В это время послышался шум мотора, и на дороге показался мотоциклист. Заметив нас, он стал притормаживать. Это был милиционер.
— Любуетесь? — спросил он, заглушив мотор. — Какой-то вид у вас испуганный, случилось что-нибудь?
Мы рассказали ему про фургон. Сержант нисколько не удивился.
— Ну что ж, не вы первые, — сказал он, — с месяц назад пионеры тут металлолом собирали вдоль шоссе, да видно с машиной не договорились — сюда сложили. С тех пор и началось: что ни день, то жалобы. Появляется эта колымага на дороге, водителей до полусмерти пугает, а как до этого места доедет — бац в кювет! И, как говорится, тишина.
— Так ведь надо ее специалистам показать, — сказал я, — ученым каким-нибудь…
— Насчет специалистов не волнуйтесь, кому надо — сообщено. Разберутся, — он замолчал, глядя в сторону.
Серега вдруг засуетился.
— Ну если так, все в порядке! — бодро сказал он. — Интереснейшее природное явление! Большое спасибо! Мы, пожалуй, поедем…
— Минуточку, — остановил его сержант. — Тут вот еще что… Видение это бывает только тем, кто превышает скорость или, значит, слегка в нетрезвом состоянии. Так что, извините, — он козырнул, — попрошу документы…
ИХ ШАНС
— Таким образом, основываясь на ложном заключении о результатах опыта Федьдмана, мы пошли по неверному пути, а собираясь опубликовать эту работу, едва не сели в лужу всей компанией, во главе с любимым завлабом.
Заведующий лабораторией Василий Сергеевич Тур медленно снимает очки и смотрит на меня с недоумением:
— Я, конечно, понимаю, Витя, разочарование, отсутствие перспективы, но… Ты что, считаешь, что статью публиковать не надо?
— Почему не надо? Нельзя!
— Погоди, погоди, не петушись. Ну, пускай тупик, ладно. Но ведь в этом направлении никто не работал, а мы… Нет, ты! Ты прошел этот путь всего за год, Да еще как! Блестящие исследования, превосходные расчеты, ради них одних стоит выдать статью!
— Да нет же, Василий Сергеевич! Это даже не тупик. И не нужно мне внушать, что отрицательный результат — тоже результат. Я прозевал ошибку в самом начале, и год строил карточный домик. На песке.
Завлаб поднимается из-за стола и некоторое время прохаживается вдоль исписанной мелом доски, искоса поглядывая на мои неровные строчки.
— Ты взрослый человек, Витя, — наконец говорит он, — и я не стану тебе рассказывать, сколько людей поднялось именно на таких вот работах. Никто не заставляет тебя заниматься этим всю жизнь. Ну, ошибка и ошибка, и Бог с ней, человеку свойственно. Но зачем же ломать уже готовое?
— Диссертации не будет, Василий Сергеевич, по крайней мере на эту тему.
— Да ты… Слушай, у тебя дома все нормально? Как жена? Ирка не болеет?
— Все здоровы, Василий Сергеевич, спасибо. Но я вам в порядке информации хочу сообщить: своей фамилии я под статьей не поставлю.
— Не поставлю… — задумчиво говорит шеф, глядя сквозь меня. — Не поставлю… Ну, что ж, дело личное… — он снова идет к столу, садится в кресло и надевает очки.
— С понедельника поступишь в распоряжение Бориса Ивановича. Будешь помогать ему с расчетами. Пока не втянешься, — он склоняется над бумагами. — Статью отсылать не будем. Благодарить не надо, перед народом отчитаешься сам. Других предложений нет?
— Спасибо, нет.
— Желаю успеха!
Я выхожу из кабинета и возвращаюсь к себе. В комнате никого уже нет. За окном угасает заря. На моем столе приглашающе мерцает экран терминала. Нет, брат, не зазывай, сегодня делать нечего. Не зажигая свет, прохожу и сажусь на край стола. Закуриваю.
Вот и все. Обидно? Да, но если бы я сейчас ничего не заметил, потом было бы обиднее. Жалко? Нет. Нечего тут жалеть, искать нужно, искать стоящую тропинку, по которой не стыдно и ползком…
Я наклоняюсь к пепельнице. А? Кто там еще? Дверь тихонько скрипит, открываясь от коридорного сквозняка. Но за ней ничего нет. Бездна. Черная, абсолютная пустота. В чем дело? Что это? Нет, все-таки там что-то есть. Оно приближается, растет. Это Брик. Какой Брик? Я не знаю никакого Брика! Что происходит? Здравствуй, Брик.
— Здравствуй, Снуми, зачем ты здесь?
— А где Роус?
— Его не будет, Снуми. Он решил вернуться. Теперь нас только двое, все работы прекращены, наблюдательные посты уничтожены. Не пора ли и нам домой?
— Нет, Брик, не сейчас. Мне нужно кое-что закончить здесь.
— Неужели ты все еще надеешься? Но ведь это безумие! До вспышки осталось слишком мало времени. Мы ничего больше не можем сделать для них.
— Я не верю этому, Брик. Я не могу вернуться и забыть об этом мире, как будто его уже нет. Пока они живы, я должен быть здесь.
— И ты всю жизнь собираешься прятаться в подсознании этих дикарей? Ведь это дикари! И ты… ты тоже одичаешь, Снуми.
— Пусть так. Да, они дикари. Но дикари, которые никогда не станут ожидать смерти, сложив оружие, и это дает им шанс. Они скоро будут другими, Брик, и надеюсь, смогут обойтись без вас, если мне удастся направить их науку по нужному пути. Попробуем успеть.
— Но ведь так нельзя! Ты лишаешь их права на самостоятельное познание мира.
— А вы лишаете их права на существование!
— Но тебе все равно не успеть!.. Впрочем, как хочешь. Я не стану тебя разубеждать, Снуми. Я ухожу… Если захочешь вернуться, мы будем тебе рады…
— Я не вернусь, Брик.
Дверь снова скрипит, увлекаемая сквозняком, и с грохотом захлопывается. Где это? Фу, ты, черт, уснул, что ли? Чуть со стола не свалился. Я встаю и разминаю затекшие ноги. Да, так 0 чем я? О том, что нужно искать новую тему. Кстати, была же У меня одна мысль… Вполне приличная мыслишка. А что? И попробую. Надо бы с Туром поговорить… Шеф все-таки человек с понятием. Другой бы и слушать не стал, распорядился бы приказом по лаборатории от такого-то числа: “Считать спиральный метод Литвиненко открытием” и пикнуть бы не дал. Ну, хорошо, в понедельник и поговорю. Правда, темка может оказаться не совсем в струе, но попробовать надо. Обязательно надо попробовать. Я попробую, Брик.
ЧУВСТВУЙ СЕБЯ, КАК ДОМА…
Сева Силуянов был здорово не в себе. Как всегда после праздников в Светкином общежитии он думал с досадой: “Говоришь ведь им — мало закуски! Нет, не понимают…” Вот и в этот раз, возвращаясь домой, он мечтал только о своем прохладном, скрипучем диване, на который можно рухнуть и не заботиться больше о проклятом тротуаре, все время подозрительно забирающем влево. Он преодолел уже полпути до своего дома, как вдруг…
Ох, уж эти авторы — фантазеры! Ну какой еще “вдруг”, когда человек еле тепленький? Самому бы тебе такой “вдруг”… Ну, ладно, что там у тебя дальше? Пришельцы налетели?
Точно. В темном переулке Севу встретили трое. Во мраке рубиново светились их глаза, мутно освещая раструбы ушей.
— Приветствуем тебя, землянин! — сказал один из пришельцев. — Позволь пригласить тебя на нашу планету для участия в составлении библиотеки вселенского разума.
— Не курю я, ребят, — ответил Сева, — и вообще, сам из местных, так что вы не очень тут…
— Если ты согласен, землянин, то пора в путь, нам необходимо как можно скорее выйти за пределы Солнечной системы.
— Выйти? — Сева уставился на говорившего. — Ты что же стращать меня будешь? Пойдем, выйдем!
И он решительно направился вперед. Трое следовали за ним. Посреди переулка возвышалось крупное бесформенное сооружение.
— Сюда, — сказал один из пришельцев, — это наш корабль.
Оказавшись внутри, Сева огляделся, благо салон был хорошо освещен, заметил несколько мягких, удобных кресел, немедленно сел в одно из них и безмятежно уснул.
Проснувшись на следующее утро, Силуянов обнаружил себя уже на планете Гермиде в компании знаменитого гермидского профессора Ван-дер Граафа. Профессор поприветствовал гостя от лица всего населения планеты, после чего, по просьбе Севы, объяснил ему, где он находится и как сюда попал.
— Ваше пребывание на Гермиде продлится три дня. Ночью мы будем считывать из вашего мозга информацию для фондов библиотеки, а днем вы совершенно свободны, можете гулять по городу или отправиться в путешествие, заблудиться у нас невозможно, так что чувствуйте себя, как дома.
Силуянов не возражал. Узнав, что его в целости и сохранности доставят домой, он перестал беспокоиться за свою судьбу л только пожаловался профессору на состояние здоровья. Ван-дер Грааф подробно расспросил Севу о его ощущениях и сейчас же пригласил известного гермидского биолога Гей-Люссака. Минут десять они колдовали в соседней комнате над какой-то машиной, после чего профессор принес Севе блюдо квашеной капусты и стакан рассолу.
Ободренный Силуянов принялся за еду, он хотел было попросить и опохмелиться, но постеснялся. Вздремнув затем еще несколько часов, он, наконец, почувствовал себя лучше и ^ышел на улицу подышать воздухом.
Ободренный Силуянов принялся за еду, он хотел было попросить и опохмелиться, но постеснялся. Вздремнув затем еще несколько часов, он, наконец, почувствовал себя лучше и ^ышел на улицу подышать воздухом.
Шагая по городу, Сева не обращал особого внимания на окружающее его великолепие, чтобы не уронить своего достоинства. Он был настолько горд и независим, что в земной жизни даже не здоровался с участковым, поэтому постарался теперь настроить себя критически и всех встречных награждал презрительным взглядом.
Между тем вечерело. В прохладных тихих скверах зажглись фонари, там приятно шумели и гуляли редкие прохожие. Севе скверы не понравились, как-то ненатурально они выглядели. Ему не попадалось ни одной сломанной скамейки, на них даже ничего не была нацарапано. Фонари горели над самой головой, их можно было не то что камнем — ногой достать, но ни одного разбитого не нашлось, а гермидяне ходили мимо, как будто их это не касалось. Возле фонтанов стояли маленькие раскладные креслица для отдыха, ну просто подходи, бери и уходи. “Равнодушие в людях”, — думал Сева. Ему стало тоскливо, и он отправился домой, то есть в библиотеку Вселенского Разума.
По пути он заглянул в сияющий голубой облицовкой общественный туалет и, уединившись, попытался с помощью карандашного огрызка оставить на стене лаконичный автограф. Силуянова ждало глубокое разочарование: карандаш крошился и рассыпался, не оставляя никакого следа. Сева так расстроился, что, забыв и об основной цели своего прихода, покинул негостеприимное заведение и отправился дальше…
Анализируя в эту ночь силуяновскую энцефалограмму, Профессор Ван-дер Грааф был сильно обеспокоен. Он немедленно связался с психологом Бойлем-Мариоттом и попросил его прилететь как можно скорее.
— Землянин стал сильно тосковать, — говорил он, — его разрывают смутные желания, я начинаю опасаться за его здоровье. Необходимо создать для него более привычную обстановку…
Проснувшись утром и обнаружив себя все в той же комнате, Сева поморщился, натянул брюки и рубашку и снова отправился бродить по городу. А чем еще заниматься? “Пивка бы сейчас холодненького”, — думал он, шагая по проспекту.
И вдруг, за ближайшим углом перед Севой открылся очаровательный вид: посреди пустыря, которого — чтоб мне лопнуть! — вчера здесь не было и в помине, стоял голубой фанерный ларек “Пиво”. Возле него, прихотливо изгибаясь, шумела очередь. Сева со всех ног бросился к людям.
— Ребята! — закричал он. — Вас когда привезли? Вы тоже библиотечные?
Но никто не обратил на него внимания, только одно корпусная женщина окинула Севу холодным взглядом и строго произнесла:
— Много вас таких в знакомые набиваются… В очередь становись!
Силуянов не стал спорить и поскорее занял очередь за сереньким мужичком с канистрой. Наконец-то он мог спокойно вздохнуть! Атмосфера была привычная, разговоры все знакомые:
— …А за ним, значит, дед в плаще, за дедом на мотоцикле двое, потом вот в шлепанцах, за ним три женщины, потом э-э… таксист, а уж за таксистом — ты!
— Каво? Этот дед пришел, когда я уже с полчаса тут стоял! А занимал я за бабкой с бидоном…
Немного в стороне пятеро парней, расположившись кружком, прихтсбывали из трехлитровой банки. Когда пиво кончалось, один из них подбегал к ларьку, совал банку в окошко и, сплевывая в сторону очереди, говорил: “Уплочено уперед”. Если очередь начинала попискивать, остальные четверо, засунув руки в карманы, подходили ближе.
Сева скоро совсем освоился, он сбегал на проспект, раздобыл какое-то подобие банки, тяжело вздыхая об оставшейся дома дюралевой канистре, и голос его вновь уверенно зазвучал в общем хоре.
Впрочем, стоять в очереди за пивом — не такое уж наслаждение. Стоит на минуту потерять бдительность, и можно пасть жертвой пронырливых старушонок. И вот уже тебе говорят, что за мужчиной стоял мужик, но он за тарой ушел, а за ним вот эти двое, потом девушка, а уж за девушкой — ты. Но редкозубая девушка в сапогах-чулках на босу ногу заявляет вдруг раскатистым басом: “Не помня я ево, за мной Серега-крановщик стоял”. Самое главное здесь — не спорить. Делаешь тупое, если в этом есть необходимость, лицо и соглашаешься: “Правильно. А я что говорю? Тут майор стоял, переодеваться пошел…” После этого предлагаешь совсем другой вариант, в котором ты стоишь впереди всех перечисленных лиц.
Добравшись до середины очереди, Сева изрядно утомился. “Черт его знает, что такое, — думал он, — лучше бы я с профессором поговорил, у них, небось, с этим просто — раз, два — и литр пива. А тут стой как проклятый, да еще оттереть норовят”.
Больше всего раздражали его внеочередные. Вон опять этот патлатый с банкой полез в окошко! Сева так возмутился, что даже крикнул: “Кончай наглеть!”, о чем сразу пожалел, потому что четверо сейчас же направились к нему. Рыжий парень в потертой шляпе, с узорчатыми руками и тяжелым перстнем на пальце взял Севу за пуговицу и интимно сказал:
— Ты чего выступаешь? Отвести тебя за ларек, попинать, что ли?
Но пинать не стал, стукнул один раз в ухо, совсем не больно, и отошел.
Все же Севу почему-то взяла обида. Он демонстративно отвернулся и подумал: “Ладно, рыжий! Твое счастье, что я не местный…”, однако еще долго не мог успокоиться. Конечно, такие случаи бывали с ним и раньше, но сегодняшний особенно как-то задел Силуянова, вероятно, потому, что он вчера целый день бродил по гермидскому городу и немного отвык от обычной жизни. “От своих, понимаешь, терпеть”, — думал он с горечью. — “Не дай Бог, еще кто-нибудь из гермидян видел…”
Может быть, поэтому, а может быть, потому что, отхлебнув скверного пива, Сева окончательно упал духом, домой он возвращался совсем на таким веселым, каким был, когда обнаружил пивной ларек.
Его унылый вид не понравился Ван-дер Граафу.
— Да полно вам, молодой человек, — пытался успокоить Севу профессор. — Никаких ваших земляков на самом деле не было. Мы просто воспользовались считанной информацией, чтобы создать для вас привычную атмосферу. Это как бы спектакль, представление, если хотите. Отдохните, сходите на пляж, а там придумаем для вас что-нибудь повеселее.
Возвращаясь в свою комнату, Силуянов Неожиданно для себя глубоко задумался. “Спектакль, — размышлял он. — Представление! Цирк, одним словом. Не обращайте, говорит, внимания… Хорошо ему, лупоглазому, а у меня, может быть, каждый День такой цирк! Что ж мне теперь, всю жизнь в очереди стоять Да по уху получать? Вот, мерси! Информацию они считывают… Это выходит, что у меня в мозгу уже другой и информации нет, кроме как про эту бурду разбавленную…”.
На душе у Севы становилось все тяжелее. Добравшись до своей комнаты, он прошел прямо на балкон и мрачно окинул взглядом панораму гермидского города. “Ишь, домов понастроили по три сотни этажей! Живут в свое удовольствие, а тут мучайся, понимаешь…” Силуянов перегнулся через перила и задумчиво плюнул вниз. “Вот так вот грохнусь, и мокрого места не останется”. Он вдруг выпрямился. “А что? Все равно дальше так жить нельзя. Как ни крути — один конец. Ну так и пропади все пропадом! И-и-эх!” И, закрыв глаза, Сева единым махом выплеснул с балкона пять литров “Бархатного”…
ЭЛЕМЕНТ ФАНТАСТИЧНОСТИ
В тот раз в автобусе народу было немного. Вплоть до того, что передняя дверь открывалась почти на всех остановках. Заднюю держали крепче, заложив ее крест-накрест двумя безответными мужчинами. Обстановка была деловая, привычная. С передней площадки слышалось соло какой-то старушенции, обращавшейся огульно ко всему автобусу:
— Учут вас, учут, а драть-то вас и некому, и глаза ваши — бесстыжие!
Впрочем, народ вокруг нее собрался бывалый, отвечали с охотой и по существу:
— Вам, бабушка, не надо бы в автобусах толкаться, вы спокойно можете на метле летать!..
На задней площадке группа учащихся в одинаковых пиджаках с блестящими пуговицами воодушевленно обсуждала предстоящее культмассовое мероприятие. Выступление ораторов прерывалось взрывами молодецкого хохота с повизгиванием. Из этой среды доносились отдельные крики:
— Флаконы не побейте!
— Самсен, гони трюльник!
— Щас за Веркой сбегаешь и за Капыловой. А если Фелтистыч там, скажи — дискотека будет или еще чего соври…
Середину салона развлекал толстенький двухгодовалый мальчонка, желающий немедленно видеть своего папу. Это было невозможно, так как папу давно оттеснили на заднюю площадку, где он стоял, тяжело прижатый чьим-то стальным бюстом к запасному колесу. Но сынишка не слушал объяснений, он набирал побольше воздуха и добросовестно орал, краснея от натуги.
В такой непринужденной обстановке незаметно прошло полчаса пути. Город остался позади, по обеим сторонам дорога поднялись могучие сосны. Километра за два до поселка шофер вдруг стал притормаживать, и автобус остановился. Сейчас же окошечко из салона отодвинулось, и небритая физиономия, принадлежащая крупному мужчине в темно-зеленом костюме и сапогах, спросила: