Я, Артемьева Галина Марковна, свидетельствую: 20 августа, после того как были прерваны передачи радиостанции «Эхо Москвы» (22.50), обстановка у баррикады на улице Чайковского стала очень тревожной. Окна нашей квартиры выходят на Садовое кольцо. После ухода мужа на баррикады я решил наблюдать за происходящим из окна (не могла оставить троих детей, один из которых — младший — спал). Я решила, что буду держать в курсе Радио России по объявленному дикторами телефону. Примерно в 12 часов ночи мы услышали гул машин. Задрожали стекла окон. Раздались выстрелы, сначала единичные, потом более частые. Было ощущение, что могут попасть в окна: пули светились, все было очень близко. Наш малыш спал напротив окна, мы обложили его подушками, боясь, что пули попадут в окна.
Дальнейшие события подробно описал муж. Добавлю только, что когда БМП билась в троллейбусы, раздавался звук, который мы приняли за артобстрел Белого дома России. Из окон верхнего этажа посыпались листочки, один упал на широкий карниз нашего четвертого этажа. На листочке было написано SOS. У меня не было уверенности в хорошем конце, мы договорились, что будем сражаться до последнего. На всякий случай я позвонила друзьям в Чехословакию и подробно рассказала о чем могла (это было еще до стрельбы). Я просила, чтобы в случае негативного исхода они оповестили кого смогут. Об этом же я попросила и австралийку Мегги Формен еще утром 19 августа (она должна была 20 августа возвращаться в Австралию). Я просила ее рассказать всем, кому она сможет, что мы расцениваем случившееся как преступление военной хунты против народа. Я боялась, что мы больше не увидимся, простилась навсегда, т. к. собиралась идти на баррикады — правда, их еще не было, но не сомневалась, что они будут. Я просила Мегги помочь моим детям, если с нами что-то случится.
Мы ждали рассвета, считая каждую минуту. Примерно в 4 часа ночи вдруг погасло уличное освещение. Я пошла на улицу. Вскоре из туннеля показались БМП с Российскими флагами. На броне сидели люди, в их числе был православный священник. Милиция попросила машины задержаться. Я побежала звонить на Радио России, чтобы сообщить им об этом и спросить, стоять ли БМП или ехать к Белому дому России. Они дали телефон, назвали фамилию — Краснов, просили сообщить ему, что я и сделала.
В конце концов БМП направились на защиту Белого дома России.
Спасибо священникам православной церкви, которые были с нами (а мы с ними). Я знала, что Бог не даст больше терзать Россию, но что народ должен сплотиться и спасти себя и родину сам. Так и получилось.
21 августа 1991 года
Артемьева Г. М.
…А еще был сильный момент, когда через день стало ясно, что путч провалился, мы собирались на митинг к Белому дому и увидели, как несут огромный российский флаг. Много людей, держась по бокам за флаг, медленно шли под нашими окнами к месту митинга. Сейчас российским флагом никого не удивишь — а какой же еще? Но флаг СССР был целиком красным, с серпом и молотом в углу. А тут несли трехцветный флаг — символ нового, на которое мы надеялись и которое мы все вместе отстояли.
Вскоре нас пригласили на заседание Моссовета, на котором обсуждались события, связанные с ГКЧП. Заседание проходило в здании в районе Цветного бульвара. Мы удивились разнообразию и дешевизне еды в депутатском буфете. Но как бы дешево она ни стоила, денег у нас все равно в тот момент не было: зарплаты после отпуска еще не получили, а все, что было, потратили на еду для строителей баррикад (ребята же оставались на баррикадах сутками).
Мэром Москвы был тогда Гавриил Попов, а Юрий Лужков — вице-мэром.
Гавриил Харитонович Попов без всякой охраны ходил по улицам Москвы. Мы не раз встречали его на Новом Арбате, здоровались. Он был любим москвичами.
Все заседание, как тогда было принято, транслировали по московской программе ТВ. Заслушали и очевидцев событий. Мой муж тоже выступил.
На память всем раздали отчет о работе Моссовета в дни путча. Это любопытный документ. Особенно меня заинтересовала одна фамилия — генерал-лейтенант Грачев Павел Сергеевич. Он тогда, переговорив с Ельциным, перешел на его сторону и был достойно награжден: стал министром обороны. Пашка-мерседес — так называли его все, кто знал. Пашка потом и развяжет кровавую бойню в Чечне, пообещав Ельцину быстренько за пару дней справиться с сепаратистами.
22 августа Горбачева привезли из Фороса в Москву.
Был объявлен траур по погибшим.
Ельцин выступал как лидер нации. Горбачев опять что-то нерешительно мямлил. Люди, которые в те дни готовы были пожертвовать своими жизнями, чтобы отстоять новое, ждали от него другого. Но было видно: на другое этот человек не способен.
Ни энергии, ни даже нужных слов не нашлось у него в тот важнейший момент.
И покатилось все в тартарары…
Через некоторое время СССР перестает существовать. Как так? Был же всенародный референдум. Большинство проголосовало за сохранение Советского Союза. Почему же решили иначе? Мы же отстояли демократию! Мы же теперь все вместе собирались зажить по-новому!
Хотели новое? — Вот вам новое!
Планы на «демократию» у власть имущих обычно не совпадают с планами большинства. Мы это проходим на практике.
Я не политик, не экономист.
Вот выпало мне родиться и жить там-то и тогда-то.
И сам факт моего человеческого существования дает мне право делать выводы и задавать вопросы.
У меня остались вопросы к Горбачеву. Простые и понятные. Я все надеялась, что он четко и внятно когда-нибудь ответит на них. Он обязан. Ведь он — человек, заставивший весь народ пережить мучительные десятилетия. Хорошо, если просто по недомыслию. Иногда у меня возникают на этот счет совсем другие соображения.
А пока… Просто перечислю свои вопросы.
— В чем заключался смысл абсурдного и унизительного для народа «сухого закона»? Просчитал ли Горбачев его последствия? Для чего надо было уничтожать винно-водочные предприятия, выкорчевывать элитные сорта винограда? Знакомился ли Горбачев с историей сухих законов в других странах и последствиями их?
— Почему при Горбачеве рухнула экономика страны?
— Нефть и газ во времена Горбачева по-прежнему экспортировались — и в больших количествах. Куда уходили нефтедоллары? Почему нас всех довели до нищенского существования, людям годами не выплачивали заработную плату?
— Кто не помнит, а кто и не знает — Горбачев заявил, что в ближайший период все нуждающееся население СССР будет обеспечено жильем (а именно — к 2000 году). На что он рассчитывал, делая такое заявление? И можно ли после этого верить хоть одному его слову?
— И последнее: гласность, за которую, безусловно, спасибо.
Но и тут… Вскрыты чудовищные преступления. Огласили, перечислили… Что дальше? Никто не наказан, не произведена реституция (возврат отнятого имущества), как сделано это во всех остальных странах Восточной Европы после падения там коммунистических режимов. Мы все еще в переходном состоянии.
Майкл
С сентября 1991-го в Гнесинке начинает работать новый учитель английского языка, самый настоящий англичанин Майкл Белл. Его жена — Джули Белл работает в посольстве Великобритании в Москве, а он закончил специальные курсы, чтобы преподавать английский иностранцам, и вот он у нас. Вообще-то он музыкант, играет на контрабасе, музыку сочиняет. То есть — у него двойной интерес: и музыка, и работа. Платить ему будут, как нам. Интересно, сможет ли он на эти деньги как-то прожить? Мы-то все на зарплату давно не рассчитываем, ее хватает на пару дней жизни.
По-русски Майкл пока ничего не знает. Мы с директором Гнесинки договариваемся, что учить русскому буду его я. Совершенно бесплатно. Ладно. Пусть. Зато я буду общаться с человеком из страны, о которой знаю только по книжкам. Это общение — замена путешествиям, о которых я мечтала в детстве.
Майкл и Джули стали нашими хорошими друзьями. Все то время, что они жили в Москве, мы ходили друг к другу в гости, посещали концерты, выставки, всякие интересные сборища, которых в Москве становилось все больше и больше.
Заниматься же с Майклом было очень легко. Хваткий и цепкий английский интеллект давал ему огромные преимущества. Быстро запоминал, легко сопоставлял, делал выводы. А вот работать в школе было ему тяжко. Он никак не мог добиться дисциплины от своих подопечных и тушевался.
Благодаря Майклу у нас в гостях перебывало очень много англичан. Я пекла пироги, ставила на стол всякие выдуманные по ходу готовки угощенья, а гости недоумевали:
— У нас пишут, что в Москве голод, а мы у себя дома столько еды никогда не видели.
Шоковая терапия
Популярный термин того времени — шоковая терапия. Экономисты понимают это по-своему. Мы же настолько устали от всего, что с нами происходит последние шесть лет, что внутренне молим о пощаде:
Шоковая терапия
Популярный термин того времени — шоковая терапия. Экономисты понимают это по-своему. Мы же настолько устали от всего, что с нами происходит последние шесть лет, что внутренне молим о пощаде:
— Не надо шоковую терапию! Мы не выдержим!
Да, в медицине от подобного лечения отказались: не тот эффект, вреда больше, чем пользы.
Но тут же не медицина, тут экономика! Все будет хорошо! Сначала, правда, очень плохо и страшно, а потом — просто отлично!
А если не все выдержат это «плохо и страшно»?
А это — естественный отбор, господа!
Вот! Зато теперь нас всех называют господа! Ведь приятно, да? И дальше будет еще приятнее…
В киоске «Союзпечати» обложка журнала. Блокадник-доходяга в зимней шапке. И надпись: «Переживем ли мы следующую зиму?»
Что же за мерзавец это придумал? Мы и так уже на пределе. Неужели правда наступит голод? А почему бы и нет?
Люди начинают запасаться. Ведь всякое может быть. И что же? Винить потом себя, что дети голодают из-за нашей лени? Пока еще хоть что-то есть в магазинах, надо покупать и прятать на черный день. Все так и делают.
Анекдот того времени: Человек приходит домой с работы. Открывает дверь. На голову ему падает с антресолей пакет муки, потом бутылка с подсолнечным маслом.
— Хоть бы скорей наступил этот проклятый голод! — вопит хозяин дома, падая среди коробок с макаронами.
Наша «шоковая терапия» свелась к мародерскому растаскиванию того, что было создано прежде, и чудовищным спекуляциям. Сейчас-то можно с уверенностью подвести именно такой итог «лечения».
«Олька, мы тебя ненавидим!»
Я на работе. Во время переменки перемены звоню детям. Никто к телефону не подходит. А должны быть дома! Должны! Все трое! Убеждаюсь, что что-то случилось. Ухожу на следующий урок с намерением после него бежать домой. Уж очень тревожно.
Через сорок пять минут снова звоню. Ура! Дочка берет трубку.
— Что-то случилось, Оленька? Почему никто не подходил к телефону?
— Ох, мамочка! Такое случилось!
И она рассказывает.
У моей дочки пунктик: она любит, чтобы полы были чистые. Я, например, люблю гладить и стирать руками. Так из меня выходит стресс. А у нее лучший способ изгнания стресса — чистка полов. Вот они все пришли из школы, и Олька взялась подметать коридор. А братья носятся по нашему длинному коридору и ей мешают. Никак не дают убраться. Она не выдержала и затолкала их в кладовку, что в конце коридора, у самой входной двери. Кладовка большая, практически комната. Пусть посидят, пока она пол в порядок приведет.
Она закрыла дверь снаружи на задвижку. Братья принялись дружно биться в запертую дверь и вопить:
— А ну выпусти! Выпусти нас немедленно!
— Вот уберусь и выпущу. Сами виноваты, — отвечает Олька.
Она очень быстро закончила свою работу: никто же не мешал. А потом решила подмести на площадке у лифта. Вышла за дверь, а та и захлопнулась!
В то время у нас была всего одна входная дверь. Деревянная. И замок у нее был один, примитивный. Но даже деревянная дверь и даже примитивный замок надежно отделяли сестру от братьев, которые оказались запертыми в кладовке и ничего не понимали: внезапно Олька перестала отвечать на их вопли. А тут еще непрерывно звонит телефон, но она трубку не берет…
Олька, стоя на площадке, слышит телефонные звонки, понимает, что это я. Мало того, слышит она и вопли братьев:
— Олька! Открой немедленно! Олька! Мы тебя ненавидим! Открой!
Звонки продолжаются. Крики тоже.
Она подметает, как и было задумано, площадку у лифта. Что же делать? Как быть? Позвонила соседям в дверь, там никого. На улицу идти не может: она в одной футболке, а там мороз. Зима на дворе.
Что делать? Что делать?
И тогда ребенок разбегается и изо всех сил бросается на дверь. Та открывается! Вот счастье-то!
Через секунду и братья оказываются на свободе.
И никто никого больше не ненавидит.
Сослан
Мне на работу звонит репетитор по английскому моих детей, Фаина Семеновна. Просит срочно подозвать. Бегу с урока. Что случилось?
— Галина Марковна, не хочу вас пугать, но тут сейчас такое произошло…
Шла к нам на урок Фаина Семеновна, встретила во дворе своих учеников, как раз возвращающихся из школы. Зашли вместе в подъезд, поднялись на лифте на наш этаж, а у двери — черный человек. Ну, не в том смысле, как у Моцарта или Есенина, а смуглый, черноглазый и очень мрачный человек. Спрашивает:
— Ви с этай квартыры?
— Я учительница детей, их родители на работе, — вежливо отвечает ему Фаина Семеновна.
— Пирдай хазаин: если не будет мине машин, приду снова, детей зарэжу! Мине Сослан завут.
Можете представить ощущения Фаины Семеновны? Но она не упала в обморок. Она даже пыталась внушить черному человеку мысль о том, что родители этих детей — очень хорошие люди, что он в чем-то ошибается и что не надо так. И детей жалко.
В итоге Сослан сказал, что приехал в Москву за машиной, которую ему обещал отец детей, что остановился у сестры в Химках, что муж сестры — милиционер и если что, они все вместе приедут и всех нас порежут. На прощанье он оставил номер телефона и велел немедленно звонить, иначе нам всем придет конец.
— Я все улажу, Фаина Семеновна, не беспокойтесь ни о чем, — постаралась я как-то успокоить нашу героическую англичанку. — Тут явное недоразумение.
Но я прекрасно понимала, что никакое это все не недоразумение. Это результат безумной деятельности мужа. Он хоть и безрезультатно, но упорно, вот уже несколько лет пытался покупать, продавать, мечтал о неслыханных барышах… У кого-то уже получалось, складывалось. Но у него пока никак. Этому самому Сослану он, скорее всего, пообещал помочь купить машину. Может, и задаток взял. Я не знаю. Муж дома появляется редко. После работы он занят бизнесом. Или — у него тяжелый больной. Как обычно. Найти его бывает трудно. Да я уже и не ищу. Но вот сейчас он нужен позарез.
Я знала, что он всем своим «партнерам по бизнесу» сообщает домашний телефон и адрес. Это придавало ему респектабельности: и район, в котором он живет, и то, что вот — работает на полном доверии, дает координаты семьи. И детей у него трое… По всем статьям — порядочный семьянин и честный человек. Я умоляла его этого не делать. Просто — подумать о безопасности детей. Ведь сейчас такое творится! Но он всегда поступал по-своему. И вот результат.
Через час бегу домой. Фаина Семеновна все еще у нас, не решилась покинуть детей, раз им грозит такая опасность. Она еще раз пересказывает историю встречи с черным человеком. Добавляет, что он зачем-то сказал, что у него тоже трое детей дома. Оставляет мне бумажку с написанным его рукой номером. Я снова успокаиваю ее, стараясь казаться спокойной, даже безмятежной. Фаина Семеновна даже призывает меня к бо́льшей серьезности.
— Главное, вы не волнуйтесь, это какая-то полная ерунда, — убеждаю я ее.
Мы прощаемся. И тут уж я начинаю действовать. Главное: найти Артемия Октябревича. Пусть встречается с этим человеком, пусть делает что угодно, но чтобы мои дети не подвергались опасности!
На работе обещают передать, чтоб позвонил жене… Вот и весь результат.
Но ждать я не могу. В меня словно вселился кто-то другой — страшный даже мне самой. Это, наверное, материнский инстинкт включился. Я сейчас ощущаю такую силу, что могла бы разорвать черного человека голыми руками, если бы он приблизился к нашей двери. Я думаю: какой же он мужчина, если не стесняется детям угрожать? Как это можно вообще? И еще я понимаю, что муж нам не защитник. Он впускает в дом опасность. В тот самый дом, который, как мужчина, и должен оберегать. Ну что ж… Одна я на белом свете…
Я набираю номер, оставленный черным человеком. Подходит женщина. Видимо, та самая сестра Сослана.
— Твой брат был у нас в доме и угрожал прирезать моих детей. Если еще раз появится, учти, я приеду к вам, угрожать не буду, просто всех уничтожу.
У меня такая сила ненависти и такой голос, что она пугается. Я теперь могу все: даже испуг ее ощущаю на расстоянии.
— Его нет дома, я передам, — говорит женщина.
— Я еще позвоню, можешь не передавать.
Я кладу трубку. Сердце мое заходится.
Все! Меня накрыло! У меня только и есть в жизни радости — дети. Только они. Моей жизни, как таковой, давно не осталось. Я — автомат. Я автоматически хожу на работу, автоматически отдаю знания, накопленные в пору, когда я еще была живой, но только одно греет мое сердце: дети. И если сейчас кто-то посмел угрожать им, я себя не пожалею. Но и тех, кто грозит, уничтожу. На это меня еще хватит.
Я снова набираю оставленный номер. Подходит мужчина. Чувствую — не тот. Значит — муж сестры. Химкинский милиционер.
— Ты уже в курсе, — говорю я ему, — как твой родственник приходил и угрожал моим детям. Вот и телефон твой его рукой записан. И свидетель есть: учительница детей. Сейчас в милицию пойду, заявление напишу.