Ольге было невдомек, что накануне отъезда Эдит выпросила аудиенцию у великого князя. На коленях молила она не отсылать ее из дома, напоминала о том, что Верочке тоже нужна гувернантка, найти которую будет нелегко, а Ольга уже взрослая.
Константин Николаевич не на шутку встревожился. Конечно, Верочке нужна хорошая гувернантка, и в этом смысле мисс Дженкинс выше всяких похвал, но он предпочитал вверить воспитание младшей дочери в менее опытные руки, чем терпеть в доме фанатичную поклонницу. Он хорошо знал женщин и понимал, что на уступки им идти нельзя ни в коем случае. Это как лошади давать слабину и позволять играть так, как ей хочется. В два счета утратишь власть над ней, а это иногда может стоить тебе жизни — на охоте или на войне. И так же с женщиной. Еще ладно, если ты завоевываешь ее, если для тебя все средства хороши, чтобы ее пленить… Но если ты к ней равнодушен, более того, чувствуешь в ней некоторую опасность, держись от нее подальше!
Вот уже второй раз подряд Константин Николаевич сталкивался с тем, что высокое общественное положение само по себе не делает человека неуязвимым, а скорее наоборот. Слишком много недоброжелательного внимания привлечено к членам царской фамилии… И так уже пошли разговоры о его пристрастии к балету вообще, а к балеринам, вернее к одной балерине, в частности. Оказаться замешанным в скандал, который учинит ревнивая, эксцентричная гувернантка, — слуга покорный!
Он мягко, но непреклонно дал понять Эдит, что благо дочери для него дороже всего на свете. Ольге в чужой стране понадобится верный, понимающий, образованный друг. Мисс Дженкинс — идеальный вариант! Конечно, Константин Николаевич понимает, что мисс идет на определенные жертвы, отправляясь в столь малоцивилизованную страну. Великий князь готов сохранить за гувернанткой ту оплату, которую она получала в России и которая будет ложиться на ее банковский счет, плюс к тому она будет получать деньги от Ольги как ее компаньонка и лектриса. А поскольку штат королевы живет на всем готовом, то и эти деньги мисс Дженкинс может отправлять на счет. Спустя самое малое время она сделается весьма состоятельной женщиной. Если же она откажется ехать с Ольгой, она ни под каким видом не сможет остаться при великокняжеском доме.
Константин Николаевич рассчитал правильно. Эдит оказалась слишком практичной, чтобы не увидеть открывающихся выгод. Она смирилась и поехала с Ольгой в Данию, а потом и в Грецию. Другое дело, что через несколько дней после отъезда из Санкт-Петербурга эта идеалистка принялась страшно презирать себя за то, что продала возможность видеть обожаемого человека постоянно пусть и значительно дороже, чем за тридцать сребреников, но все же продала. Отныне мисс Дженкинс пребывала в расстроенных чувствах — тем более раздирающих, что их приходилось постоянно скрывать. Единственное, в чем она могла иногда давать себе волю, это потихоньку портить настроение Ольге. Потом ей становилось жаль Ольгу, жаль себя, она бесилась от бессильной злобы на весь мир… Словом, жила в постоянном разладе с собой и окружающими. И все это приходилось скрывать, скрывать… Она была изумлена, узнав, что есть люди, которые могли очень просто угадать ее состояние. Угадать — и помочь ей…
Это случилось в Стамбуле.
Георг несколько раз предупреждал, что отправится в путь раньше, чем Ольга, которой предстоит побыть с его родителями. Так вышло, что его отъезд совпал с днем, когда Ольга поняла, что она беременна. Восторг, который овладел ею при этом известии, смягчил все переживания и душевные терзания первых месяцев брака. Она немедленно рассказала обо всем мужу, надеясь, что он отложит отъезд, однако отложил он его только на день. Нежность, неописуемая нежность окружала теперь Ольгу, нежность была в его поцелуях, в прикосновениях, в той бережности, с которой он не докучал ей ночью своими притязаниями… Ольга, совершенно счастливая, лежала в его объятиях и думала, как было бы хорошо быть беременной всегда. Муж счастлив, она счастлива, их отношения чисты и непорочны, их поцелуи всего лишь нежны, а не мучительны, и теперь она ощущает, что доставила супругу высшее наслаждение — он скоро станет отцом, а этого, всем было известно, Георг страстно желал.
Правда, чтобы сделать постоянным это эйфорическое состояние, ей придется рожать одного ребенка, а потом беременеть другим… И опять возобновятся ночные визиты мужа, и опять она будет ощущать страшный стыд от того, что ему нельзя показывать свои чувства и желания, и опять он будет называть ее про себя лилией без аромата…
На другой день Георг отправился в путь. Ольга должна была последовать за ним спустя две недели. Путешествие следовало рассчитать так, чтобы оказаться в Пирее 19 января — на Крещение. Прибытие молодой, прекрасной, да к тому же беременной королевы в этот день народ Греции должен был воспринять как божественное произволение.
Чтобы прибыть в Грецию в назначенный день — ни раньше, ни позже, — решено было задержаться на день в Стамбуле.
— …Говорю вам, ваше превосходительство, что я сойду на берег!
Ольга швырнула книгу, которую держала в руках, и уставилась на капитана, едва различая его черты. Гнев слепил ее! Никогда она не испытывала ничего подобного! Скромная, кроткая, она привыкла к послушанию. Никогда она не заспорила ни с отцом, ни с матерью, ибо сознавала их право повелевать. Она подчинялась воле Георга. Но сейчас рядом не было ни отца, ни матери, ни мужа. Сейчас она не чувствовала над собой ничьей власти — более того, она сама была здесь верховной владычицей. Ну ладно, говорят, на корабле капитан первый после Бога и даже императоры подчиняются ему в плавании, но сейчас судно стоит на якоре, а это значит, Ольга здесь — первая персона.
Ей так хотелось побывать в Стамбуле! Побывать самой. Инкогнито. Не с официальным визитом — хотелось одной пройти по улицам, посмотреть на людей. Ну хорошо, не одной. Пусть с нею пойдут Эдит и кто-нибудь из офицеров. Но ведь никто в Стамбуле, ни один человек не будет знать, что эта дама под белым кружевным зонтиком — жена греческого короля и племянница русского императора. Когда она бывала с матерью и отцом в Европе, скука официальных, сдержанных, словно бы цепями скованных визитов подавляла и угнетала ее.
Нет! Хватит! Послезавтра в Греции ее снова сожмут тиски регламента. А сегодня она будет властвовать… Хотя бы над собой.
Капитан Самойлов смотрел на молоденькую королеву со смесью злости и восхищения. У него осталась дома дочь ее лет, и он хорошо знал нрав юных дев, которые жаждут ощутить себя взрослыми. Как правило, все, что им нужно, это небольшая уступка. Ну что ж… Ольга была так очаровательна в своем своеволии, что он умиленно улыбнулся и подумал, что не будет худа, если пойти у нее на поводу. Но он сам будет сопровождать ее. Эта молчаливая сухопарая англичанка мисс Дженкинс и он.
Ольга вскинула сердитые глаза на капитана, поймала его улыбку — и поняла, что победила. И расхохоталась так радостно, что Самойлов засмеялся вместе с ней.
Впрочем, самостоятельности Ольге хватило ненадолго. Очутившись на портовой улочке, запруженной чужим босоногим, пестрым, болтливым, смуглым народом, она испугалась и почувствовала, что углубляться в Стамбул ей совсем не хочется.
Самойлов незаметно ухмыльнулся в усы.
— Я слышала, здесь есть какое-то место… Оно называется Чукурджума, — робко сказала Ольга. Она, конечно, не могла признать, что ей хочется вернуться.
— Да-да, это знаменитый рынок. Все приезжающие в Стамбул спешат посетить его. Там можно купить чудесные сувениры. Самое большое скопление антикварных магазинчиков в Чукурджуме — это улица Турнаджибаши, соединяющая Истикляль и Чихангир. Но мы возьмем извозчика, ваше величество. — Капитан махнул рукой: — Kabin!
Появилось что-то вроде линейки, запряженной парой лошадей и обтянутой ковровой тканью. Верх был поднят. В ней могло уместиться человек семь-восемь, и она была не слишком поворотливая. Но ничего другого поблизости не было.
Ольга не могла глаз отвести от возницы. Это был низенький толстый турок с седыми усами. У него на голое тело была надета зеленая куртка на истасканном лисьем меху — в январе даже в Турции не жарко! — с рукавами до локтей, и под ней виднелась загорелая мохнатая грудь. Шальвары, снятые, видимо, с какого-то великана и обрезанные, висели так низко, что казалось, у него нет ног, а одни только ступни. На голове поверх линялой фески повязан был желтый платок — жалкое подобие чалмы.
— Идти туда утомительно, — продолжал Самойлов, помогая Ольге и Эдит сесть и еле сдерживая смех при виде округлившихся от изумления глаз госпожи. — Давно не было дождя… Как хорошо, что вы и мисс Дженкинс взяли зонтики.
Ольга взглянула на капитана недоумевающе и засмеялась:
— Давно не было дождя… То есть вы боитесь, что он сейчас пойдет?
— Идти туда утомительно, — продолжал Самойлов, помогая Ольге и Эдит сесть и еле сдерживая смех при виде округлившихся от изумления глаз госпожи. — Давно не было дождя… Как хорошо, что вы и мисс Дженкинс взяли зонтики.
Ольга взглянула на капитана недоумевающе и засмеялась:
— Давно не было дождя… То есть вы боитесь, что он сейчас пойдет?
Капитан улыбнулся и загадочно промолчал, но через мгновение Ольга поняла, почему он это сказал. Облако бело-коричневой пыли взвивалось в воздух при каждом повороте колеса тряской повозки, при каждом шаге лошади, и защититься можно было только зонтиком, да и то лишь слегка. Вскоре она уже завидовала турецким женщинам, которые прикрывали лица паранджой или чадрой. Потом дорога пошла в гору, и дышать стало легче. Менялись улицы, площади, сходились и расходились крыши домов, то нависающие низко, то подбирающиеся к самым стенам, брели смирные ослики, мчались всадники, то и дело открывались пятачки, заваленные фруктами, овощами или каким-то барахлом, проплывали стойки, увешанные коврами или медными лампами и кувшинами, и Ольга каждый раз думала, что базар со звонким названием Чукурджума уже вот он, начался, но это все еще была дорога к нему. Храмы, мечети, колокольни выступали из пыльной завесы, как призраки, мисс Дженкинс почти беспрерывно чихала, капитан Самойлов сидел невозмутимо, изредка вскидывая на Ольгу глаза, полные только спокойной почтительности, а она… А она только и могла, что злиться.
«Тоже мне, слабовольная девчонка! — твердила про себя Ольга. — Как все глупо получилось! Прогулялась по Стамбулу, нечего сказать! Глупо, глупо…»
Но показать свое настроение было нельзя.
— Какие премилые эти ослики! — воскликнула она с деланым оживлением.
— О, бедные ослики, эти неизбежные спутники восточного человека! — отозвался капитан, улыбаясь. — Чего только они не терпят! И при этом накормить осла здесь считается глупым предрассудком. Его оставляют во дворе или прямо на улице, и он бродит, подбирая где клок соломы, где арбузную или дынную корку, где остатки зелени из мусора да сорную траву под заборами, — вот и весь корм. И надо лишь удивляться, что еще живы эти маленькие существа, таскающие целыми днями тяжести. Нет, в излишней мягкости турок трудно упрекнуть!
Ольга слушала изумленно. Как ни странно, она немного отвлеклась и приободрилась. Стыдно жаловаться на судьбу, когда многие твари Божии не видят и проблеска милосердия!
Прошло, кажется, не меньше часа, когда коляска наконец остановилась и Ольга с изумлением увидела разливающееся вокруг сияние. Оно исходило от множества прилавков, заваленных медью, бронзой, позолоченными вещами, парчой… Янтарная комната Царского Села, непревзойденное творение германских мастеров, некогда подаренное царю Петру I, пришла ей на память. У Ольги закружилась голова от криков, шума, острого аромата, пыли… И вдруг так затошнило, что она покачнулась.
«Все говорили, что первые три месяца должно тошнить, — вспомнила Ольга. — А меня все не тошнило. И вот началось!»
Капитан Самойлов подхватил ее под руку и с тревогой заглянул в побледневшее лицо:
— Ваше вели…
— Тише, — прошептала Ольга, усилием воли заставляя себя держаться прямо. — Никто не должен знать, кто я.
Самойлов огляделся и крикнул:
— Satıcı su! Водонос!
Вмиг, словно из-под земли, явился юноша в красной с золотистой кистью феске, в цветастой рубахе, повязанной белым фартуком… Собственно, фартук был покрыт пылью, так же как и привязанный к спине юноши большой металлический кувшин, от которого шла тонкая трубка на манер кальянных, перекинутая через плечо юноши. На плече висел мешок, в котором что-то побрякивало.
— Su! — приказал Самойлов, показывая на Ольгу. — Воды!
Юноша улыбнулся, жестом фокусника вынул из мешка деревянную кружку и дернул за трубку. Оттуда в кружку полилась вода, и через мгновение юноша подал ее Ольге.
Она выпила залпом. Водонос наполнил кружку вновь. Ольга выпила и наконец-то почувствовала себя лучше. Она с ужасом взглянула на выщербленный край кружки, представила, сколько народу касалось ее губами… и невольно расхохоталась.
— Рад, что вам весело, сударыня, — усмехнулся и капитан. — Однако я бы предложил теперь вернуться. Если вам угоден сувенир, можно купить его в любой крайней лавке. Но углубляться в Чукурджуму вряд ли разумно. Здесь полно воров, а kabin не сможет там проехать, слишком узкая дорога. По Турнаджибаши можно пройти только пешком. Это очень утомительно и небезопасно.
— Господа! — раздался вдруг истошный крик. — Милорд! Миледи!
Ольга и капитан увидели пятерых европейцев, двух женщин и трех мужчин, одетых как обычно одеваются туристы: практично, немарко, удобно, уныло… Впрочем, любая, даже самая нарядная, одежда не имела бы сейчас никакого вида, потому что была бы покрыта пылью. Ольга только вздохнула, представив себе, как выглядит она сама.
— Господа! — заговорил по-английски первый из мужчин, средних лет, рыжеволосый, румяный, пышущий здоровьем. — Я вижу в вас европейцев… Тысяча извинений… Мы взываем о помощи! Я Арнольд Брикстер из Ливерпуля, это моя жена, это мистер и миссис Кроун, это мистер Маккинли, — он показал на человека с задорными нафабренными усами. — Мы заблудились… более того, мы все ограблены самым подлым образом… — Он сунул руки в карманы пиджака, и все увидели, что карманы прорезаны насквозь.
Этот жест повторили Кроун и Маккинли, и, несмотря на их измученные, обескураженные лица, выглядело это настолько комично, что Ольга с трудом подавила смешок. Тут же она оглянулась, испугавшись, что Эдит могла это заметить и обидеться на непочтительное отношение к своим соотечественникам, но не обнаружила гувернантки.
Ольга в панике осмотрелась и увидела мисс Дженкинс чуть поодаль, в окружении цыган. Очень красивая женщина с копной русых выгоревших кудрей, схваченных маленькой шапочкой, вышитой бисером, в цветастых юбках держала англичанку за руку и быстро и очень серьезно говорила ей что-то. При этом лицо мисс Дженкинс вытягивалось с каждым словом.
Ольга прикусила губу: она бы тоже хотела, чтобы ей погадала настоящая цыганка, да еще такая красивая! Но тут услышала, как мистер Брикстер торопливо, с мольбой в голосе говорит:
— У нас нет ни гроша, чтобы нанять извозчика, а наш корабль уходит через час! Господа, ради Бога…
Капитан покосился на Ольгу. Она кивнула: конечно, надо помочь!
— Скорее в нашу коляску, — приказал Самойлов. — Мы тоже собрались возвращаться. Да, Ольга Константиновна?
— Эдит! — позвала Ольга, но мисс Дженкинс словно завороженная смотрела на цыганку и медленно кивала в такт ее словам.
Капитан побежал к ней, схватил за руку и потащил к повозке, что-то быстро говоря по пути. Эдит все еще кивала, словно слова цыганки до сих пор доносились до нее. Капитан втолкнул ее в повозку, помог сесть Ольге и англичанкам. Глаза Эдит были расширены и неподвижны.
«Ну и ну, — подумала Ольга, — что ж ей там такого нагадали, что она не в себе?!»
Но разговаривать об этом было невозможно: повинуясь приказу капитана Самойлова, который вдобавок посулил двойную плату, возница погонял со всей мочи и повозку страшно трясло.
— Куда идет ваше судно? — крикнул Самойлов, пытаясь заглушить грохот колес.
— В Афины! Мы отправляемся в Афины! — прокричал в ответ Брикстер, а остальные англичане согласно закивали. — Мы хотим увидеть прибытие русской королевы в Афины.
— Мы тоже следуем туда, — сообщил капитан. — Вы идете через Пирей? Очень сожалею… Вам придется десять дней пробыть в карантине, как всем английским приезжающим. На русские корабли это правило не распространяется. А королева, насколько мне известно, будет в Афинах уже через два дня.
— Ну ничего! — воскликнул неунывающий Брикстер. — Возможно, нам удастся увидеть ее потом. Но вот о чем бы мы мечтали, так это снова увидеться с вами в Афинах. Давайте назначим час и место… Скажем, 1 февраля на закате солнца меж колонн Акрополя. Уговорились?
— Я уже буду в море, на обратном пути в Россию, — вежливо покачал головой Самойлов. — Должен принести свои извинения.
— А вы, мэм? — повернулся Брикстер к Ольге.
Она хотела тоже покачать головой, но тут Эдит вдруг горячо воскликнула:
— Мы постараемся, верно, ваше…
Гувернантка подавилась словом и бросила испуганный взгляд на Самойлова. Видимо, тот предупредил ее, что Ольга желает сохранить инкогнито, да Эдит едва не забыла об этом.
— Мы постараемся, — Ольга попыталась сгладить обмолвку Эдит. — 1 февраля, на закате, у колонн Акрополя.
И у нее закружилась голова от восторга: колонны Акрополя! Неужели она сможет подойти к ним, коснуться их, увидеть мрамор, из коего они изваяны?! Неужели она скоро будет в Афинах?! В сказочных Афинах?!