Жизнь после смерти - Мэри Роуч 7 стр.

Позднее Леонардо да Винчи сузил охват предметной области. В 1996 году Роландо Дель Маэстро (Rolando Del Maestro), профессор нейрохирургии из университета Макгилла, курировал выставку «Леонардо да Винчи: поиски души». В одном из материалов, подготовленных для нее, он описал рукопись 1487 года с заметками, сделанными Леонардо да Винчи и связанными с войнами между римлянами и карфагенянами. Во фрагменте, рядом с которым сделаны пометки Леонардо, приведен простейший способ убить слона – вогнать острый стержень в ту точку, которая находится у животного между ушами на самом верху позвоночного столба. Да Винчи проделывал то же самое с лягушками. «Лягушка всегда погибает, если повреждена ткань спинного мозга, – так, по словам профессора, писал в своих заметках Леонардо. – Однако лягушка может некоторое время жить без головы, без сердца или любого внутреннего органа, а также без кишечника или кожи – если не проводить с ней подобную операцию». (Думаю все же, что лягушка – лишенная шкурки, обезглавленная, выпотрошенная и с вынутым сердцем – могла жить, как имелось в виду в заметках да Винчи, очень недолго.)

Среди искателей души нашелся только один ученый, решившийся проделать столь бесцеремонную операцию с живым человеком. Его имя – Жиго де ла Пейрони. Он основал Французскую Королевскую академию хирургии и был хирургом самого короля. Пребывая в этом качестве, он мог делать все, что хотел. В 1741 году де ла Пейрони опубликовал труд под названием «Наблюдения, благодаря коим некто пробовал исследовать часть мозга, в которой действует душа». Объектом наблюдения служил 16-летний парень, которому камнем проломили череп. Через три дня постоянного ухудшения состояния юноша потерял сознание. Де ла Пейрони «вскрыл голову» и обнаружил развитие гнойного процесса в глубине мозга – примерно в том месте, где располагается мозолистое тело («мостик» между полушариями мозга. – Прим. переводчика). Хирург дренировал рану, не забыв измерить объем отделяемого вещества, который оказался равен «приблизительно куриному яйцу». Как только гной, давивший на мозолистое тело мозга, был убран, больной, как пишет де ла Пейрони, вышел из комы. Хирург также отметил, что, когда каверна вновь наполнилась тяжелой гнойной массой, юноша снова потерял сознание. Врач повторно удалил гной, и больной вновь очнулся. Мозолистое тело мозга, решил ученый, вероятно, и является вместилищем души. Чтобы увериться в своем предположении, он решил провести небольшой эксперимент: наполнил спринцовку солевым раствором и ввел жидкость непосредственно в раненую область, предварительно очищенную от гноя. Как и предполагалось, парень опять потерял сознание. Но едва де ла Пейрони втянул жидкость обратно, юноша снова пришел в чувство.

Исследователь нашел и другие подтверждения своего вывода – во время лечения трех пациентов, которые вследствие ранения головы впадали в кому, а затем умирали. Аутопсия показывала, что у каждого из них имелись абсцессы в области мозолистого тела мозга. Среди этих троих один был солдатом, которого ударила копытом лошадь, и, как отмечается в записях врача, карман с гнойным содержимым снова «по размеру и форме напоминал куриное яйцо».

Аутопсия позволила де ла Пейрони исключить не совпадающее с его выводами утверждение Декарта о том, что душа чувствует себя как дома в шишковидной железе. Ученый подвергал вскрытию после смерти и тех пациентов, у которых, как выяснялось, шишковидная железа отсутствовала или была повреждена. Я нахожу, что писания и поступки француза несколько высокомерны. Ему бы стоило знать, какими его соотечественники предстанут перед американцами позднее. Впрочем, свечку Ле Петоману он не держал. Я имею виду артиста из кабаре «Мулен Руж», «fartiste» («флатулист» или «метеорист»: комедиант, профессионально управляющий испусканием газов, фартингом, перед публикой. – Прим. переводчика). Перед последним, впрочем, зажженную свечку никто бы не удержал.[19]

Де ла Пейрони был последним из славной плеяды тех, кто не уставал искать душу с помощью анатомии. Большинство анатомов, глубоко интересовавшихся деятельностью нервной системы, должны были признать: человеческое «Я» слишком сложно и многообразно, чтобы найти пристанище в одном месте или действовать из одного органа. Советский Союз – нечто, казалось бы, единое и широкое – после Горбачева разделился на дюжину меньших по размеру республик. Подобную аналогию можно провести и по отношению к пониманию природы души. В прошлое уходили неприятные и часто противоречивые штудии, основанные на изучении строения животных, – и с ними теряли прежнее значение такие методы, как тыканье в живой мозг, хирургические операции с удалением и искромсанная плоть. Не оправдывали себя и вскрытия как метод соотнесения повреждений мозга или отклонений в его строении с доминирующими характеристиками личности. Ученые мужи принялись составлять карту-схему функций мозга и его «недвижимого имущества» – этот проект продолжается и в наши дни.

Среди всех «картографов мозга» не было никого, кто работал бы тщательнее, чем венский врач Франц Йозеф Галль (Franz Josef Gall). Он утверждал, что точно установил местоположение и границы 27 определенных «органов» человеческого мозга, каждый из которых связан со специфической чертой характера или некоей функцией. Одаренный во всех отношениях врач и анатом, Галль точно определил речевой центр мозга и центр, связанный с запоминанием слов. Другие из названных им «органов» вызывали некоторые вопросы. Например, «Орган поэтического таланта». Или «Орган метафизики». Или особенно любимый мною «Орган инстинктивной тяги к собственности и накоплению пищевых запасов». Эта теория вызвала жгучую ненависть церкви, которая заклеймила ученого как еретика, якобы учащего тому, что в человеке живет множество душ, – ложное обвинение, отвергаемое Галлем.

Австриец отчасти сбился с пути, используя необычную методологию. Быстрое физическое разложение тканей мозга во время исследований мешало изучать его в течение продолжительного периода времени, поэтому все внимание он сосредоточил на черепах – как мертвых людей, так и живых. Если «орган» мозга, рассуждал Галль, особенно хорошо развит, то он должен давить изнутри на кости черепа и образовывать выпуклость, которую можно увидеть или ощутить под волосами. (Френология – популяризированное для широких масс изложение его теории – нашла живой отклик во многих головах и раздражала ученого не один десяток лет). Галль собрал коллекцию из 221 черепа. Она всегда путешествовала с ним, служа наглядным материалом во время лекций, зля носильщиков и приводя в смятение пронырливых мальчишек – коридорных и посыльных. Исследователю принадлежали и 102 гипсовых слепка с человеческих голов – причем многие маски он сделал сам. То были слепки с голов тех, кого он встречал во время своих поездок: характеры этих людей находили выражение, по мнению Галля, в одной-двух доминирующих чертах и соответствующих выпуклостях – что и должно было свидетельствовать в поддержку его теории. Череп № 5491, например, принадлежал мистеру Вейлманну, директору компании, выпускавшей компактные водородные газогенераторные установки.[20] Данный образец отличался наличием очень заметной выпуклости, связанной с «органом понимания механики, строительства и архитектуры».

Галль очень преданно относился к своей коллекции. Чтобы отыскать подобающий образец для «органа предрасположенности к убийству и проявлению плотоядных наклонностей», он провел поиск в тюрьмах, ища убийц с грядкообразными выступами над ушами. Еще одним местом плодотворных находок стали для него приюты для лунатиков: благодаря посещению этих учреждений его коллекция гипсовых слепков ощутимо пополнилась – ее каталог включает множество подписей вроде: «№ 5494. Слепок в гипсе с черепа полного идиота».[21]

В поисках образцов, связанных с «Органом поэтического таланта», Галль, любовно отбирая нужный ему материал, обратился к мраморным бюстам великих поэтов. Как свидетельство существования «органа веры в существование Божье» он использовал серию картин Рафаэля. На этих полотнах Христос изображается с шишкой на самой макушке – будто Сатана ухитрился ударить его в это место трезубцем. Не был ли ученый слегка помешан на своей идее? Возможно. Вот пример найденного им свидетельства наличия «органа инстинкта к размножению». Галль знал одного молодого часовщика, который, «эякулируя во время занятий онанизмом», терял сознание от начинавшихся у него конвульсивных и продолжительных подергиваний головы и сильной боли в задней части шеи. «Я думаю, – писал исследователь, – что должна быть связь между функцией плотской любви и церебральными частями в затылочной области». В данном случае, конечно, связь между конвульсивными подергиваниями головы и болью в затылочной области шеи.

Желая найти новые свидетельства в пользу существования «органа инстинкта к размножению», Галль приводит слова молодой вдовы, признавшей, что с детских лет ощущала «сильное влечение, которому невозможно было противостоять» и в подобные моменты задняя сторона ее шеи горела. Ученый описал, как однажды положил руку на заднюю часть ее шеи в момент, когда та горела описанным выше чувственным образом. По его словам, «ясно различалась округлая выпуклость» – и, боюсь, одна из нескольких других, которые могли возникнуть в этой комнате в то же время.

Предмет, которому в коллекции Галля присвоен номер 19 216, – череп Франца Йозефа Галля. Его ученик Н. Д. Оттин (N. J. Ottin) отметил, что «затылок отчетливо указывает на выраженную тягу к сексу».

С того времени, когда работал Галль, дух из таких материальных областей знания, как анатомия и неврология, стал постепенно уходить, наполняя собой более воздушные области – религию, философию, парапсихологию. Казалось, ученые мужи от медицины покончили с исканиями души в плотской оболочке. Правда, с одним на редкость странным исключением.

Глава 3 Как взвесить душу?

Славное то было местечко, в таком приятно умирать. Большое здание на Блю-Хилл-авеню в Дорчестере, штат Массачусетс, служило местом проведения выставок. Это строение называли Гроув-Холл. В нем было четыре яруса и галерея с портиком, а перед ним свободно росли купы деревьев. Сначала здание было домом Т. К. Джонса, негоцианта, разбогатевшего на торговле с Китаем. В 1864 году его продали врачу-хилеру «вера-пациента-включена-в-лечение», которого звали Чарльз Куллис. Последний устроил здесь приют для туберкулезных больных (Consumptive’s Home), в котором им оказывалась благотворительная помощь на поздних стадиях развития этой болезни. До открытия антибиотиков оставалось еще около 60 лет, и лучшим лечением в те годы считалась молитва. Рутинная практика была проста: больных отправляли в санатории соответствующего профиля под предлогом обеспечения таким образом комплексного «лечения». Однако главной целью была их изоляция – для предотвращения распространения болезни.

Случись вам посетить приют в апреле 1901 года, вы, возможно, стали бы свидетелем любопытного начинания. Полноватый, смиренного вида мужчина 34 лет в очках с тонкой металлической оправой и с волосами менее пышными, чем когда-то, стоял на платформе украшенных орнаментом весов производства компании Fairbanks. Его задачей было уравновесить устройство, с одной стороны которого (на площадке) находилось нечто более всего напоминающее армейскую походную койку, а с другой – система рычажного противовеса. Весы являлись коммерческой моделью, были предназначены для взвешивания кип шелка и имели повышенную вместимость – несомненно, то было наследие торговых дней Т. К. Джонса.

Однако сверху помещалось нечто необычное. Хотя потеря веса была для пациентов приюта делом обычным, никто не стремился использовать для ее измерения торговые весы.

Человек, о котором идет речь, – Дуглас Макдугалл (Douglas Makdougall) – держал в руках деревянный молоток. Он был уважаемым врачом и хирургом и жил в собственном доме неподалеку, в Хаверхилле. В приюте Макдугалла знали как приходящего медика – в штате он не числился. Он также не лечил никого из пациентов и даже не возносил за них молитвы. Все обстояло как раз наоборот: врач ждал – в буквальном смысле и с горячим нетерпением, – когда кто-нибудь из больных умрет.

В течение четырех лет перед этим Макдугалл вынашивал план доказательства существования души человека. Если, рассуждал он, как утверждают многие религии, люди, умирая, покидают свои тела и продолжают существовать в форме духа, то разве душа не должна занимать определенное место в пространстве? «Немыслимо, – писал Макдугалл, – что личность и сознание суть атрибуты того, что не имеет места». А если они занимают определенное место в пространстве, следовал вывод, то они должны сколько-то весить. «И я спросил себя: почему бы не взвесить человека при наступлении смерти?» Если весы в этот момент выйдут из равновесия, рассуждал он, и покажут потерю хотя бы унции, то, значит, это и будет весом души, покидающей тело.

Макдугалл заручился поддержкой двух врачей – Спрулла и Гранта, – которые, однако, предпочли, чтобы их имена не значились среди авторов данного исследования. Или им просто не предложили соавторства? Как бы то ни было, но главным было поместить медицинскую кушетку («походную койку») на платформу весов, после чего уложить на нее умирающего туберкулезника. Уход из жизни такого больного обычно происходит тихо и спокойно, что вполне устраивало Макдугалла, требовавшего особой, как он сам предполагал, «щепетильности». «Больные туберкулезом вследствие долгого течения болезни теряют жизненные силы, а тела их становятся очень легкими. Поэтому весы в надлежащий момент могут показать едва заметное отклонение. Соответственно, – предупреждал ученый, – мы должны вести предварительное наблюдение, находясь в ожидании, возможно, в течение многих часов». Я нахожу, что в подобном энтузиазме есть нечто почти любовное по отношению к своему делу, но в то же время и внушающее беспокойство. Могу себе представить, как Макдугалл, вербуя добровольцев, обращался к пациентам в палате. (В статье для профессионального издания «Journal of the American Society for Physical Research» он отмечал, что стремился заручиться согласием больных за несколько недель до предполагаемой смерти.) «Вы, – убеждал он людей в приюте, – в полной мере подходите для этого дела. Во-первых, вас легко поднять на весы, во-вторых, вы будете практически без сознания, когда мы начнем…» Кто знает, о чем думали сами пациенты, слушавшие врача, просившего помочь ему в его экспериментах.

В 17.30 10 апреля 1901 года было отмечено, что смерть пациента номер один стала неизбежной. Как писал сам Макдугалл, то была «благоприятная возможность для меня». Мужчину обычного телосложения и «обыкновенного американского темперамента» выкатили из палаты и подняли на площадку весов, как кипу истончившегося шелка. Ученый вызвал своих врачей – партнеров по эксперименту. В течение трех часов сорока минут трое медиков наблюдали за тем, как их подопытный бледнеет и увядает. Вместо грусти и печали, обычных у койки умирающего, они, затаив дыхание, следили за происходящим. Возможно, в их лицах было что-то почти хищное – как, например, у инженеров NASA во время обратного отсчета перед запуском ракеты.

Один из докторов вел наблюдение за грудью умирающего, другой следил за его лицом. А сам Макдугалл не отрывал взгляда от шкалы весов. «Вдруг, в момент, совпавший со смертью больного, – писал он позже, – рычажный конец весов (с равновесным грузом на конце. – Прим. переводчика) заметно пошел вниз и, ударившись о нижний ограничитель, застыл в этом положении. Потеря веса составила три четверти унции». Это 21 грамм. Голливуд не преминул заметить событие, так его и обозначив – «21 грамм». И ясно почему: ну кто пойдет на фильм с названием «Семьдесят пять сотых унции»?

Через несколько лет Макдугалл провел тот же эксперимент на пяти других больных. Статья с описанием результатов наблюдений появилась в журнале «American Medicine» в 1907 году.

В последующие несколько месяцев дипломированные медики высказали немало критики и сомнений, засыпав редактора длинными письмами. Но исследователь парировал все. Один из читателей указывал на то обстоятельство, что при смерти наступает расслабление мускулов тазового дна и сфинктеров, поэтому вероятную потерю веса нужно связывать с отхождением мочи и каловых масс. Макдугалл терпеливо разъяснял, что общая масса на площадке все равно не изменилась бы, а весы не вышли бы из равновесия. Другие критики объясняли потерю веса тем, что, умирая, человек выдыхает из легких остатки воздуха. Опровергая это утверждение, ученый – наполовину в шутку, наполовину всерьез – улегся на экспериментальную кушетку и «выдохнул изо всех сил». Спрулл в это же время следил за стрелкой весов. Никаких изменений.

Наиболее близким к истине казалось утверждение о «незаметной потере веса»: тело якобы при дыхании постоянно теряет часть массы, поскольку с выдыхаемым воздухом частично уходит (испаряется) вода. Но Макдугалл заявил, что подумал и об этом. Его первый подопытный, писал он, терял массу со скоростью примерно одной унции в час – это слишком медленная потеря веса, чтобы ею можно было объяснить внезапное его уменьшение в момент смерти.

В исторической перспективе одним из авторитетов в споре о незаметной потере веса можно считать физиолога Санкториуса из города Падуи. Общеизвестно, что он – «отец-основатель изучения метаболического баланса», а термин «незаметная потеря веса» впервые ввел в 1690 году в занимательном труде «Medicina statica».[22] Чтобы помочь себе в исследованиях, этот физиолог изобрел специальные весы. Он поместил площадку на массивные железные весы. На ней размещалась скамья с отверстием посередине и ведром снизу, а перед платформой был дополнительно установлен стол с двумя емкостями: «Входящее» и «Исходящее». Санкториус сам сел на эту скамью, с удовольствием поел, а затем восемь часов просидел в том же положении, по мере необходимости облегчаясь в ведро. Взвешенное затем содержимое ведра, замечательно определенное им как «выделения из кишечника», позволило ему сделать на основе своих наблюдений некие выводы. Он заметил: часть того, «что облегчает некоторых», как бы ускользает. Санкториус обнаружил, что небольшая часть всего съеденного остается в итоге неучтенной – проще говоря, вес того, что оказывается в ведре, меньше массы принятой ранее пищи. Исследователь истолковал это как свидетельство существования потерь, связанных с выделением пота и испарением воды при дыхании, и обозначил термином «незаметное испарение».