– Я есть большой поклонница этот жанр! – гордо объявила мадемуазель и в доказательство распахнула проклятый чемодан, который несколько мгновений тому назад угодил мне в голову.
С некоторым изумлением я убедился, что он битком набит французскими книгами. Здесь был весь Габорио, мемуары Видока, какие-то книжки о его приключениях в потрепанных обложках... Все я толком рассмотреть не успел, потому что мадемуазель Плесси захлопнула чемодан – и тихо взвыла, прищемив пальцы крышкой.
– Я немножко неловкий, – объяснила она, когда с моей помощью ей удалось высвободить пальцы. Она подула на них, исподлобья глядя на меня, но поняла, что я не сержусь, и улыбнулась.
– Какое там немножко, – проворчал кучер, расслышавший ее слова. – Блажная, чисто блажная.
– Вы не посадить меня в тюрьма? – деловито осведомилась мадемуазель Плесси.
Я удивился:
– Вас? За что?
– За моя valise[12], – простодушно объяснила она. – Я вас ударить.
– Пустяки, – отмахнулся я. – Я уже забыл.
– Забыли? – поразилась она, дотрагиваясь до моей головы. – Mais vous saignez![13]
– Нет-нет, ничего страшного, – успокоил я француженку, доставая платок.
– Как ничего? – поразилась она. – Но ваша голова! Может быть разние conséquences![14] Я обязана доставить вас к доктор. Пойдемте! – И она потянула меня за руку.
– Нет-нет, я не хочу к доктору, – воспротивился я. Единственным приличным врачом в городе был Соловейко, а я не желал выслушивать его соболезнования по поводу моего удравшего покойника.
– О, какой вы, – надулась Изабель. Внезапно ее лицо озарилось. – Знаете что? Я могу отвезти вас домой. Мой карет в ваш распоряжений. – И она гордо указала на колымагу.
Я начал отнекиваться, но она настаивала. По ее словам, она хотела загладить свою вину за летающий чемодан. Неожиданно мне в голову пришла одна мысль:
– Знаете что, мадемуазель? Я согласен, только отвезите меня не домой, а к моему знакомому, и будем считать, что мы квиты. Хорошо?
– Хорошо! – радостно прощебетала француженка. – Аркади! – закричала она, делая ударение на последнем слоге. – Аркади, valise! Ми едем!
– Господи, вот навязалась напасть на мою голову, – тоскливо пробормотал кучер и, спустившись с козел, помог мадемуазель Плесси втиснуть непокорный чемодан обратно в карету. Вслед за чемоданом уселись и мы, и колымага тронулась в путь.
ГЛАВА VIII
Если вы когда-нибудь путешествовали в окружении клеток, наполненных щебечущими птицами, то вы, возможно, сумеете меня понять. Ибо всего через несколько минут после того как я уселся рядом с мадемуазель Плесси, мне уже неодолимо захотелось оказаться где-нибудь в другом месте, а самое главное – никогда в жизни больше не встречаться с этой взбалмошной, вздорной женщиной. Кажется, она ни на мгновение не закрывала рта, изъясняясь попеременно то на плохом русском, то на великолепном французском, благодаря чему я вскоре узнал ее собственную историю, историю ее близких, историю того, как она оказалась в России, и тысячу других столь же животрепещущих подробностей. Оказалось, что мадемуазель Плесси была гувернанткой в богатой семье, и в ее обязанности входило учить французскому двоих хозяйских сыновей, бывших «отшень, отшень больши проказники», как она говорила. Похоже, она их не слишком любила, потому что они были ленивые, избалованные и совершенно не желали учиться. Вдобавок они без всякого стеснения изводили бедную гувернантку, подкладывая ей в постель дохлых мышей и подсыпая в кофе отцовский табак. Словом, бедная мадемуазель Изабель не знала, куда от них деться, когда неожиданно бог сжалился над ней и забрал к себе ее тетку, скупую, черствую, бессердечную старую деву, которая коротала свои дни в компании полудюжины облезлых кошек. Когда тетка отдала богу душу, выяснилась чрезвычайно странная вещь. Во-первых, перед смертью старуха разругалась со своим дальним родственником, франтоватым военным, на чье имя было составлено завещание, и написала новое, по которому все имущество отходило Изабель (родственник, кажется, провинился лишь в том, что не поздравил вовремя старуху с именинами). Во-вторых, когда завещание было вскрыто, выяснилось, что старуха, ютившаяся в полуразвалившемся домике, накопила за свою жизнь богатство, которого бы хватило на троих. Так мадемуазель Изабель Плесси, перебивавшаяся в России скудными заработками, в одночасье оказалась состоятельной наследницей, – и нельзя сказать, что деньги не ударили ей в голову.
– Ви ни за что не угадаль, что я сделала прежде всего! – заявила она, весело блестя глазами из-под очков.
– Попросили у хозяев расчет? – предположил я.
– Ха! – победно воскликнула мадемуазель Плесси и откинула назад рыжую прядь волос, которая так и норовила попасть ей в глаз. – Non, je savais que j’allais le faire[15]. Но вы послушайте! Я приходить в классная комната, мальтшики уже быть там. О, гадкие, противные, непослушни дети! И я взять чернильница и опрокинуть ее им на головы. Они плакать и кричать. А я смеяться! – победно заключила странная гувернантка. – Они были такой жалкий, как мокрый мышь. Они не понимали, что происходить! Раньше они потешаться надо мной, а теперь я потешаться над ними! Они топать ногами, плакать и звать своих parents[16]. Ils m’ont fait rire, parce que – mais oui, le proverbe dit bien: rit bien qui rit le dernier. Et c’est moi qui a ri la dernière![17]
– Вы не любите детей? – спросил я.
Мадемуазель Плесси нахмурилась.
– Voyons, mais c’est étrange, ça... Pourquoi on ne demande jamais: est-ce que vous aimez de grandes personnes? On croit que les enfants, ce sont des anges... Mais ce n’est pas vrai. Il y a de bons enfants, il y a de mauvais enfants, tout comme avec les adultes. Vous comprenez?[18]
– Кажется, да, – помедлив, согласился я. – И вам достались плохие дети.
– Отшень большой шалун! – со вздохом промолвила мадемуазель Плесси.
Одним словом, она с огромным удовольствием взяла расчет и, навсегда распрощавшись с большими шалунами, решила начать новую жизнь.
– Я всегда хотель иметь свой экипаж, – доверительно сообщила мадемуазель Плесси. – Mais ce n’est pas facile d’en trouver un dans la province![19]
Однако мечта требовала немедленного воплощения в жизнь, и тогда мадемуазель Плесси купила первую попавшуюся ей на глаза карету, оказавшуюся на поверку сущей колымагой. В придачу к последней пришлось раскошелиться и на кучера, того самого Аркадия. Как я понял, именно он и был продавцом кареты – никто другой просто не пожелал иметь со странной француженкой дела.
– C’est si bien, aller où je veux, faire ce que je veux![20] – Она засмеялась. – Maintenant je reviens chez moi. Il faut régler les affaires. Pauvre tante Gabrielle! Elle était peut-être la plus hideuse personne de tous que j’ai connus, mais elle m’a fait le plus du bien, c’est extraordinaire![21]
– Ишь лопочет-то, – проворчал кучер и вздохнул так громко, что лошадь пошла в два раза быстрее. – Навязалась, прости господи, на мою голову... Вы бы, барин, с ней поосторожнее, а то эти хранцуженки, известное дело... Привяжутся – потом не отвяжутся.
– Ты за дорогой лучше следи, – заметил я. – На следующей развилке направо и до самой церкви.
– L’église?[22] – встрепенулась Изабель. – Зачем вам церковь? Ви женитесь?
И она с любопытством взглянула мне в глаза. Пришлось объяснить, что я не женюсь, а в церковь мне нужно заглянуть исключительно по службе.
– А, ви расследовать какой-то дело... Значит, жена у вас уже есть?
Я ответил, что не женат.
– Ну ви, мужчины, всегда так говорить, – заявила мадемуазель Плесси и выразительно повела плечиком. Кучер фыркнул. – Кстати, как поживает ваш голова? Мне ужасно совестно, что я вас стукнуть.
Я заверил ее, что моя голова поживает хорошо, но мои слова не убедили мадемуазель Плесси. Она мгновенно вспомнила о дяде Гийоме, который умер, ударившись головой. Впрочем, оговорилась она, он сначала упал с крыши, после чего его переехала телега. Я ответил, что покамест не собираюсь падать с крыши, но мадемуазель Плесси, похоже, решила всерьез озаботиться моим здоровьем. Несмотря на протесты, она выудила откуда-то изящный шелковый шарф и сделала попытку перевязать им мою голову. Мне стоило больших трудов отказаться от ее любезности, о чем я сразу же пожалел – такое обиженное лицо сделалось у моей спутницы. Похоже, она и впрямь была женщиной доброй и участливой, только, как обыкновенно пишут в романах, без царя в голове. Намерения у нее всегда были самые лучшие, но она бралась за их осуществление с таким жаром, с такой поспешностью, что это поневоле вызывало смех. Даже кучер покосился на меня с жалостью.
– Вы лучше соглашайтесь, – посоветовал он мне, поворачивая к церкви. – Такая баба, что ежели ей что в башку втемяшится, так ничем потом не выбьешь.
– Qu’est-ce qu’il dit?[23] – встрепенулась мадемуазель Плесси.
Не отвечая ей, я в довольно неучтивых выражениях посоветовал кучеру заниматься своим делом. Аркадий презрительно хмыкнул и во всю дорогу более не промолвил ни слова. От шарфа в качестве перевязочного средства мне в конце концов удалось отвертеться, но мадемуазель Плесси горела таким желанием сделать хоть что-нибудь для меня (неважно что)! Поневоле пришлось пойти на попятный. Я сказал ей, что очень люблю читать и буду весьма ей обязан, если она даст мне несколько новинок из своего чемодана.
– Ах, ну конечно же! – вскричала Изабель и кинулась к своему чемодану с таким видом, словно была готова отдать мне его вместе с содержимым, но тут кучер натянул вожжи, экипаж остановился, и нас с француженкой отбросило к стенке. Она охнула и схватилась за затылок.
– Осторожнее с лошадьми, любезнейший! – крикнул я кучеру, соскакивая на землю. – Так и ушибить седоков можно.
Аркадий угрюмо поглядел на меня и отвернулся. Он поудобнее перехватил вожжи, но тут дверца кареты распахнулась, и Изабель выпала наружу – я говорю, выпала, потому что ногой она задела за что-то внутри кареты и едва не полетела на землю. Я еле успел подхватить ее, и на мгновение она оказалась в моих объятиях. Кажется, мы оба смутились. Я разжал руки и отпустил ее. Аркадий, наблюдая эту сцену, только иронически хмыкнул.
– Je veux prendre un peu d’air[24], – сказала Изабель, поправляя волосы.
В сущности, я не имел права ей воспрепятствовать. Так вдвоем, бок о бок мы зашагали к церкви.
ГЛАВА IX
Я нашел отца Степана неподалеку от церкви. Внешность священника описать и легко, и сложно: обыкновенного вида человек, не высокий, но и не приземистый, не худой и, однако же, не дородный. Глаза у него серые, внимательные. Еще водится за ним привычка в задумчивости почесывать бороду, которая доходит ему почти до груди. Он как две капли воды похож на десятки других священников, которые мне встречались, и я думаю, и в самом деле мало чем от них отличается. Не мешкая, я изложил ему суть дела и спросил, видел ли он вчера Старикова.
– Да, он был вчера здесь, – подтвердил отец Степан. – И на кладбище, как он и говорил... – Священник нахмурился. – Должен вам признаться, господин Марсильяк, – после небольшой заминки продолжал он, – что обыкновенно посещения Ильи Ефимыча доставляют мало радости, потому что... ну, да вы сами все про него знаете. Но вчера он был совершенно трезв, чисто одет и... Словом, то, в чем его обвиняют, сильно меня удивляет.
– Обвиняю, собственно, не я, а Анна Львовна Веневитинова, – отозвался я. – Значит, по-вашему, он не мог убить собаку?
– Нет-нет, – поспешно ответил отец Степан. – Он был, знаете ли, в таком настроении... просветленном, что ли... много молился, плакал у могилы.
– Вы не помните, когда именно он ушел?
Отец Степан немного подумал.
– Точно не помню, но, наверное, около одиннадцати. Да, где-то так.
– Вы не видели, какой дорогой он возвращался?
– Короткой. Той, которая ведет через лес.
Пока мы беседовали, мадемуазель Плесси стояла в нескольких шагах от нас, с любопытством поглядывая на церковь, над которой кружили вороны, и на лицо отца Степана. Священник кашлянул.
– А что за особа с вами? – спросил он.
Я вкратце объяснил ему, в чем дело.
– Да, неисповедимы пути господни, – вздохнул он, узнав о неожиданно свалившемся на мадемуазель Плесси богатстве. Сам отец Степан не мог похвастаться особым достатком. – Могу ли я спросить у вас, что вы намерены предпринять теперь?
– Вы имеете в виду Старикова? Я хотел бы уговорить Веневитиновых отозвать свою жалобу. Лично мое мнение таково, что он ни в чем не виноват, но, я полагаю, убедить их будет довольно трудно.
– Что ж, бог в помощь, – отозвался священник.
Я попрощался с ним, и мы вместе с Изабель двинулись обратно к экипажу.
– Это он убить? – поинтересовалась мадемуазель Плесси.
Я едва не споткнулся на ровном месте.
– Простите?
– Вы говориль о какой-то убийство. Он?
– Что вас заставило думать, что...
– Я читаль роман, – победно объявила мадемуазель Плесси. – «Le mystère de la chambre rouge»[25]. И там преступник быль священник.
– Ах, вот вы о чем! – Я с облегчением рассмеялся. – Ну так то в романах. В жизни все гораздо прозаичнее.
– А кто есть убит? Я так и не поняль, – сказала она, робко заглядывая мне в глаза.
Я пожал плечами.
– Представьте себе, весь переполох из-за убийства собаки.
– Un chien? – поразилась мадемуазель Плесси. – Quelle horreur![26]
Я пропустил ее замечание мимо ушей.
– Мне надо встретиться еще с одним человеком. Вы подвезете меня? Если нет, я вполне могу пройтись пешком.
– О ньет, зачем же пешком? – возразила Изабель и как-то очень ловко взяла меня под руку. – Nous irons ensemble![27]
Я подумал... Нет, в тот момент я еще ничего не подумал, уверяю вас. Честно говоря, я уже порядком отвык от женского внимания, а мадемуазель Плесси была очень добра ко мне – только и всего.
Мы добрались до усадьбы, и первая, кого я встретил, была Ирина Васильевна, которая несла куда-то стопку скатертей. Я осведомился, дома ли Елена Андреевна, и добавил, что хотел бы с ней поговорить.
– Сейчас узнаю, – сказала Ирина Васильевна и удалилась.
Из дома, зевая во весь рот, вышел учитель верховой езды. Завидев меня, он приостановился, и в глазах его мелькнули веселые искорки.
– А! Господин Марсильяк! С чем сегодня к нам пожаловали? Никак отыскали очередной труп? – И он засмеялся, довольный своей шуткой.
Изабель вытаращила глаза.
– Qu’est-ce qu’il dit? C’est une plaisanterie, non?[28]
– Вовсе нет, мадемуазель, – отозвался проклятый Головинский и в красочных подробностях поведал всю эпопею об исчезнувшем трупе. Вряд ли Изабель поняла хотя бы половину, потому что она посмотрела на меня с явным сочувствием.
– Кстати, вы забыли представить меня вашей спутнице, Марсильяк, – заметил учитель. – Что, она тоже работает в полиции?
Мне захотелось его поддеть.
– Нет, – ответил я. – Мадемуазель Изабель Плесси – моя хорошая знакомая. Прежде она была гувернанткой, но сейчас оставила это занятие, потому что унаследовала от своей тетки десять тысяч франков ренты. Собственно, мадемуазель Плесси в нашем городе проездом, потому что вскоре возвращается к себе на родину.
– Однако... – пробормотал Головинский, на которого выдуманные мной десять тысяч ренты, похоже, произвели неизгладимое впечатление. – А вы хитрец, господин Марсилъяк! Никогда бы не подумал, честное слово!
Его развязность начала меня раздражать.
– Чего именно вы бы не подумали? – сердито спросил я, но тут вслед за экономкой из дома вышла Елена Веневитинова. Сегодня она была в голубом платье, и я отметил, что этот цвет ей очень к лицу.
– Что вам угодно, господин Марсильяк? – довольно холодно обронила она.
Ирина Васильевна удалилась. Головинский остался на террасе, с любопытством разглядывая мадемуазель Плесси, которая сорвала какой-то цветок и нюхала его.
Как мог, я объяснил Елене свою точку зрения, рассказал о Старикове, о том, почему убежден в его невиновности.
– Я не понимаю, какое отношение это имеет ко мне, – сказала Елена, с недоумением поводя плечом. – Чего вы, собственно, хотите от меня?
Досадуя на себя, я объяснил, что Стариков уже немолод и не выдержит судебного преследования. Тем более что обвинять его собираются вовсе не в убийстве собачонки, а в незаконном проникновении на чужую территорию. Неужели ей захочется, чтобы ее свадьба была омрачена несчастьем пожилого человека?
– Вам стоило бы поговорить по данному поводу с маменькой, – нерешительно проговорила Елена. – Боюсь, я не могу быть вам полезной. Я не слишком хорошо знаю бывшего хозяина имения, но того, что о нем слышала, вполне достаточно. Он бессердечный человек, который дурно обошелся с собственным сыном, и будет только справедливо, если он понесет заслуженное... заслуженное наказание.
Я понял, что жестоко ошибся в девушке. С какой легкостью люди вспоминают о справедливости – если во имя ее они могут не ударить пальцем о палец... Я оглянулся на мадемуазель Плесси, словно она могла мне помочь. Оказалось, что она держит в руке тот цветок, который только что нюхала, – обыкновенную ромашку, – и, говоря что-то вполголоса, обрывает его лепестки один за другим.
– Это жестоко, Елена Андреевна, – с горечью сказал я. – Очень жестоко.
Щеки девушки вспыхнули. Она вскинула голову.
– Думаю, вы не слишком-то вежливы, господин Марсильяк, – звенящим от негодования голосом проговорила она. – Прошу вас немедленно покинуть наш дом. Полагаю, вам здесь нечего больше делать. – И, холодно кивнув мне на прощание, удалилась.
Мадемуазель Плесси оборвала все лепестки ромашки, на мгновение зажмурилась и, пробормотав себе что-то под нос, коротко выдохнула. Я подошел к ней, она открыла глаза и улыбнулась мне. Учитель верховой езды с любопытством глядел на нас.
– Вы узналь то, что хотель? – деловито спросила Изабель.
– Боюсь, у меня ничего не получилось, – извиняющимся тоном промолвил я. – Совсем ничего.
– Тогда надо manger[29], – сообщила она.
– Что? – Я решил, что ослышался.
– Dejeuner[30], – пояснила она. – В пустой желудок не приходит никакой стоящий мысль.
И прежде чем я успел что-либо возразить на сие ошеломительное замечание, она подхватила меня под руку и увлекла за собой.