Ресторан понемногу пустеет. У Жантома нет никакого желания возвращаться ни к Дельпоццо, ни домой. Не знал он, что жизнь — такая приятная штука, но как это выразить поярче? Расплатился по счету, не взяв сдачу, и пошел по набережной Сены, с головой, полной слов, ищущих друг друга, порхающих, как задиристые воробьи. Долго ходил по улицам, перекресткам, тротуарам, гораздо лучше знакомым его ногам, чем ему самому. Остановился перед стеллажами Ломона.
— Это вы, мсье Жантом. Я думал, вы заболели. Давно вас не видно.
— Нет. Я работал.
— О! Приятно слышать. Очень жаль, когда писатель вашего уровня перестает творить. Заходите. Можете себе представить, недавно я нашел письмо Эдмона де Гонкура. Это должно вас заинтересовать. Его забыли в ящике секретера. Старики часто забывают осмотреть свою мебель перед продажей. Идемте… Что скажете об этом полном собрании Бюффона? И что только жалкий человечек, продавший мне его, мог делать с книгами Бюффона? Но, знаете, старики не перестают удивлять меня. Подумайте только, старушка Жоржетта Лемерсье в свои восемьдесят два года… Впрочем, она жила неподалеку от вас, на улице Расина…
Жантом насторожился.
— С ней что-нибудь случилось?
Ломон в сильном удивлении обернулся.
— Как, вы не в курсе?
— Не в курсе чего?
— Ее убили, как и других.
Он поднес руку к горлу, показывая, что ее задушили. Жантом облокотился на столик.
— Когда?.. Когда это произошло?
— Этой ночью. Вы что, не слушаете радио? Да уж, все писатели одинаковы. Голова вечно занята другим. Об убийстве полиции сообщил человек, не пожелавший назвать свое имя. Это случилось около двух часов ночи, тревогу вроде бы подняли из-за сильного запаха гари. Точно не- знаю. Она курила в постели, и, естественно, от сигареты вспыхнул огонь. Уснула, ну а дальше, сами понимаете. Хотя… Знаю, что вы хотите сказать. Возможно, сигарету подсунул убийца, чтобы обставить преступление как несчастный случай. В полуденной передаче полиция упомянула и о такой версии. Мне кажется, здесь все окутано сплошной тайной. Вы любуетесь часами? Великолепная вещь.
— Нет, — пробормотал Жантом, — я думал об этой бедной женщине. Вы ее знали?
— Как вам сказать! Так себе… В нашем квартале я ведь немного знаю всех. Иногда она покупала у меня книги. Она была очень начитанной. Я узнал, что она работала директором лицея в Версале. Особенно ее привлекали мемуары. Вот почему я очень удивился, когда по радио сообщили название полуобгоревшей книги, валявшейся на коврике возле ее кровати. Угадайте, мсье Жантом, как писатель, что это была за книга.
— Может, мемуары Сен-Симона.
— Нет. Не угадали. «Письма с моей мельницы». А закладка лежала на странице: «Тайна деда Корниля». Помните, история мельника?
— Как же, помню, — хрипло отозвался Жантом.
Он закрыл глаза и подумал: «Я проклят. Рюффен опоздал».
Кто-то вошел в магазин.
— Извините, — сказал Ломон.
Он оставил Жантома одного среди столов, сервантов, старинных часов. Неподвижный, застывший, бледный, Жантом стал похож на подержанный манекен. Где-то вдалеке Ломон отчаянно спорит. Без борьбы он не уступает ни гроша. Вернулся очень сердитый.
— Ну и люди, — проворчал он, — клянусь, с ними нужно терпение и терпение. Да, я продал ему игровой столик, но не моя вина, что ножка отвалилась. Со старинной мебелью такое часто случается. Вы уже уходите? Не хотите. посмотреть письмо? Вы же знаете, какими злыми на язык были эти Гонкуры. А теперь за их сплетни очень хорошо платят. Желаю вам такой же удачи, чтобы когда-нибудь записка за подписью Жантома стоила на аукционе очень дорого.
Жантом больше не может сдерживаться. Ему нужны подробности, мельчайшие подробности, и он должен осмотреть свою квартиру. Хотя он почти уверен, что прошлую ночь спал хорошо. Что касается «Писем с моей мельницы», то эта книга всегда вызывала у него отвращение. В школе он по необходимости читал отрывки. Но в его библиотеке этой книги никогда не было. Этот факт — солидная опора. Но единственная, поскольку в голове вновь началась настоящая сумятица. И еще мучает назойливая мысль: кто мог знать, что Рюффен начнет действовать только через четыре дня? У него в квартире установлены микрофоны? Ужасающее предположение. Он вдруг увидел на стенах маленькие кругленькие черные штуковины, похожие на гроздья винограда, которые подслушивают его и наблюдают за ним. И бесшумно обмениваются между собой: «Готов. Теперь он во всем признается. Или повесится, или вскроет вены, как мать».
Он бежит по лестнице, а кровь бросается ему в, голову и стучит в висках. Обессилев, он рухнул в кресло, но у него нет времени перевести дыхание. Прежде всего, необходимо переговорить с Летелье. Он в этом разбирается лучше всех. Увы, секретарша ответила, что Летелье нет на месте. Тогда Рюффен… Рюффен еще не вернулся. Может, Бриюэн? Но Бриюэн в конце концов пошлет его подальше.
В полном отчаянии Жантом вынул из кармана револьвер и начал медленно водить им вокруг себя, как Мишель Строгоф, удерживающий на расстоянии окруживших его волков. Ему на память приходят отрывки когда-то прочитанного, они проплывают перед ним, на какое-то время захватывают, понемногу успокаивая. Что за комедию он ломает? Бросил на стол безобидный револьвер и прошел в ванную смочить виски холодной водой. Микрофоны! Надо же такое придумать! Слава Богу, он еще способен отличать болезненный вымысел от просто смешного. В доказательство этого он направился к настольной лампе, вывернул лампочку, потом встал на стул и вывернул одну за другой лампы из люстры, затем посмотрел за висящей на стене репродукцией «Нимф», приподнял край паласа, все время про себя повторяя: «Доказательство! Доказательство!» Наконец вслух произнес: «Я утверждаю, что микрофонов здесь нет». Стоит перекреститься или сделать еще какой-нибудь искупительный жест. Успокоившись, он уселся у телефона.
— Мсье Рюффена, пожалуйста… Он на месте? Прекрасно. Это Жантом… Алло, Рюффен… Догадываетесь, почему я звоню?.. Только что узнал… Да, именно это. Но мне хотелось бы знать подробности.
— Хорошо, что позвонили, — ответил Рюффен. — Впрочем, я в любом случае сам бы вам позвонил, учитывая ваше состояние… Как вы? Вас это не очень потрясло?
— Немного.
— Понимаю, ведь теперь все указывает на вас. Вернее, не так. Все указывало бы на вас, если бы к полиции попала ваша медицинская карточка. Но пока она о вас ничего не знает, вы в полной безопасности. Вы слышите, мсье Жантом? В полной безопасности. Разумеется, полиция объединила все четыре дела в одно. Она уверена, что преступник — маньяк. Она также убеждена, что эта серия получит некоторое продолжение, как это происходило в семнадцатом округе, если помните… Стариков убивали одного за другим. Поэтому ищут они в психиатрических лечебницах. Допрашивают там и сям, установили пристальное наблюдение над всем шестым округом, но все это обычная рутина. Комиссар, однако, не дурак, он не исключает возможности предумышленных убийств — ведь преступник, чтобы запутать следы, может устраивать ловкие инсценировки, как будто бы все это совершил сумасшедший, который после убийства дает волю своей фантазии. Маркетти, старая лиса, не исключает даже возможности, что здесь орудует целая банда, не следует забывать, что жертв грабят, а куда уходит награбленное, как вы думаете?
— Да, конечно, — сказал Жантом, — я вам верю, но полиция обо мне ничего не узнает до тех пор, пока меня не выдадут. Стоит убийце указать на меня, скажем, в анонимном письме, и все кончено.
— Да нет же, дорогой друг. Вовсе нет. Не сомневайтесь, что сейчас на полицию обрушился водопад анонимных писем. И если в каком-то из них говорится: «Вот он», то за этим не следует немедленного расследования. Для этого нужно совершенно другое.
— Моя медицинская карточка, как вы сами сказали.
Сбитый с толку Рюффен немного подумал, прежде чем ответить.
— Ваша карточка находится у врача. Не думаете же вы…
— Послушайте, — отрезал Жантом, — скажите лучше, что мне вменяется в вину в этом новом деле.
— Подождите, пока я знаю об этом только понаслышке. Мне кое-что рассказал Шателье, заместитель Маркетти. Не забывайте, что мы работали вместе до тех пор, пока я не ушел из полиции. Вот что удалось установить. По заключению судебного медика, смерть наступила около полуночи. Убийца вошел, воспользовавшись отмычкой.
— Подвел замок?
— То, что пятнадцать или двадцать лет назад считалось надежным замком, для сегодняшних взломщиков — просто игрушка. Ну вот у вас, например. Когда вы поставили замок?
— Ну, очень давно.
— Вот видите. Если бы вы захотели его сменить, знаете, во что бы это вам обошлось? В пять-шесть тысяч франков. Поэтому сами понимаете, старики крепко подумают, прежде чем его сменить. Нет, замки не представляют сейчас никакой проблемы.
— Продолжайте.
— Старая дама спала. Ее задушили, как цыпленка. По мнению Шателье, все остальное — инсценировка. Во-первых, визитер очень тщательно везде все обыскал. Всегда можно найти ценности, акции, наличные. Эти несчастные постоянно боятся оказаться на мели и не доверяют банкам, поскольку их часто грабят. Во-вторых, этот человек принес с собой книжку «Письма с моей мельницы», раскрыл ее на нужной странице и положил на коврике у кровати, как будто она выпала из рук старушки. Разумеется, это сделано для того, чтобы вы, читая газеты, приняли все на свой счет — кто, кроме вас, может понять этот намек… Очнитесь же! Я чувствую, что вы потрясены.
— Да, вы правы, — прошептал Жантом. — Значит, все продумано заранее.
— Вне всякого сомнения, и причем очень давно. Есть еще одна деталь, которая должна вас доконать: огонь. Но сами понимаете, убийца не стал поливать бензином мебель. Его слишком заботили внешние эффекты. Ему нужен был небольшой милый самовозгоревшийся огонь, произведение артиста, а не вандала. Вот почему он бросил в складку одеяла зажженную сигарету. Подождал немного, убедившись, что огонь разгорается, а потом позвонил тем, кого вы называете «людьми в белом». Это произошло примерно в два часа. Потом ушел, оставив дверь приоткрытой, как бы по забывчивости. Своими действиями он всячески навязывает мысль, что убийство совершено непрофессионалом.
Жантом схватился за телефон, как человек, под ногами у которого разверзлась пропасть, хватается за ветку.
— Вы уверены, что это не я? — с каким-то хрипом проговорил он.
— Да что вы! Жантом, дружище, придите в себя% Послушайте меня. К сожалению, до завтрашнего вечера я еще занят. Тем не менее я сумел поразмыслить. Знаете, что я думаю?.. Очнитесь! Вы здесь?.. Так вот, я думаю, что вас шантажируют. Именно так. Допустим, на вас заявят, как вы того боитесь. Вашему врагу это ничего не даст. Допустим, вас арестуют. И что же против вас есть? Довольно сомнительная медицинская карточка, и все. Вашего отца когда-то обвинили в поджоге мельницы. Но, черт побери, это же не делает из вас маньяка, одержимого пироманией.
Жантом, судорожно впившись в телефонную трубку, опустил голову на полусогнутую руку. Маньяк! Слово врезалось ему в мозг. О! Если бы он мог умереть, как человек под пыткой, которому наконец наносят смертельный удар. Доносящийся издалека голос продолжает монолог:
— Преступник хочет, чтобы вы окончательно потеряли голову. Когда вы дойдете до кондиции, он даст знать, что ему от вас нужно. Возможно также, что он пытается отомстить. Можно строить разные предположения, но ясно одно — его не удовлетворит простое сообщение в полицию, что ей следует обратить на вас внимание. Алло, Жантом, отвечайте… Что вы там делаете? Сохраняйте спокойствие, ладно?
— Да… да, — прошептал Жантом.
— Вот вам мой совет, — продолжал Рюффен. — Запритесь у себя дома. Не отвечайте на телефонные звонки. Питайтесь тем, что у вас есть. Как можно больше спите. До завтрашнего вечера. Мы с вами спокойно рассмотрим ситуацию.
— А если позвонить доктору Бриюэну?
— Лучше не надо. Прошу вас, слушайтесь меня. Я говорю для вашего же блага… Обещаете? Всего двадцать четыре часа, черт побери. Даже меньше. Большого усилия не потребуется. А теперь — извините. Я тороплюсь.
— Хорошо, — сказал Жантом. — Жду вас.
Он положил трубку и прошел в ванную попить, набрав воды из-под крана в сложенные ладони, как делают мальчишки у фонтана в парке. Так приятно смочить лицо водой. Умылся, немного пришел в себя. Объяснения Рюффена, если рассматривать их под определенным углом зрения, выглядят вполне убедительными. Но если этот угол меняется, они становятся несерьезными. Конечно, это так. Полиция может поверить в его вину, поскольку он сам готов в ней признаться. Но в чем он виновен? Ну да, во всем! Если он скажет: «Да, это я», просто так, вообще, не вдаваясь в детали, это будет правдой. Это как набор истин, который потом каждый может сортировать, выискивая ту, которая интересует его конкретно: для полиции — порочность, для врача — наследственность, для журналиста — крайнее эстетство, для адвоката, который возьмется его защищать, — жалость к детям, выросшим без любви.
Звонок в дверь. Он обещал не двигаться. Позвонили еще раз. Из-за двери послышался голос почтальона.
— Заказное письмо, мсье Жантом.
Тут уж ничего не поделаешь. Но тем не менее прежде чем открыть, Жантом спросил:
— Вы уверены, что это мне?
— Конечно. Вы ведь Рене Жантом?
Жантом открыл дверь, быстро расписался в тетради почтальона, взял письмо. Посмотрел, как служащий скрылся за поворотом лестницы, опустил глаза на конверт и вздрогнул от неожиданности. Почерк! Это невозможно. Закрыл дверь и запер ее на ключ. Но враг уже проник сюда, поскольку враг — это он сам. Как не узнать собственного почерка? Адрес написан Рене Жантомом собственноручно. Рене Жантом сам себе направил заказное письмо. Из горла у него вырвался какой-то звук: то ли смех, то ли рыдание. Он разорвал конверт. Всего одна строчка, которую он охватил одним взглядом.
«Пора признаваться. Ты ведь знаешь, что это сделал ты».
Подписи нет. Но отправляя письмо самому себе, стоит ли подписываться? Каждое слово — подпись. Каждая буква. Буква «Т» в виде креста: «Ты ведь знаешь». Буква «з» будто приподнявшаяся на хвосте. И эта прерывистая манера письма — каждая буква отделена от предыдущей, как самостоятельная мысль. И этот неуклюжий почерк. И еще. Сам смысл. Двусмысленность текста. Кому лучше него известно, что надо сделать признание? Но кто больше, чем он сам, хочет удержать его от этого? И кто больше него самого задыхается от мучительного двуличия? Конечно, пора признаваться. Впрочем, Бриюэн уже знает. Ему известно, что драма разразилась по вине мальчишки, который слишком много видел. Он сам об этом сказал. А Рюффен прямо произнес слова «маньяк, одержимый пироманией». Ведь тот, кто толкает к преступлению, виновен наравне с тем, кто его совершает. Он это чувствует в глубине подсознания. Он написал эту строчку потому, что в нем медленно, как давление, поднималась мучительная уверенность в том, что отца осудили несправедливо. Да, пора признаваться и даже сказать: «Мне хотелось, чтобы мельница исчезла. Она служила мне тюрьмой». Он всегда обладал таинственной силой управлять событиями, рожденными в его воображении, и вот мельница действительно оказалась полностью разрушенной. Он слишком страстно стремился к этому ужасному исходу. Вот почему, по прошествии стольких лет, он должен платить по счетам. Если он начнет сопротивляться, умничать, искать убежища в убогих логических рассуждениях типа: «Когда это я ходил на почту?», или «Где квитанция?», или в других ничтожных возражениях, то растеряет остатки ясности ума. Он превратится в больного, который ни с чем не соглашается, и он не напишет больше ни строчки. «Дорогой Жантом, — подумал он, — тебе надо признаться». Но в чем? И кому? Полиции? Сказать ей: «В той драме, которая когда-то произошла, часть моральной ответственности ложится на меня». Но над ним просто посмеются. Шестилетний мальчишка! Гораздо удобнее будет свалить на него четыре нераскрытых убийства. Надо, чтобы Бриюэн взял на себя инициативу вначале переговорить с ними, чтобы устранить недоразумения на первом этапе. Он не сможет больше отказываться.
Жантом поспешно набрал номер. Бриюэн слушает, отвечает довольно холодно. Чувствуется, что он раздражен. Жантом торопливо пытается дать более точное определение природы своей ответственности. Речь идет прежде всего о моральной ответственности.
— Вы тоже так думаете, доктор? Я сам от себя потребовал признания. Письменно. Я вам покажу письмо.
— Что? Вы сами себе пишете письма? Послушайте, дорогой друг, вам не приходит в голову мысль, что ваш почерк можно подделать?
Жантом улыбнулся с видом превосходства.
— Сразу видно, что вы его не видели.
— Ладно, — сказал Бриюэн, — сегодня я принять вас не смогу. Приходите завтра в три часа. А пока без глупостей. Никому не рассказывайте, что вы виновны, уж не знаю в чем.
— А я вот знаю. В своем разбитом детстве.
— Допустим. Если бы я вам предложил провести ка- кое-то время в доме отдыха в Нормандии в спокойной обстановке, вы не возражали бы?
— Вы думаете, что…
— Я ничего не думаю. Просто уверен, что вы все больше живете на нервах и в конце концов окончательно сломаетесь.
— Что это значит?
— Объясню завтра. А пока регулярно принимайте лекарства.
«Все меня бросили, — простонал Жантом. — Рюффен куда-то торопится. У Бриюэна нет времени. Что за этим скрывается? Они что-то узнали обо мне и не смеют сказать. А этот дом отдыха — случайно, не сумасшедший дом? Вот почему меня преследовали люди в белом. Я видел, как они уносят мать. Теперь настала моя очередь. Ну уж нет! Для начала я сбегу. Этот добряк Рюффен посоветовал мне не двигаться. Но так было бы слишком просто».