Потом мы все дружно заснули.
Шестидневка
Остаток моего первого московского лета мы все провели на даче: по старой традиции москвичи на лето снимали домики за городом. Считалось, что в городе летом воздух очень вреден для здоровья. (Что бы сказали они сейчас, даже представить себе не берусь.)
Я быстро привыкла и почти не скучала по прежней своей жизни.
Потом наступил сентябрь. Танюся повела меня в детский сад. Я не знала, что меня ждет. Я не хотела больше никаких перемен. В детстве, когда ты зависим от всех и почти ничего не происходит по собственной воле и желанию, перемены пугают даже сильнее, чем должны бы: они создают ощущение неуверенности.
Но перемены — увы — неизбежны.
Сразу скажу: я категорически, с первого вздоха, невзлюбила детский сад. Наверняка это отношение, если смотреть взрослыми глазами, несправедливо. Но о какой справедливости может идти речь, когда попадаешь в казарму? Когда за тебя решают, что ты должен делать каждую минуту твоей жизни, когда ты не можешь остаться в одиночестве, чтобы просто подумать? А мне, привыкшей к периодам «медитаций», необходимо было в течение дня какое-то время принадлежать только себе.
Японцы стараются обустроить свой быт так, чтобы все органы чувств испытывали удовольствие (о наслаждении молчу — хотя бы удовольствие): обоняние, зрение, осязание, слух, вкус.
Ни одно из перечисленных чувств не питалось в детском саду радостью.
Особенно мучительно ощущался запах: вечный супный дух из кухни. Так пахнет тряпка, которой задрызганная уборщица годами протирает столы.
Этот запах заставил меня тосковать с первой минуты, как я очутилась в чужом пространстве.
Меня отдали на шестидневку. Сейчас такого понятия не существует: два выходных уже давно и прочно вошли в расписание рабочей недели. Тогда работали и по субботам, причем предвыходной день не был короче обычного. Эту льготу — сокращение предпраздничного дня — ввели, когда мне было около шести лет. Мы, считавшие по субботам каждую минутку, когда нас заберут домой, на себе ощутили это счастье: теперь мы попадали домой не вечером, а почти днем.
Но до этого надо было еще дожить! Целых три года!
В понедельник рано утром нас вели отдавать на воспитание. С собой надо было принести большой холщовый мешок, в котором помещались вещи ребенка на неделю: лифчики, чулки, трусики, маечки, платья, переднички. В субботу мешок с вещами забирался домой. Одежду стирали, гладили, снова укладывали в мешок. Первое, чем занималась Танюсенька, забрав меня из сада, — замачивала в тазу на кухне мои пожитки, потом руками стирала и развешивала. Иначе вещи не успели бы просохнуть к воскресенью. В конце выходного она наглаживала чистую высохшую одежду и укладывала ее в мешок.
Отдельное слово о лифчиках. Сейчас вряд ли кто-то помнит это сооружение, а тогда без них не обходились ни мальчики, ни девочки. Лифчики шили из плотной хлопчатобумажной ткани. Выглядели они как короткие, до пояса, майки, только не растягивались, поэтому через голову надеть лифчик не получилось бы ни у кого. У лифчика имелись застежки: пуговицы с петлями. И почему-то застежки эти делали на спине. Поначалу, в младшей группе, мы зависели от взрослых: по утрам выстраивались в очередь к нянечке, она и застегивала нам наши панцири. Постепенно нас приучили застегивать лифчики друг дружке. А в старшей группе мы вполне могли завести руки за спину и сами себе застегнуть лифчик.
Нужен он был потому, что от лифчика спереди тянулись две широкие резинки с застежками для чулок. Никаких колготок и в помине не было. Резинки вечно отстегивались, чулки опадали. Но это никого не смешило: с каждым случалось по несколько раз на дню. Лифчики эти носили мы и в начальной школе. В пятом классе перешли на пояса с резинками. Но это уже другая эра.
После выходных всех детей в обязательном порядке внимательно осматривал врач. Уши, горло, нос, выкупан ли ребенок, подстрижены ли ногти, не завелись ли в волосах насекомые, нет ли сыпи. Потом — в обязательном порядке всем измеряли температуру. Только после этого ребенок отправлялся в группу. Такие проверки были жизненно необходимы. Антибиотики еще не вошли в широкий обиход. Один больной ребенок мог заразить всех. А за этим следовала большая беда…
Меня в один такой понедельник прямо после осмотра увезли в больницу: скарлатина. Тогда с ней безоговорочно забирали в инфекционное отделение. Скарлатина считалась опаснейшим недугом, уносившим немало детских жизней.
В саду нами постоянно занимались. Единственное время, когда получалось немного передохнуть, — время прогулки в сквере напротив нашего дома. Вот тут я вполне могла играть одна: это не возбранялось. Первые, особенно тяжкие для меня дни в детском саду я отходила к дереву и пела негромко песню «Далеко-далеко, где кочуют туманы…». Почему-то именно она помогала мне избыть тоску.
Детский сад принадлежал Военной академии имени Фрунзе, поэтому все там сделано было основательно, на совесть, даже — с шиком.
У нас имелся просторный зал, в котором в будние дни проходили музыкальные занятие, а в праздники — утренники. Зал этот и сейчас поражает мое воображение: в нем находился Кремль! С настоящей рубиновой звездой! Наличие Кремля в зале примиряло меня с детсадовским существованием. Когда-то, еще до войны неизвестные умельцы соорудили нам этот радующий детские души Кремль. Он впечатлял! Пол зала был устлан огромным ковром. А на двух стенах, почти во всю из величину, висели портреты. На одной стене Ленин, а на другой — Сталин. Они пристально смотрели друг на друга. Сталин — в белом кителе с кучей орденов, Ленин — в обычном костюме с галстуком.
Первая песенка, которую мы разучили, оказалась простой, но незабываемой:
О том, что Сталин умер совсем недавно, нам говорили нередко и с выражением неподдельного горя. Нам тоже передавалось это чувство утраты. Мы сожалели, что никогда не увидим Сталина. Но — любим! Живем и помним!
Чего я совсем не помню, так это когда исчез со стены нашего зала портрет Сталина. Кажется, через год после моего поступления в сад. И песню велели теперь по-другому:
Я была готова любить и Ленина, но не понимала, что случилось со Сталиным. Вот — умер и забыли все! Дома я спросила, кто важнее, почему теперь поют не так, как раньше. Мне ответили, что важнее Ленин. Что он с самого начала возглавил революцию. А Сталин у него учился.
— Ну ладно, — решила я. — Раз главнее Ленин, стану теперь его любить.
Но, как верная душа, не забывала я и Сталина. Поэтому, когда пелась эта песенка, я вслух выкрикивала «Ленина не видела», а про себя произносила еще и «Сталина». Справедливости ради. Уж очень красив он был в белом кителе с орденами!
На ступеньках, у самых дверей в детский сад, стояла мраморная скульптура: маленький Ленин с головой в локонах. Ростом ребенок-Ленин соответствовал примерно воспитаннику детсада средней группы. Личико мраморного мальчика умиляло всех нас, мы его любили, как своего. Проходя мимо (на прогулку или с прогулки), мы обязательно стремились погладить каменные кудряшки.
— Здравствуй, Ленин! Здравствуй, Ленин! — произносил каждый из нас любовно.
Ленин стоял и улыбался.
Такой хорошенький!
К каждому утреннику мы выучивали песню и танец. А выступали обязательно в украинских народных костюмах. Почему именно в украинских? Я не знаю. Но любовь ко всему украинскому так и витала в воздухе. Наш главный начальник Никита Сергеевич Хрущев тоже ходил в расшитой по вороту украинской рубахе. Видно, это пристрастие лидера могучей державы было воспринято на бескрайних просторах как руководство к действию.
Итак, мальчики на всех утренниках оказывались в украинских шароварах, подпоясанных алыми бархатными кушаками и в просторных рубахах с расшитыми воротами. Девочки — в ярких юбочках, передничках, рубашечках… Но главное — с венками на головах, от которых сзади спускались разноцветные шелковые ленты. Красота неописуемая! Вот эти самые венки сооружать должны были родители. Как и тапочки для выступлений. Чешек еще не было. Тапочки шили дома. Мастером на все руки у нас была тетя Стелла. Она очень быстро, ловко и прочно шила мне мои «бальные туфельки». Сначала снимала мерку, обводя контур ступни, потом выкраивала, сшивала… К белым балеточкам мне всегда пришивали розовые атласные ленточки — красота. Венок на голову вполне можно было сделать из покупных искусственных цветов. Но тети считали это безвкусицей и ужасом:
— Кладбищенские цветы ребенку на голову — фу! — возмущались они.
— Кладбищенские цветы ребенку на голову — фу! — возмущались они.
Поэтому я была единственной в своей группе (все долгие детсадовские годы), у кого цветы на венке сооружались из атласных разноцветных лент. Выглядело шикарно, но меня немного смущало, что это не как у всех. Однако — никуда не денешься: искусственные цветы — фу!
Больше всего меня поражали всегда Новогодние праздники. В зале стояла нарядная настоящая душистая елка до самого потолка. Наш Кремль подсвечивался. Мы водили хороводы вокруг елки, пели песни — одну за одной. В конце выходил Дед Мороз. Мы знали: сейчас он раздаст нам подарки. Он знал всех по именам! Но главное в другом: каждый год Дед Мороз придумывал что-то новое. Мы никогда не знали, в чем он принесет свои подарки. Однажды он выкатил к елке сани, на которых стоял огромный зеленый полосатый арбуз. Я таких никогда не видела. Огромный!
Я была уверена, что нам сейчас дадут по куску этого арбуза. В нем уже виднелся заранее вырезанный треугольник, в котором торчал нож, вернее, рукоятка ножа.
— Ну, дети! — обратился к нам Дед Мороз. — Что это я вам привез?
— Арбуз! — крикнули мы.
И тут Дед Мороз взялся за рукоятку, вынул из арбуза треугольник, — показалась даже красная арбузная мякоть, — и провозгласил:
— Я подарки вам привез!
Внутри арбуза оказались подарки!
Я была сражена изобретательностью Деда Мороза наповал.
Нами действительно много занимались в детском саду: учили читать, считать, даже — в старшей группе — иностранному языку, музыке. Нас учили аккуратности: перед сном каждый ребенок складывал свои вещи на стульчик в определенном порядке. В самом низу оказывалась одежда, которая понадобится при одевании в последнюю очередь. Наверху конечно же всегда оказывался лифчик. Необходимость четкого порядка в вещах нам объясняли тем, что мы — будущие солдаты.
— Вот, представьте: сигнал тревоги! Началась война. А вы все спите. Солдат должен подняться и одеться за 20 секунд! Это получится только у того, кто правильно и аккуратно сложил свои вещи перед сном. Иначе — какие из вас солдаты? Так голыми, в ночных рубахах и побежите, — втолковывала воспитательница.
Звучало очень доходчиво. С тех пор я одеваюсь быстро. Солдат — всегда солдат…
Самые неприятные вещи в саду: поход в туалет строем, хочешь — не хочешь, никому не интересно. Иди, садись на горшок, мальчики с девочками, стыдно, неудобно — это во внимание не принималось. Вы — маленькие, вам стесняться не положено. Ишь, чего удумали.
Еще противная штука — тихий час. Даже если спать не хочешь, лежи и молчи. Невыносимо.
И самое ужасное: ночной сон. В нашей детской спальне никогда не выключают свет совсем. Там горит синяя лампа. От этого все выглядит просто ужасным, как в страшнейшей сказке. С нами в спальне ночует нянечка. И когда она ночью подходит поправить одеяло, кажется, что она превратилась в Чудо-Юдо заморское.
Кроме того, в саду все время так или иначе тебе давали понять, что ты в чем-то виноват. Каждый день возникало несколько поводов, чтобы чувствовать себя виноватыми. Или не чувствовать, но слыть.
Нас с детства загоняли в вину, как в тюрьму. Виноватыми людьми — и маленькими, и большими — управлять легче. Виноватому — лишь бы спрятаться. Лишь бы его не трогали. И еще: виноватый любви не знает. Любви в широком смысле слова: к жизни, к другим людям, к делу, к себе. Вот это, пожалуй, и оказалось самой большой нашей проблемой какое-то время спустя. Но кто ж об этом думал…
А самое хорошее в саду: у меня появилась подружка. Лучшая во всем свете — Оля Бокова. Она черненькая, я — беленькая, мы дружно играем. Мы и живем на одном этаже в нашем доме номер два, катаемся на велосипедах, приходим друг к другу в гости. Мы всегда вместе. Это настоящая дружба.
Детский сад на даче
Когда после первого моего детсадовского сезона нас вывезли на дачу, я поняла, что все плохое и хорошее познается в сравнении.
В Москве у нас шесть дней проходили в ожидании субботы. Уже пятница ощущалась как праздник. В субботу никаких занятий с нами не проводили — свобода! Играй как хочешь. Меня даже не заставляли есть ненавистный суп. Не хочешь — не надо.
Нам предстояли счастливые выходные: вечер субботы и целый воскресный день. Это два счастливых домашних дня хороши еще были и тем, что не надо было пить на ночь кефир с ватками. Кефир в детсад доставляли из детской специальной фабрики-кухни. Там делали молочные продукты особой чистоты и лучшего качества. Разливали их по бутылочкам. Вообще-то это были обычные бутылочки для младенцев — надень соску и готово, можно давать сосать эту полезную пищу хоть самому крошечному малышу.
Нам в детсад кефир привозили конечно же без сосок. Бутылочки просто затыкали ватками. Наши няни вынимали ватки из бутылочек и разливали нам по стаканам. Все хорошо. Я даже любила кефир. Но! Няньки спешили. Им было вообще наплевать на все. Они ватки из горлышек бутылок вынимали частично. И остервенело вытряхивали содержимое бутылок — скорей, скорей… И в стаканы попадали остатки ватных затычек. Это было ужасно, поверьте! Некоторых детей рвало. Я наловчилась выуживать ватку из своего стакана. Она, пропитавшаяся кефиром, выглядела как клок мокрых седых волос… Фуууу… Но выудить получалось не всегда… Отвратительное воспоминание.
Долгий детский день делился на радости и ужасы. Не знаю, чего было больше. Или ужасы помнятся дольше?
Как бы там ни было, в выходные мы оказывались дома. И переводили дух. На даче же нам предстояло проводить почти три летних месяца. Свидания с родителями разрешались, конечно. Но очень ненадолго. Час-полтора в воскресенье и все… Ты на долгий срок оказываешься полностью во власти чужих и равнодушных людей. И надо претерпевать.
Я наловчилась терпеть. Я даже не представляла, что это может когда-нибудь закончиться. Разве что — когда стану совсем большой. Но это когда еще будет! Вот — жизнь идет, а я все маленькая и маленькая…
Накануне отъезда на дачу на всю мою одежду ставили метки: имя, фамилия, группа. Это чтоб ничего не потерялось. Тети занимались метками вместе. Стелла вышивала — у нее руки были золотые. А Танюся с Анечкой ставили метки марганцовкой. Разводили ее в воде, окунали в фиолетово-черную жидкость спички с намотанной на кончик ваткой и выводили все, что положено, с изнанки. Эти метки оставались навеки.
Потом все вещички складывались в большой холщовый мешок, на котором Стелла вышивала красными нитками всю нужную информацию.
В назначенный день к Академии Фрунзе подъезжали автобусы. Это были трофейные «опели». В один автобус загружали все детские мешки. А нас разводили по группам. Родители махали нам, прощаясь. Мы в ответ махали из окошек. Жизнеутверждающая картинка.
И вот вереница автобусов мчится по Киевскому шоссе в Нарофоминск, на дачу академического детсада.
Мы жадно смотрим по сторонам: деревья, деревья, деревья по обеим сторонам дороги. Дремучий лес. Вот в такой лес и тащила Лиса Петушка…
…Несет меня Лиса
В далекие леса
За высокие горы…
Приезжаем. Строимся. Расходимся по домикам. У каждой группы свой дачный домик. На веранде мы будем спать, чтоб дышать свежим воздухом. В большой комнате будем есть. В другой — играть… Еще играть можно на улице: там, у домика все есть — большая беседка, песочница, качели, домик, чтоб дочки-матери устраивать…
Воспитательница знакомит нас с новыми условиями существования.
— Слушаем все внимательно! — велит она. — Мы уехали из Москвы, чтобы набраться здоровья и увидеть много нового, чего в городе не увидишь. Мы будем гулять в лесу, искать грибы. Вы узнаете названия цветов, ягод, деревьев. И это пригодится вам на всю оставшуюся жизнь. Но помните! В этих местах шли тяжелые бои. В земле осталось много мин. Не убегайте от меня, идите за мной по тропинке, иначе можно наступить на мину и взорваться.
Мы все пугаемся. По-настоящему. Война — не шутка. Мины — существуют. Они убивают. Или, в лучшем случае, делают инвалидами на всю жизнь. Мы все каждый день видим изуродованных войной людей.
— Опасны не только мины, — продолжает инструктировать воспитательница. — Во время боев бойцы рыли окопы. Это глубокие ямы. Они так и остались в земле. Сейчас многие заросли высокой травой. Их не видно. Но они есть. Если сойдете с тропинки во время прогулки, можете упасть в окоп. И потом не выберетесь из него.
Еще один ужасный ужас!
Мне очень не хочется на эти прогулки. Я не хочу знать названия деревьев, цветов и ягод… Ну их. Я в книжке прочитаю…
— Опасно еще просто заблудиться в лесу, — не прекращает воспитательница. — Вы можете случайно отвлечься, сойти с тропинки и отстать от группы. Шаг, другой — и все. Вы заблудились. А леса тут густые, дремучие. Вас найти будет трудно. Поэтому от группы — ни на шаг!