает всякое, хотя бы мимолетное, волнение людям, чья жизнь сделалась такой печальной и безнадежной, какою стала жизнь Фульмен. Но случай распорядился иначе.
Когда било девять часов, Фульмен услыхала, что у ворот ее дома остановилась карета. Она подумала сначала, что это просто какой-нибудь посетитель. Но Фульмен ошиблась. Камердинер вошел с докладом.
— Господин полковник, сударыня.
— Полковник! — воскликнула Фульмен, и ею на минуту овладели страх и беспокойство. — Он никогда не бывает здесь… Значит…
Ей пришло в голову, что Арман умер… и в крайнем беспокойстве она бросилась навстречу полковнику. Полковник Леон был совершенно спокоен, почти весел.
— Арман здесь с утра, дитя мое?
— Здесь?
— Полковник подмигнул глазом.
— Он велел мне ехать за вами, но, наверное, сам предупредил меня… Я пройду к нему.
— К нему? — повторила Фульмен, изумление которой достигло крайней степени.
— Да, — повторил полковник, — к нему… С сегодняшнего утра он совсем изменился. Захотел вернуться в Шальо… Он любит вас…
Они обменялись этими словами на пороге гостиной перед спальней Фульмен. Молодая женщина прислонилась к стене, чтобы не упасть.
— Ах, — прошептала она, — вы убиваете меня…
— Я приношу вам счастье, — ответил полковник, которому было хорошо известно, как сильно Фульмен любит его сына. — Идемте, идемте… он уже вернулся, вероятно… Он обедал на Бульваре, милое дитя.
И старик торопил Фульмен:
— Возьмите шаль и шляпу… и едемте скорее…
Фульмен, ничего не понимавшая из отрывочных фраз бедного отца, вернулась в спальню, где спала графиня д'Асти. Она уже не колебалась: она накинула на плечи шаль и последовала за полковником.
— В Шальо! — крикнул тот кучеру.
XVI
Полковник, по-видимому, был чрезвычайно доволен. Пока карета ехала в Шальо, он все время держал ручки Фульмен в своих руках, нежно пожимая их.
— О, вы-то любите его, не правда ли? — спрашивал он ее. — Любите ли вы его, мое милое дитя?
— Люблю ли я его! — воскликнула Фульмен. — Неужели вы можете еще спрашивать?
— Вы вылечите его, не правда ли?
— Увы! — вздохнула Фульмен. — Буду ли я в силах. И она начала подробно расспрашивать старика. Но полковник ограничился несколькими словами.
— Подождите, подождите, — твердил он, — вы сейчас увидите его самого!
Они подъехали к крыльцу прелестного отеля, где Арман провел столько счастливых дней. В окнах нижнего этажа не было ни огонька.
— Арман еще не вернулся, — заметил полковник, — для первого выезда он поступает недурно… хе, хе!
Кучер позвонил. В дверях появился старый Иов.
— Как! — воскликнул он. — Это вы, полковник?
— Я.
— Где же господин Арман? Вы видели его?
— С сегодняшнего утра нет.
— Как! — воскликнул Иов. — Ведь Роб-Рой вернулся.
— Он прислал его?
— Да.
— С кем же?
— Не знаю, — ответил Иов. — Меня не было дома. Его принял грум, а теперь грума нет, он вышел за час до моего возвращения.
Полковник выскочил из экипажа и, движимый странным предчувствием, направился к конюшне. Роб-Рой стоял, опустив голову и вытянув шею, как лошадь, уставшая до изнеможения. Полковник дотронулся рукою до спины лошади и заметил, что она вся покрыта пеной. Внимательно осмотрев Роб-Роя, он увидал, что он сплошь покрыт грязью и что эта грязь не черного цвета, как это бывает на больших дорогах.
— Как странно, — произнес он, — куда же отправился Арман?
Фульмен стояла позади полковника, тоже пытаясь разрешить эту загадку. Уже два месяца Арман жил с отцом. Испытывая с тех пор, как он вернулся в Париж, физическую слабость, доходившую почти до отупения, молодой человек ни разу не был в Шальо. Еще накануне Фульмен застала его таким же страдающим и угнетенным, как и раньше. И вдруг полковник приехал за нею и объявил, что Арман ждет ее и любит… И Фульмен бросилась к нему, но Арман исчез. Молодая женщина и полковник, переходя от радости к страху, считали минуты и ожидали возвращения юноши.
Арман не возвращался. Зато грум вернулся домой из Пасси, где думал застать полковника. Он торопился застать его там и, не застав, сломя голову бросился в Шальо. Он-то и принял лошадь, когда ее привели.
— Кто привел Роб-Роя? — спросил полковник.
— Кучер с почтовой станции, — был ответ.
— С какой?
— Из Виллемобля, по дороге в Страсбург. Господин Арман оставил лошадь там.
Фульмен и полковник в каком-то оцепенении переглянулись. Куда же отправился Арман?
Между тем грум вынул из кармана письмо и протянул его Фульмен. Это письмо Арман, по всей вероятности, поручил передать тому человеку, которому приказал отвести лошадь в Париж. Молодая женщина, вся дрожа, сломала печать, в то время как полковник молча смотрел на нее.
Она распечатала письмо и прочла несколько строк… Полковник увидал, как она побледнела и зашаталась, прижала руку к сердцу и, почти потеряв сознание, оперлась на его руку.
— Ах, — прошептала Фульмен сдавленным голосом, — она, вечно она!
Письмо выпало из ее рук, и пока старик, охваченный грустью, жадно пробегал его глазами, Фульмен закрыла лицо и залилась слезами. Полковник между тем читал:
«Дорогая моя Фульмен,
конечно, я являюсь в ваших глазах неблагодарным безумдем. Простите меня; но в сердце человеческом так много непроницаемых тайн.
Вы хотели излечить меня от роковой и ужасной страсти; вы хотели заставить меня избегнуть моей судьбы, и я ухожу от вас.
Помните, что случилось два месяца назад в замке Рювиньи, помните те странные сцены, которых я был свидетелем и в которых в то же время этот демон, эта олицетворенная загадка заставила меня принять участие?