Со временем Колетт поняла, что самый главный недостаток мужа – это, пожалуй, его бесстрастность. Люди, обогащенные страстями, всегда казались ей интереснее, да и любимый ею литературный герой, Тристан, весь состоял из страсти, любви и жажды жизни. Графу явно было скучновато жить на белом свете, и даже развлечения, к которым привыкла знать, его не особо волновали. Из-за слабого здоровья половину балов он не посещал, а на второй половине выпускал на волю свою насмешливость, стоя в свите принца; охотиться Ренар не любил (впрочем, тут Колетт его взгляды разделяла), даже к карточным играм не тяготел, хотя мог их себе позволить. Он не интересовался лошадьми так, как его беспечные друзья, и дамским угодником слыл раньше, видимо, оттого, что сам по себе нравился дамам, как многие пересмешники. Его лисье имя не оправдывало себя и наполовину, и если в обществе Ренар преображался, выказывая насмешливую сторону своей натуры, то дома, по всей видимости, не желал себя утруждать. Люди страстные, считала Колетт, так не поступают. А граф де Грамон предпочитал праздность ума любым страстям, какие только могли встретиться на пути.
Возможно, он и вправду был не слишком умен – Колетт никак не могла этого оценить, ибо не понимала, насколько умна она сама и что для женщины ныне считается умом. Способность к интригам? Она их терпеть не могла, как и сплетен, но от последних в обществе никуда не деться. Любовь к чтению? Видимо, не всякая книга может расшевелить ум. И Колетт пришла к неизбежному выводу, что, по всей видимости, умом не блещет, раз даже собственного мужа не может понять. А если так, они хорошая пара.
Она часто думала о свадебной ночи, когда Ренар сказал ей, что поговорит с нею снова, если долг скажет ей прийти к нему по доброй воле. Но ничего не случилось с тех пор, кроме медленного узнавания. И хотя о Ноэле Колетт вспоминала все реже и с меньшей тоскою, влюбиться в собственного мужа она тоже не могла. Наверное, потому, что он не собирался подпускать ее близко.
И о какой любви вообще может идти речь? Все это наивные фантазии.
Колетт пробыла в своей гостиной за чтением около получаса, пока не заглянула служанка.
– Госпожа, его светлость ждет вас внизу и просит спускаться.
– Спасибо, Мари. – Колетт закрыла книгу, которую сейчас читала, – «Роман о Розе»[10], где первая возвышенная часть ничуть не уступала второй, временами скандальной. Прошли те времена, когда женщина может выйти в свет, оголив плечи и грудь. Сейчас о таком даже помыслить сложно, а раньше поэты не стеснялись превозносить красоту тела. О чем думал Ренар, присоветовавший жене эту книгу, неизвестно. Вполне возможно, что и ни о чем; но скандалы в его насмешническом духе.
Колетт хотела поговорить с ним об этом по дороге на прогулку и спускалась по широкой лестнице в прихожую, пребывая в некотором нетерпении. Она заранее представляла себе, как станет рассуждать о вольностях, допущенных в тексте, а Ренар возразит ей, что времена меняются и, возможно, скоро люди станут ходить полностью обнаженными – кто знает! Колетт нравились такие беседы, ей казалось, что иногда под обличьем скучающего аристократа графа де Грамона проглядывает другой человек – не менее язвительный, но сильный и неглупый. Ей хотелось тешить себя этой иллюзией, чтобы позволить долгу наконец перестать быть просто долгом и стать хотя бы легкой влюбленностью. Колетт испытывала симпатию к мужу, и все же втайне мечтала о любви.
Однако ее планы касательно литературной беседы были разрушены в самом начале. Ренар поджидал ее, только не один: рядом с ним стоял Кассиан де Аллат.
Глава 6
Барон Кассиан де Аллат был лучшим другом графа де Грамона, хотя что связывает этих двоих, кроме любви к праздному времяпрепровождению, Колетт так и не смогла понять. Как не смогла и окончательно определиться со своим собственным отношением к низкорослому барону, чьи тускло-рыжие волосы и серо-зеленые глаза служили предметом воздыханий множества незамужних дам. Рядом с худым высоким Ренаром улыбчивый, юркий Кассиан смотрелся как десерт, внезапно поставленный на стол вместе с фаршированной щукой. Барон щедро дарил смех и поклоны, много играл в карты и очень много пил; Колетт почти всегда видела его навеселе. Вот и сейчас Кассиан, завидев ее, шагнул вперед и провозгласил излишне радостным голосом:
– Мадам, как вы прекрасны!
– Ты украл мою реплику, – попенял ему Ренар. – Не стой между мужем и женой – знаешь такую заповедь?
– Библия неимоверно скучна, а большинство заповедей ты сам выдумываешь, друг мой! – парировал Кассиан с улыбкой.
– Пусть так. Но что я теперь должен сказать супруге? – продолжал насмешничать Ренар, обращаясь к Кассиану, однако глядя на остановившуюся Колетт. – Я все утро думал, как поприветствую ее, а ты все уничтожил одним махом, растяпа! Может быть, вот это… – Граф шагнул к жене, оказавшись рядом с нею и вровень – ведь она стояла на нижней ступеньке лестницы. – Мадам, ангелы замерли в восхищении, увидев вас, и отложили свои арфы, ибо наслаждаются чем-то более прекрасным, чем их музыка.
– Их молчание озарит и вашу жизнь, мой дорогой супруг. – Развеселившаяся Колетт протянула ладонь и коснулась вышивки на костюме мужа. Золотые нити свивались в причудливые цветы и листья, и поблескивали, словно капли росы, драгоценные камни.
– Скромность и смирение – вот мой девиз, – согласился граф и подал супруге руку. – Идемте, карета ждет.
Иногда Колетт казалось, что муж лишь использует болезнь как предлог, дабы побыть в одиночестве и тишине; однако сегодня Ренару не имело смысла притворяться. Он был бледен, шагал медленно, под глазами его залегли темные круги дивного зеленоватого оттенка, прекрасно сочетавшиеся с цветом прогулочного наряда, однако никак не прибавлявшие здорового вида. Пока супружеская пара шла к карете, а позади хозяев дома, словно телега за лошадью, тащился барон де Аллат, Колетт спросила негромко:
– Возможно, нам стоит остаться дома?
– Вас смущает мой покойницкий вид, мадам?
– Немного, – созналась Колетт. – Если бы вы послушали меня и позволили мне…
– Ах, бросьте. – Граф не дал ей договорить. – Нездоровье – не повод оставаться дома. Я и так скучаю. Принц нас ждет. Ваше беспокойство приятно, моя дорогая, однако безосновательно.
Она не стала с ним спорить – знала уже по опыту, что это бесполезно. Граф де Грамон всегда делал только то, что хотел. Если бы он не пожелал покидать замок, то и шагу за порог своей спальни не сделал бы.
К величайшему сожалению Колетт, обсуждение «Романа о Розе» не состоялось, ибо барон де Аллат сразу принялся разглагольствовать о разных вещах, о которых имел весьма слабое понятие, а потому рассуждения его носили поверхностный и, признаться, скучный характер. Даже Ренар, обычно снисходительно относившийся к разглагольствованиям друга, морщился и наконец прервал пространную речь:
– Что толку рассуждать о политике, мой дорогой друг, коль скоро нас с вами она почти не касается? Ни ты, ни я, ни моя дорогая супруга не можем повлиять на то, что творится в мире, а значит, и слова на ветер бросать незачем!
– Но вы ведь друзья принца, – осмелилась высказаться Колетт. – Разве это ни на что не влияет?
Ренар обратил на нее взгляд прищуренных голубых глаз.
– То, что мы с принцем на пирушках сидим рядом, еще не означает, что влияем на судьбы мира, дорогая моя! Я могу сколько угодно одобрять его или нет, или вовсе оставаться равнодушным к тому, что он делает, или высмеивать это, что делаю чаще всего, а он прощает мне великодушно… Ах, впрочем, пустое, – прервал он сам себя. – Дивная погода, не правда ли? Давайте не станем говорить более о государственных мужах, мы их скоро увидим, так зачем воздух сотрясать? Такой свежий воздух!
Колетт подозревала, что сейчас Ренар слукавил: воздух свежим называть было нельзя никак.
Стояла почти уже летняя жара, изредка перемежаемая короткими шумливыми дождиками, которые не приносили прохлады, но давали иллюзию изобилия. Благодаря им не высохнут поля, а значит, будет урожай – так сказал Колетт управляющий поместьем Грамон. Она еще только училась понимать здешнюю погоду, более засушливую, чем у влажного морского побережья, и не слишком предсказуемую из-за близости гор.
Эта погода годилась для урожая – никак не для прогулки в середине дня. Колетт чувствовала, как по спине течет струйка пота, и еле сдерживалась, чтобы не передернуть плечами. Граф прикрыл глаза и, казалось, дремал, а Кассиан вновь принялся говорить – на сей раз о своей новой паре лошадей, что звучало не менее скучно.
Однако место для прогулки было выбрано идеально. Это оказался сад при небольшом охотничьем домике, принадлежавшем принцу, и там все было уже готово для приема гостей. Колетт рядом с мужем прошла на лужайку под сенью роскошных платанов, стоявших здесь, надо полагать, не одно десятилетие, и увидела столы, ломившиеся от лакомств, сверкание кубков, а вдалеке – добротные крыши беседок. Склон опускался, открывая вид на речку, впадавшую в сонный пруд, и виден был неподалеку розарий, весь в ярких пятнах распустившихся цветов.
Эта погода годилась для урожая – никак не для прогулки в середине дня. Колетт чувствовала, как по спине течет струйка пота, и еле сдерживалась, чтобы не передернуть плечами. Граф прикрыл глаза и, казалось, дремал, а Кассиан вновь принялся говорить – на сей раз о своей новой паре лошадей, что звучало не менее скучно.
Однако место для прогулки было выбрано идеально. Это оказался сад при небольшом охотничьем домике, принадлежавшем принцу, и там все было уже готово для приема гостей. Колетт рядом с мужем прошла на лужайку под сенью роскошных платанов, стоявших здесь, надо полагать, не одно десятилетие, и увидела столы, ломившиеся от лакомств, сверкание кубков, а вдалеке – добротные крыши беседок. Склон опускался, открывая вид на речку, впадавшую в сонный пруд, и виден был неподалеку розарий, весь в ярких пятнах распустившихся цветов.
– Недурно, недурно, особенно если вино хорошее, – произнес граф, обозревая открывшуюся ему картину. – Нужно засвидетельствовать почтение его высочеству. А вот и он, как всегда в окружении дам.
Действительно, Беарнец стоял посреди поляны, держа в изящной руке серебряный кубок, и смеялся шутке молодой прелестницы, делано скромно опускавшей глаза. Граф де Грамон с супругой подошел поближе и приветствовал сюзерена:
– Ваше высочество, зачем же вы выбрали такой сад, когда вокруг вас настоящий розарий? Вон тот, – Ренар махнул рукой в сторону цветника, – всего лишь подделка по сравнению с этим!
Колетт сдержала улыбку. Сегодня муж непозволительно добр: обычно он приветствовал присутствующих изысканными колкостями.
– И мой розарий стал еще краше! – Генрих любезно кивнул Колетт, та ответила подобающим поклоном. – Мадам, позвольте заметить, что вы выглядите прекрасно!
В этот момент Колетт поняла, что Ренар плохо на нее влияет: ей захотелось ответить на расхожий комплимент легкой насмешкой, и что-то такое уже вертелось на языке, и лишь в последний момент Колетт проглотила готовые сорваться слова.
– Благодарю вас, мой принц, – выдавила она и опустила глаза, подобно той самой молодой прелестнице.
Ничего не значащий разговор о вещах, которые на самом деле тоже значили немного, заплескался вокруг, и Колетт привычно присоединилась к нему. В тени платанов жара ощущалась не так явно, слуги постоянно подносили освежающее питье, и все это – яркость тканей, плавные жесты, движение чужих губ – вдруг показалось Колетт пустым и ненужным. Она отошла в сторону, чтобы не принимать участия в беседе, которая не задевала в ней никаких струн, и остановилась под старым деревом. Кора платана была изъедена жучками, сморщена, однако его величественная крона неторопливо шумела над головой Колетт. «Ты стар и могуч; какой будет моя старость?»
Она невольно бросила взгляд на супруга: граф де Грамон – вот ее грядущая старость. С ним Колетт проведет остаток дней, если только из-за слабого здоровья странный супруг не покинет ее слишком рано. Впрочем, Ренар обещал, что такого не случится.
Он стоял возле принца, но улыбался сегодня меньше, и Колетт видела, что нынче ему с трудом дается и присутствие здесь, и веселье. Она не знала, что с ним случилось и чем он болен, однако уже привыкла смотреть на него часто – и видела, как мгновенно заострились скулы, глаза казались темнее и глубже посаженными, а губы пересохли. Ренар кивал, слушая Беарнца, стоял прямо, и не наблюдалось в его позе привычной легкости, этакого галантного скольжения, которое привыкла видеть в нем Колетт.
Она посмотрела еще некоторое время, потом огляделась: во главе самого длинного стола было установлено кресло, видимо, для принца, рядом с ним – еще несколько, занятых престарелыми дамами и господами, образовавшими свой круг. Колетт подозвала слуг и велела принести из охотничьего домика еще два кресла, а когда приказание было исполнено, показала, где их поставить – у стола, но подальше от стариков. Пожилые люди могли быть ужасно занудными – а это не то, чего она искала сейчас.
Проделав все это, Колетт подошла к мужу.
– Мой дорогой супруг, – произнесла она, стараясь, чтобы голос звучал томно, – я немного устала от жары. Не посидите ли вы со мной у стола?
– Если вы просите, я не могу отказать, – Ренар поклонился принцу и отвел жену туда, куда она просила. Слуги, исправно караулившие кресла, были отпущены с миром. Граф опустился на бархатное сиденье, поморщился и повернулся так, чтобы шпага не задевала ножку стола. – Уловка, моя дорогая?
– Никаких уловок. Скажите мне, что не мечтали об этом, и вы солжете.
– А вы угадываете, о чем я мечтаю? – прищурился граф.
– Иногда, Ренар, – призналась Колетт.
– Мне нравится, как вы произносите мое имя, – сказал он вдруг. – Такой чудесный говор.
– Я не замечала.
– Конечно, для вас он звучит привычно. У вас мягкая речь, Колетт, мягкая, как кошачьи лапки.
– Или лисий мех? – сказала она, забавляясь.
– Вы взяли имя моего рода, оставьте мне мое собственное! – шутливо возмутился Ренар, глаза его сверкнули, и вдруг, в этой мимолетной улыбке, в нечаянном повороте головы Колетт почудилось нечто иное.
Не человек. Лис.
Она моргнула. Вот так и рождаются сказки об оборотнях.
– Зачем мы приехали сюда, Ренар? – спросила она.
– Вы не хотели?
– Мне нравится Грамон. Я с удовольствием провожу там время.
– Маленькая затворница, вы меня не обманете, – улыбнулся Ренар. – Так же вам нравится этот блеск, эти краски, вы сами говорили мне, что любите летнее время.
– Как и любое другое.
– Что же, скажете, вам и жить нравится? – поинтересовался граф.
– Каждый день я открываю что-то, – сообщила Колетт. – И это мне нравится.
– Что открыли сегодня?
– Что вы поехали сюда, так как думали, будто я того хотела.
Граф склонил голову набок; пышное рыжее перо у него на берете свесилось, словно мягкое лисье ухо.
– Да вы подозреваете меня в добросердечии? – возмутился Ренар. – Никто не решается такое проделывать!
– Я ваша супруга и скромно надеюсь, что у меня есть кое-какие привилегии.
– Кое-какие. М-да… – удивленно протянул де Грамон. – Как прелестно вы это обозначили, Колетт. Значит, по-вашему, я решил вам угодить?
Она кивнула, не собираясь расставаться со сложившимся у нее впечатлением.
– И вы правы, – сказал граф внезапно, – это так. Мне хотелось, чтобы вы покинули свою гостиную, где свили гнездо, и вылетели на простор, моя маленькая птичка.
Колетт даже немного растерялась.
– Вы действительно неважно себя чувствуете, если говорите мне такое.
– Вам не нравится?
– Вы… на себя не похожи, – пробормотала Колетт.
Слуга поднес графу бокал с вином, и это разорвало хрустальные нити волшебного непонимания. Колетт надеялась, что разговор удастся продолжить, однако слуга не спешил уходить. Склонившись в почтительном поклоне, он сообщил, что его высочество принц Наваррский просит графиню де Грамон оказать ему честь и прогуляться с ним по розарию.
– А меня его высочество не приглашает? – ухмыльнулся Ренар.
– Его высочество говорил лишь о графине и спрашивал вашего позволения как супруга, – не дрогнув, произнес слуга.
– Ступайте, моя дорогая, принцам не принято отказывать, – заявил граф, – а я буду наслаждаться одиночеством и солнышком.
– Знайте же, – я расстроена тем, что разговор прервали, – негромко произнесла Колетт, прежде чем уйти, и поймала странный взгляд Ренара. Наверное, муж решил, что она сказала это из вежливости или чтобы приободрить его.
Но Колетт ему не соврала. Ей теперь нравилось проводить с ним время, хотя она по-прежнему не понимала странностей графа. То, что она успела понять, находило отклик в ее душе. И сейчас Колетт действительно сожалела, что приходится покинуть супруга и прогуливаться с Генрихом. Пускай он принц, он – не Ренар. Не человек, который нравился ей больше всех из присутствующих.
Принц поджидал ее у дорожки, ведущей к роскошным розовым кустам.
– Вы простите меня за то, что я излишне своеволен? – тут же спросил Генрих. – Я давно хотел пригласить вас на небольшую прогулку, милейшая графиня де Грамон!
– Ваше высочество может звать меня по имени, – улыбнулась Колетт. – Мой супруг, который всегда тепло говорит о вас, имеет честь быть вашим другом. Возможно, и вы окажете мне ее?
– Это будет изысканная честь для меня, – Генрих расплылся в широкой ответной улыбке. – Пойдемте, насладимся успехами моих садовников.
Провожаемые взглядами собравшегося общества, Колетт и Беарнец двинулись по дорожке в глубь розария. Колетт не обольщалась: сад расположен на склоне так, что каждое движение прогуливающихся там все равно останется на виду. Принц имел право пригласить на прогулку любую даму, и многие жаждали его внимания, многие хотели расположить к себе особу столь высокого положения, – но нет, принц Наваррский выбрал жену своего друга. Колетт терялась в догадках, зачем это ему понадобилось.