попреков дорос...
— Так и уехал Мельник со старой семьей?
— А куда ж ему деваться: ведь и у него дети. А я отказала без всякой надежды... Перед
отъездом своим приезжал проститься. Плакал даже... Вот так и знавала я Афанасия Мельника,—
закончила она.
Саломахин подождал некоторое время, надеясь, что Анна сообщит ему и другое. Наконец
сказал сам:
— Анна Никифоровна, а ведь после того Мельник приезжал сюда.
— Когда?
Он увидел в ее глазах изумление.
— Четыре года назад.
— А...— протянула она.— Про то я знаю. Он ведь и меня не миновал.— Она едва
приметно усмехнулась.— Вспомнил старое, заехал. А я и ночевать ему не дозволила. Проводила
обратно. Постарел...
— Куда же он поехал от вас?
— Говорил, в Свердловск. Собирался в Нижнем Тагиле да в Асбесте побывать. Хотел либо
железа, либо шифера на дом купить. Еще спрашивал у меня, где легче достать. Но я в этом не
понимаю.
— А в Шадринске он останавливался?
— Должно быть,— ответила она просто.— Шкурки каракулевые на продажу привозил. На
вырученные деньги и хотел кровлю-то купить. Давала я ему тогда шадринский адрес женщины
из нашей деревни, она еще в войну туда за мужем уехала да тоже овдовела.
— Я могу узнать ее адрес?
— Пожалуйста, если надо.
— Надо, Анна Никифоровна.
Василий Тихонович с трудом скрывал волнение, которое все больше охватывало его.
Записав в блокнот шадринский адрес, он спросил ее наконец:
— Фамилия мне ваша напоминает знакомую... Скажите, у вас нет родных в Свердловске?
— Нет. Сын под Свердловском живет. Правда, бывать у него не приходилось, не
приглашает сильно-то... Видно, все с той поры. Тогда ведь, когда привезли его из Ташкента-то,
он дома недолго пожил, года два или три. Как дотянул до семилетки, так и уехал в фэзеушники.
Работал по разным городам, пока не женился, да и осел, где запнулся о семью... Меня признает,
конечно, но неласковый вырос...
— Адрес его вы знаете, конечно?
— Сейчас посмотрю.— Она прошла в чистую горницу, вынесла оттуда коробку и, отыскав
в ней старый конверт, подала его Саломахину.
Василий Тихонович прочел обратный адрес. Он мгновенно понял, почему ему с самого
начала не давала покоя фамилия этой женщины. И скорее не спрашивая, а размышляя, сказал:
— Значит, Геннадий Печеркин из Соколовки ваш сын...
— Мой. Двое ребятишек у него сейчас.
— Он встречался с Мельником, когда тот заезжал к вам в последний раз?
— Нет. Я ведь говорила, что он еще мальчишкой невзлюбил его. Геннадий уже семь лет
живет отдельно от меня...
— Не встречался, значит?
— Нет,— она оживилась даже.— Сознаюсь перед вами: в ту осень, когда Афанасий явился
сюда, я шибко перепугалась, потому что мои именины должны были наступить и Геннадий с
женой обещался в гости приехать.
— И приезжал?
— Приезжал. Ребятишек, правда, с собой не привезли. У сватьи в Березовске оставили. А
сами гостили целую неделю.
— А в Свердловске они могли с Мельником встретиться?
— Что вы! Геннадий если бы и увидел его, то не остановился бы. Не любит он его.
— Вы говорили сыну, что приезжал Мельник?
— Бог с вами! Ни полслова! Он бы мне не простил этого.
— Когда у вас день рождения-то?
— Двенадцатого ноября.
— А Мельник приезжал?
— Перед праздником близко.
— А сын, насколько я понимаю, очевидно, уехал числа двадцатого?
— Раньше — поправила она.— Приехали они сразу после праздников, дня за два до
именин. А уехали на третий или четвертый день после. Выходит, числа пятнадцатого-
шестнадцатого.
Василий Тихонович знал, что на шадринском рынке Афанасий Мельник задерживался
пятого ноября.
— Вы уверены, что ваш Геннадий не встречался с Мельником?
— Если бы он хоть узнал о его приезде, то все равно выговорил бы мне,— ответила она
убежденно.— Не сдержался бы, припомнил старое. Ненавидит он его... Да и откуда ему было
знать?
Откровенность Анны Печеркиной не вызывала у Саломахина сомнений. Но где-то в душе
он уже решил, что между ее сыном и Мельником была какая-то связь,
Прояснить все мог только Шадринск.
21
Из Шадринска Саломахин связался по телефону с Суетиным. Моисеенко из Молдавии еще
не вернулся,
— В дороге,— сообщил Суетин.— Ждем завтра.
Подробно рассказав о встрече с Анной Печеркиной, Саломахин предупредил:
— Задержусь еще дня на два. Позвоню потом.
...После десяти утра Василий Тихонович постучался в квартиру Клавдии Коляскиной —
той самой знакомой Анны Печеркиной, к которой четыре года назад должен был заехать
Афанасий Мельник.
Дверь долго не открывалась. Наконец, неприветливо осведомившись, кто пришел, в двери
показалась заспанная с неприбранными волосами женщина. Не взглянув на Саломахина,
повернула обратно, бросив через плечо:
— Проходите.
Комната Коляскиной лучше всего говорила о хозяйке. На столе, придвинутом к окну,
стояли две пустые бутылки из-под водки, валялся остаток буханки хлеба, в мелкой тарелке,
засыпанные окурками, лежали кильки. Грязный пол и кое-как закинутая одеялом постель не
первой свежести дополняли картину.
Хозяйка, пытаясь на ходу навести порядок, с неестественной веселостью объясняла:
— Подружка вчера зашла, решили вдовью тоску разогнать, согрешили с водкой.
Извиняйте... Жизнь такая, каждый день одни заботы, а радости никакой... По какому делу мною
интересуетесь?
Василий Тихонович уже довольно долго стоял у двери, а хлопотливая хозяйка, изредка
бросая на него любопытные взгляды, летала по комнате то с тряпкой, то с веником. Скоро стол
оказался чистым, сор с пола исчез, кровать прибралась. Коляскина, одним движением повязав
платок, опустилась на стул и показала Саломахину напротив.
— Что же стоите? Садитесь.
Саломахин сел. Хозяйка не вызывала у него симпатии. Но, прежде чем приступить к делу,
поинтересовался:
— Не работаете сегодня?
— И вчера — тоже,— весело махнула она рукой.— Уволилась недавно, а новую работу
еще не подыскала. И торопиться неохота. Кое-как перебиваюсь...
— Что ж так? Годы ваши как будто небольшие...
— А что толку-то? Хоть и небольшие, а жизнь все одно ушла, как вода сквозь сито.
Грустные слова Клавдия выпаливала с той же неестественной веселостыо, с которой
встретила Саломахина.
Но он говорил с нею просто, дружелюбно, стремясь расположить ее к себе:
— Клавдия Поликарповна. Так, кажется?
— Поликарповна, Поликарповна,—подтвердила она с удовольствием.
— Вы не припомните? Несколько лет назад к вам заезжал один человек — Афанасий
Мельник. Останавливался у вас.
Неестественная веселость Клавдии моментально сменилась глубокой задумчивостью.
— Когда, говорите, заезжал?
— Четыре года назад?
— Не припомню,— ответила тотчас и снова с бойкой откровенностью: — Чего скрывать,
люди у меня разные бывают, и нередко. Одна живу — гостям мешать некому. А Мельника не
припомню. Откуда он?
— Из Молдавии.
— Откудова?!
— Молдаванин. А заезжал от Анны Никифоровны Печеркиной. Негде ему было
остановиться в Шадринске.
— А! —догадалась она. —Хромой, что ли?
— Хромой.
— Вспомнила,— успокоилась она. И словоохотливо начала объяснять: — Приехал
каракуль продавать да и завернул к Анне. Знаю. Бывал он здесь раньше-то, в Кабаньем жил.
Анна-то и прилепила его к себе. Она, как я же, обезмужнела в войну...
— И сколько он жил здесь, у вас?
— Переночевал да уехал в Свердловск.
— В Свердловск?
— Ага. Еще оттуда куда-то собирался за кровельным железом.
— А Геннадия, сына Анны Печеркиной, вы знаете?
— С мальчишек еще. Я же ихняя, деревенская.
— Он был у вас здесь в Шадринске?
— Знамо дело. Геннадий-то с матерью годов восемь не живет. Приезжает к ней реденько, а
сюда заходит, Ко мне все из нашей деревни заезжают.
— В то время, когда у вас ночевал Мельник, Геннадий не навещал вас?
— Много вы сразу спрашиваете, враз и не додуматься
— А вы припомните.
— Нет, вроде бы не появлялся.
— Откуда вам известно, что Мельник привозил каракуль?
— Сам сказывал.
— Торговал он в Шадринске?
— Если по его словам, так — в Свердловске. Правда, я сама видела у него четыре
шкурки...
На вопросы Саломахина Клавдия отвечала почти не задумываясь. Но ответы ее получались
какими-то неопределенными. Саломахин намеренно, хотя и в разной форме, повторял вопросы,
но получал прежние, такие же приблизительные ответы. И только об одном Клавдия говорила
твердо: Мельник ночевал ночь или две, а потом уехал в Свердловск.
Василий Тихонович понял, что разговор с Коляскиной дальше продолжать бессмысленно.
Поэтому, вручив ей повестку с обязательством явиться утром в отдел милиции, распрощался.
...До конца дня сотрудники местного уголовного розыска помогли Саломахину
познакомиться с жизнью Коляскиной поближе.
Клавдия Коляскина двадцатилетней девушкой в 1943 году вышла замуж за инвалида,
выписавшегося из Шадринского госпиталя. Ее муж еще в госпитале узнал, что его родные на
Украине погибли во время оккупации. Возвращаться домой не захотел. Решил строить жизнь на
новом месте. Однако через год ранение в грудь вызвало серьезные осложнения, муж Коляскиной
тяжело заболел и вскоре умер.
Сначала молодую бездетную вдову затянул безысходный круг обездоленных войной
женщин, чья судьба оказалась несравненно тяжелее. Оставшиеся с ребятишками на руках,
измотанные мужской работой, издерганные постоянными заботами о семье, они в свободные
дни сходились вместе, изливали слезами свое горе и, не умея справиться с тоской иначе,
находили бутылку, а потом пели песни о навсегда погубленной жизни. И если для других не
оставалось никакого утешительного выхода, Клавдия уронила однажды свою пьяную голову на
случайное мужское плечо:
— Однова живем!..
Первый стыд прошел. Последние годы Клавдию Коляскину. уже знали многие. Она не
удерживалась подолгу на одной работе. Независимая, общительная и нервная, она тяготилась
любыми обязанностями. Да и по душе ей был другой образ жизни. Еще не утратившая красоты,
демонстративно не признающая никаких условностей, она вызывала симпатии мужчин
мимоходом, по первой своей прихоти. Вечерами в ее квартире на столе появлялись вино и
закуски. Тяжелое похмелье вновь заливалось вином.
А годы уходили. Меньше становилось случайных поклонников. И разбитная Клавдия
Коляскина вынуждена была поддерживать свое призрачное благополучие не только первой
попавшей под руки работой, но и мелкой спекуляцией. За грошовую незаконную наживу ее не
привлекали к уголовной ответственности, но знать — знали. И считали человеком нечистым на
руку.
Из родственников Коляскиной в Шадринске жили дядя и племянник с женой. Василий
Тихонович увиделся с ними этим же вечером.
Клавдия Коляскина обманула его.
Четыре года назад Афанасий Мельник появился в ее доме перед ноябрьским праздником.
Клавдия целый день протолкалась с ним на базаре, а с вечера началось веселье. Может быть,
горький отказ в Кабаньем, может быть, сама развеселая, угодливая Клавдия стала тому
причиной, только разгулялся вдруг Афанасий Мельник, как молодой, застряв у гостеприимной
вдовы почти на две недели.
Как бы поладили они дальше, неизвестно, но дней через десять заехал к Коляскиной
Геннадий Печеркин с женой Татьяной, возвращавшиеся с материных именин домой, в
Свердловск.
— Сразу началось неладное,— рассказывал дядя Коляскиной.— Геннадий и Афанасий
помрачнели, а Клавдия кинулась за вином. В тот вечер мы были у них...
Да. Едва переступив порог квартиры Коляскиной, Геннадий Печеркин узнал в сидевшем за
столом пожилом мужчине давнего любовника своей матери: то же смуглое, только более
загрубевшее лицо, те же черные как ночь глаза и взгляд, которого не разгадать...
И сразу взметнулась память, обдав жаром сердце Геннадия: откуда? И куда едет? Неужто в
Плетни?..
Но вида не подал.
— Далече едете? — спросил немного погодя, холодея в ожидании ответа.
— Нужда погнала,— попробовал отговориться Мельник.
— Но вмешалась Клавдия:
— Приезжал по делам из своей Молдавии. Заглянул по старой памяти к вам, в Плетни, на
денек, а теперь вот на обратной дороге у меня гостит...
— К землякам заглянул, которые тут застряли насовсем,— запоздало объяснил Мельник,
стараясь не глядеть на Геннадия.
— И то —надо,— выдавил из себя Печеркин.
А сам уже твердил в душе: «Был! Уже был!.. А она ни слова!..» В нем уже поднималась
глухая злоба к этому человеку. Это он, Мельник, когда-то осрамил честь его, Генки Печеркина,
отца, склонив к себе мать. Это из-за него он, Генка Печеркин, невзлюбил мать и дом, сбежал от
позора перед своими товарищами к черту на рога. Из-за него же он уехал в чужой город, чтобы
не услышать нечаянного попрека за мать... Все, все из-за этого хромого куркуля!..
Водка на время притушила неприязнь между сыном Анны и ее старым любовником.
Но захмелев до крайности, Афанасий Мельник расчувствовался и, усевшись в угол с
Геннадием, заколотил себя в грудь:
— Ты мужчина, Геннадий. Если бы ты знал, какая женщина твоя мать! Лучше любой
молодой она... Нету больше такой нигде!..
Геннадий Печеркин от этих признаний медленно наливался черным гневом. Его Татьяна,
заметив это, уже не отходила от мужа ни на шаг. А когда Афанасий пошел за нуждой на улицу,
Геннадий, схватив нож, ошалело рванулся за ним, но Татьяна с ревом повисла у него на руке.
Потом Клавдия, чаще других подливая Геннадию, целый вечер шепталась с ним, охаживая
своей добротой и веселостью.
На следующий день, когда Афанасий Мельник засобирался в Свердловск, Клавдия вдруг
встрепенулась,
— Поедем все вместе, И я — тоже. Помогу тебе Афанасий, в покупках.
— Поехала? — спросил Саломахин.
— Поехала.
— И долго ездила?
— Дня три.
— Вспоминала Мельника?
— Сказывала, что проводила в Молдавию.
Около полуночи Клавдию Коляскину привезли в отдел милиции.
— Долго вы не спите,— сказала она Саломахину.
— Работа такая,— отозвался он.— Бывает, что дело и до утра не терпит... Дома, Клавдия
Поликарповна, вы со мной откровенно разговаривать не захотели. Придется побеседовать в
другом месте.
— Здесь, значит, ночью?
— Нет, в Верхней Пышме. Билеты на поезд уже заказаны.
— Как же я поеду, несобранная-то? И зачем?
— Собраться мы вам поможем. А зачем в Верхнюю Пышму, объясним на месте. Вот такие
дела пошли, Клавдия Поликарповна...
Часом раньше Василий Тихонович передал в Верхнюю Пышму телефонограмму с
просьбой о машине и распоряжение доставить к утру в отдел милиции Геннадия Печеркина.
22
В Свердловск поезд прибыл около полудня. Выйдя с Коляскиной из вагона, Василий
Тихонович увидел на перроне двух верхнепышминских милиционеров и, к своей радости,
Анатолия Моисеенко, приплясывающего на морозе в легоньких полуботинках.
— Форсишь, южанин? — спросил после рукопожатия.
— Вы виноваты,— весело отозвался Анатолий.— Приехал утром, забежал к Суетину, а он
мне говорит, что едете не одни и... все остальное. Я, конечно, сюда...
— В машину,— кивнув на Коляскину, коротко распорядился Саломахин и, когда
милиционеры отвели ее, признался: — Говорят, что случайностей не бывает, а у нас с тобой все
наоборот...
— Как это наоборот? — не согласился Моисеенко.— Все запланировано.
— Все... Не помирай я от черной тоски в ожидании вестей от тебя, разве пришло бы мне в
голову залезть в эти книги регистрации задержаний? А чего стоят без них наши командировки?..
Опять бы крутились вокруг своего торфяника, как тараканы на ниточке...
— Не согласен. Если бы мы и на стенки полезли, то и это было бы не удивительно...—
Моисеенко замолчал. И, только выйдя из вокзала на площадь, подумал вслух:— Не пойму
одного: если этот Мельник действительно появился в Соколовке, каким чудом никто его не
заметил? Ты уверен, что все произошло так, как ты думаешь?
— Как произошло — не знаю. Но ты сам видишь, что след Мельника завязался узелком на
этом месте.— И, подходя к машине, Саломахин оборвал себя: — Ладно. Разберемся.
По пути в Пышму договорились, что возле отдела милиции выйдут из машины первыми,
оставив Коляскину на некоторое время под опекой милиционеров. Предусмотрительность