Я почувствовал, как у меня заныло под ложечкой.
– Как сегодня, пан Браницкий? Разве Альфред не в Москве?
– Гм... – задумчиво пробормотал Казимир, глядя себе под ноги, – ну, если я сегодня ухитрился побывать в Москве... Хотя нет, вряд ли. Ведь мелькнул он передо мной в десятом часу, а из Москвы так скоро не вернешься... Куда вы, сударь?
Но я, не слушая его и кое-как натягивая на себя одежду, бросился к дверям.
* * *– Дядя Казимир, вспомни, где именно ты его видел! Это очень важно!
– Казимир! Ты слышал? Делай, что тебе говорят!
– Казимир Станиславович, пожалуйста!
– Ну что вы все на меня насели? – отбивался дядюшка. – Я только что пришел... у меня голова болит, у меня изжога... мне... – Он загоревшимся взором уставился на графин с коньяком. – Мне опохмелиться надо! – И пан Браницкий протянул к графину свою белую пухлую ручку.
Аделаида Станиславовна выхватила у него графин и посулила, что Казимир больше никогда не увидит выпивки, если не скажет, где именно он видел Альфреда. Казимир стонал и жаловался, Амалия требовала ответа, и немедленно.
– Я проигрался! – промямлил Казимир. – Мне деньги нужны!
Аделаида Станиславовна сердито топнула ногой, после чего разразилась длинной негодующей речью. Амалия заверила дядюшку, что даст ему еще достаточно денег, чтобы он мог проигрываться хоть каждый день в течение месяца, и тогда Казимир согласился напрячь свою хромающую память.
– Где именно я его видел, хоть убей, не помню, – наконец, после долгого раздумья, сообщил он. – Вроде бы возле какой-то церкви, а может, и нет. – Он глубоко вздохнул. – И куда ехал Альфред, я тоже не знаю.
– Кто же знает? – сердито спросила Амалия.
– Извозчик, – со вздохом сообщил Казимир. – Николай... нет, Никита Тесемкин. Я его знаю, потому что он меня возил.
– И он вез сегодня Альфреда? – вырвалось у Амалии. – Спасибо, дядюшка! – И она расцеловала этого толстого и, по-видимому, совершенно ничтожного человечка в обе щеки. – Яков! Карету мне, немедленно! Марсильяк, вы со мной?
– Куда угодно! – с готовностью отозвался я.
– Тогда подождите меня, я сейчас...
* * *Время уходит, уходит... Мы ищем Тесемкина, наводим справки в адресном столе, у других извозчиков... Дома Тесемкина нет, но его жена сообщает, что как раз в такое время он обычно пьет чай в трактире Гранатова. Скорее в трактир... И точно, Тесемкин отыскивается там.
– Седок? В десятом часу утра? Как же, помню... Попросил подвезти его к дому Мироновой...
– Больше ты ничего не запомнил? Может быть, он говорил что-нибудь?
– Нет, ничего.
Скорее в карету... Стучат по мостовой лошадиные подковы.
– Гони! К дому Мироновой...
Я в недоумении. Дом, куда поехал Альфред, хорошо известен в Петербурге. Там живут актеры, писатели – словом, преуспевающая богема. Что забыл там сообщник Рубинштейна?
– Тпрр! Приехали, госпожа баронесса...
Швейцар представителен, как генерал, и величав, как архипастырь. С большой неохотой он сообщает нам, что господин Вишневский, которого мы знаем под кличкой Альфред, и в самом деле был здесь утром. У кого? Господин Вишневский нередко захаживает к актрисе Захаркиной, сценический псевдоним Соловьева. Впрочем, у нее бывает много всякого народу. Вот и сегодня вскоре после Вишневского заглянул какой-то господин. Когда именно? Часов в десять утра.
Ах, время, время! Ведь уже за полдень...
– Ты не знаешь, они до сих пор там? – спрашиваю я.
Это похоже на чудо, но швейцар подтверждает, что никто из квартиры Захаркиной не выходил. Господа до сих пор там.
– Как выглядит второй господин, который к ней пришел? – спрашивает Амалия.
Швейцар морщит лоб:
– Иностранец... По-русски едва изъясняется. Лет пятьдесят, должно быть. Невысокий, волосы светлые с проседью...
– Хорошо. Стой тут и никого не выпускай...
Я взбегаю по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки. Но что удивительно – баронесса Корф почти успевает за мной, хоть и с трудом. Подходя к двери актрисы, я вижу, что она неплотно закрыта. Мы с Амалией переглядываемся, и моя спутница достает оружие.
– Следуйте за мной и держитесь начеку, – шепчет Амалия. – От Гаррисона можно ожидать чего угодно...
– Светловолосый – Гаррисон? – схватываю я с полуслова.
– По описанию – он... Работает на англичан. Человек не то чтобы особенно опасный, но... жутко неприятный...
Я толкаю дверь, и мы оказываемся в квартире актрисы. Судя по всему, Захаркина преуспевает, но я почти не обращаю внимания на детали обстановки, потому что каждую секунду ожидаю нападения.
Однако никакого нападения не происходит, зато в кокетливой гостиной с копиями (а может быть, и подлинниками) Фрагонара на стенах мы находим три тела. Мужчины убиты наповал, женщина еще дышит. Я быстро осматриваю остальные комнаты. Никого...
– Идите за врачом, Марсильяк... – говорит Амалия, наклоняясь над женщиной и пряча оружие. – Полиция подождет.
Я иду к двери, но от порога оборачиваюсь и смотрю на тела.
– Актриса, Гаррисон и Альфред – все здесь... Но кто же их убил?
Женщина на ковре издает тихий стон... Ее розовый пеньюар весь залит кровью.
– Тише, тише, – шепчет Амалия, держа ее за руку. – Врач сейчас придет... Вам нельзя двигаться.
Я вспомнил, что этажом ниже видел табличку врача, и бросился туда. По счастью, доктор оказался дома... Когда мы вернулись в квартиру Захаркиной, я увидел, что она что-то шепчет Амалии.
– Боже! – воскликнул доктор. – Простите меня, но... но... – Он искал слова и не находил.
– Я с вами согласна, – быстро сказала Амалия. – Убийство на почве ревности – действительно ужасно!
Получив такое объяснение, доктор заметно взбодрился и приступил к делу. Амалия отвела меня в сторону.
– Я задавала ей вопросы, просила говорить только «да» и «нет», потому что боялась, что она не доживет до конца нашего разговора, – сказала баронесса. – Все было просто, мой друг, очень просто... Она была любовницей Альфреда, и похоже на то, что они вдвоем и задумали аферу: Альфред сделал вид, что уехал в Москву, когда отдал чертежи Рубинштейну, а на самом деле скрывался у Захаркиной, думая над тем, кому бы сбыть чертежи. Актриса была немного знакома с Гаррисоном и предложила его. Тот пришел... А потом появился высокий человек, которого никто не ждал... Он убил Гаррисона и забрал чертежи... Альфред бросился на него, но незнакомец выстрелил и в него... потом в нее... И ушел.
– Значит, швейцар нам солгал? Ведь он сказал, что никто больше не посещал актрису.
– Вы забыли о том, что этажом ниже живет доктор, – возразила Амалия. – Чего уж проще: сказал, мол, идешь к доктору, и шагай к тому, кто тебе нужен... По крайней мере, сама я частенько так поступаю. – Она умолкла и нахмурилась.
– Ну и у кого же теперь чертежи? – спросил я. – Неужели у...
Амалия дернула щекой.
– Гаррисон назвал того мужчину по имени... Захаркина говорит, что, когда он увидел незнакомца, у него вырвалось: «Клаус». Значит, это был Леманн.
– Но Пирогов же клялся, что арестует его! – вырвалось у меня. – Даже вроде говорил, что его уже задержали.
– Значит, Пирогов солгал, – отрезала Амалия. – Или же Леманн каким-то образом ушел от слежки. Так или иначе, нам надо спешить... Когда отходит ближайший поезд на Вержболово?[54]
ГЛАВА ХLII
– Если он с чертежами доберется до Эйдкунена, – сказала Амалия, – мы пропали.
Карета баронессы мчала нас на вокзал. Кучер гнал лошадей так, словно по пятам за нами следовала погоня. Я поглядел на часы и в отчаянии вскрикнул:
– Не успеваем!
Амалия обратилась к кучеру и велела ему ехать еще быстрее.
– Лошади не выдержат! – возразил тот. – Верьте слову, сударыня!
И, словно назло, после перекрестка дорогу нам перегородила груженая подвода. Кучер баронессы в сердцах... Но я лучше для блага читателей опущу то, что он сказал по адресу владельца подводы, но, честно скажу, не каждый день услышишь такие проклятия даже из уст ломовых извозчиков.
– Если поезд уйдет, – сказал я Амалии, которая в изнеможении откинулась на подушки, – мы можем послать телеграмму на границу...
Но баронесса Корф отрицательно покачала головой:
– Сударь, я по опыту знаю, что в нашей работе, если предстоит сделать что-то важное, надо сделать это самому, ничего никому не перепоручая. Вы полагаете, на границе служат не такие же чиновники, как и везде в нашей империи? Думаете, они откажутся от взятки, если им ее предложат? Нет, конечно, я извещу пограничные службы, но... но не стану чересчур полагаться на их действия.
Наконец городовые расчистили путь, и мы поехали дальше. Однако, хотя кучер баронессы и старался изо всех сил, по прибытии на вокзал мы узнали, что поезд в направлении границы уехал двадцать минут назад. Амалия ушла отправлять телеграммы и беседовать с начальником вокзала. Когда она вернулась, по блеску ее глаз я понял, что у нас появилась надежда.
Первыми ее словами были:
Первыми ее словами были:
– Марсильяк, как вы смотрите на то, чтобы прокатиться на курьерском поезде?
– А что? – быстро спросил я.
– Так как он курьерский, то на одной из промежуточных станций обгоняет поезд, который нам нужен. Если не приключится кукуевской катастрофы[55], – она поморщилась, – у нас есть все шансы догнать господина стрелка.
– Я согласен! – быстро объявил я.
– Тогда идемте, я уже взяла билеты. Курьерский отправляется через десять минут.
* * *Свистит локомотив. Проносятся мимо полустанки.
Если не приключится катастрофы...
Мелькают унылые телеграфные столбы. В одном месте на проволоке сидит сутулая ворона и, встряхнув крыльями, издает хриплое карканье.
Небо темнеет, на курьерский наваливается вечер.
«И-и-и-и! – сипло воет локомотив. – Поберегись!»
Стуча и грохоча, состав проходит по мосту. Далеко внизу волнуется, вьется река.
Только бы не опоздать... Только бы успеть!
Сумерки стиснули поезд, обступили его со всех сторон. Я вижу в стекле отражение лица моей спутницы, которая о чем-то сосредоточенно думает. Мне хочется заговорить с ней, но я не смею.
«И-и-и! Поберегись!»
Остановка. Ах, скорее бы в путь! Я разворачиваю какой-то журнал, который принес кондуктор, но строчки прыгают перед глазами, и никак невозможно сосредоточиться на их смысле.
Наконец-то... Начальник станции дает сигнал, и поезд плавно трогается в путь. Какой-то пассажир успел вскочить в вагон в самое последнее мгновение и теперь, стоя в коридоре у наших дверей, горделиво похваляется своей ловкостью. Он-де всегда успевает вскочить в самую последнюю секунду... Кондуктор просит его пройти на место, и как-то очень быстро выясняется, что пассажир перепутал поезда и сел на курьерский, который едет в обратном направлении...
– Но мне надо в Петербург! – кричит он. – Срочно! Остановите поезд!
Кондуктор пытается урезонить его, но субъект принимается бурно возмущаться... Мол, он должен быть в Петербурге, а до всех остальных пассажиров ему дела нет... Будь это в его власти, он бы не поленился развернуть поезд в обратном направлении... Кажется, суетливый мужчина намерен скандалить, но обещание кондуктора, что он сможет сойти на следующей остановке и уже там сесть на петербургский поезд, немного успокаивает неудачливого пассажира.
Стучат колеса, в окна темным крылом бьет ночь. Амалия смотрит на часы.
– Мы его догоняем? – спрашиваю я.
– Похоже на то, – отвечает она.
Телеграфные столбы застыли во тьме, как угрюмые великаны. Поезд замедлил ход. Мы подъезжаем к большой станции, и уже отсюда я вижу, что на путях стоит огромный, неповоротливый состав с темными окнами.
– Идем! – говорит Амалия. Лицо ее сосредоточенно и полно решимости.
Мы выходим на перрон. Свежий ветер дует нам в лицо, шевелит волосы моей спутницы.
– У вас есть оружие? – внезапно спрашивает она.
Машинально я ощупываю карман. Ах, черт побери!
– Нет, – говорю я, – у меня ничего нет.
– Плохо, – замечает Амалия.
Она не успевает сказать больше, потому что к нам подбегает пассажир-растяпа и, запыхавшись, спрашивает, верно ли, что вон тот поезд отправляется в Петербург.
– Откуда нам знать, сударь? – отвечаю я. – Спросите у носильщика или станционного служащего.
Пассажир с надеждой в лице бросается к служащему на перроне и получает от него ответ, что поезд следует в Берлин. Тогда непутевый пассажир хватается за голову и грозится написать в газету... пожаловаться... и еще подать в суд на управление железных дорог... Они не имеют права так с ним обращаться!
– Какой странный господин, – не удержавшись, замечаю я Амалии. Она отмахивается:
– Это Корольков, водевилист... Глупец, каких мало, и к тому же посредственность. Идемте брать билеты.
Мы поднимаемся в вагон до третьего свистка.
– Будьте осторожны, – хмуро говорит Амалия. – Герр Леманн – человек довольно своеобразный, и ему вряд ли понравится, что мы его нашли.
– Постараюсь его не пропустить, – говорю я.
– Учтите, он вряд ли едет в своем, так сказать, натуральном виде, – морщится моя собеседница. – По нашим сведениям, человек, которого мы с вами сейчас ищем, большой мастер перевоплощений, так что советую быть предельно внимательным.
– Постараюсь, – снова обещаю я. – Но мы ведь даже не знаем наверняка... Что, если его нет в поезде? Если он избрал для бегства другой путь?
– Такое тоже может быть, – соглашается Амалия. – Одна надежда на то, что чертежи – дело срочное. Нашим противникам они нужны как можно скорее, так что Леманн, заполучив их, вряд ли стал бы медлить.
– Кстати, – говорю я, когда мы тихонько пробираемся по коридору, – мне кажется, я понял, что именно изображено на чертежах... Не до конца, конечно, но – в общих чертах.
– Советую вам поменьше распространяться о них, – отвечает Амалия. – Не то недолго и под военный суд[56] угодить. Не подумайте, что я пытаюсь вас запугать, просто вы сами должны понимать, что это дело – не шутка. – Она поправила волосы и очаровательно улыбнулась. – Как я выгляжу?
– Очень хорошо, – искренне ответил я.
– Ну что ж, тогда вперед!
Она поправила револьвер в сумочке, тряхнула головой и открыла дверь в ближайшее купе.
– Прошу прощения, господа! Я ищу моего мужа, а он куда-то запропастился... Вы его не видели? Такой высокий господин, молчаливый... Нет? Ах, простите, ради бога, что побеспокоила!
Мы обошли все купе первого класса, не пропустив ни одного человека, и везде Амалия пыталась «найти своего мужа». Дамы встречали ее ворчанием, но мужчины оказывались куда любезнее и стремились дать как можно более точный ответ. В соседнем, мол, купе едет господин, подходящий под ее описание... Хотя подождите, у того господина уже есть жена... И вообще, мол, просто преступление – оставлять одну такую хорошенькую женщину!
Поезд медленно рассекал ночь.
– Идем во второй класс? – спросил я.
Мы перешли в следующий вагон, и Амалия вновь принялась «искать своего мужа». А я, чтобы не мешать ей своим присутствием, отправился дальше, поминутно спотыкаясь о шляпные коробки, какие-то чемоданы с необыкновенно острыми углами и выставленные в проход узлы. Разбуженные пассажиры шипели и шикали на меня, и я был почти рад, когда перебрался в следующий вагон, где было не так много вещей и людей. Внимательно заглядывая во все лица, я дошел почти до конца прохода, и тут мне навстречу попался кондуктор с фонарем.
– Простите, сударь, что вы тут делаете? Благоволите вернуться на место.
– Я жену ищу, – вдохновенно солгал я. – А вы не знаете, до Вержболова еще далеко?
– Достаточно, – подтвердил кондуктор. – Если вам угодно, могу вас разбудить, когда мы приедем на границу.
– Спасибо, – отозвался я, – но сначала я должен найти свою жену. Она... она у меня француженка. Ужасно бестолковая особа!
И я двинулся дальше, вполголоса зовя: «Изабель! Изабель!» Кондуктор пожал плечами и удалился.
Как и следовало ожидать, никаких следов Изабель Плесси мне обнаружить не удалось, равно как и следов милейшего господина Леманна. И тут... тут я почему-то вспомнил рукава кондуктора, которые были ему коротковаты, вспомнил, как, разговаривая со мной, он тщательно прикрывал свою лампу...
Кажется, у меня вырвалось ругательство. Перепрыгивая через узлы, я бросился бежать по проходу обратно. Надо как можно быстрее предупредить Амалию! Ведь кондуктор удалился как раз в направлении ее вагона...
Я выскочил на вагонную площадку, рванул дверь тамбура, но она была заперта. Какой-то сгусток мрака кинулся на меня, я едва успел увернуться и все же получил такой удар в грудь, что согнулся надвое. Лжекондуктор, он же Клаус Леманн, молча бросился на меня. Он сбил меня с ног, и в следующее мгновение я ощутил, как его пальцы сомкнулись у меня на горле.
Вагон тряхнуло. Я попытался ударить Леманна по ногам, но у меня ничего не вышло, а он стискивал мое горло все сильнее... Из последних сил я изловчился и ткнул его пальцами в глаза. Леманн коротко вскрикнул и отшатнулся. Я вскочил на ноги, но прежде, чем успел ударить его, он уже снова бросился на меня. Мы покатились по площадке, беспорядочно лягаясь и колотя друг друга. Я ударил его в колено, он взвыл и заехал мне в лицо. Мои очки упали на пол... Ничего не соображая, зная только, что если совершу хоть одну ошибку, то мне конец, я рванулся к бесформенному пятну в кондукторской одежде и попытался вцепиться ему в горло. Мы снова упали, Леманн ударил меня раз, другой... По лицу у меня текла кровь, я попытался ударить своего противника в челюсть, но промахнулся. Вагон дернулся, как раз когда я пытался подняться на ноги, Леманн хрипло выругался по-немецки и ухватился за перила. В следующее мгновение он ударил меня головой в лицо, и я рухнул как подкошенный. Поезд набирал скорость... Леманн ударил меня, затем второй раз, его руки опять вцепились в мое горло... Перед глазами у меня замелькали кровавые круги, я пытался вырваться, но он был сильнее, а я к тому же почти ничего не видел.