— Не боись, — успокоил Решкин. — Гвоздиком прибьем, печать навесим — никто и не сунется.
Тот с сомнением пожал плечами. Непонятно было, к чему относится это сомнение: к охранительной силе печати или к недавнему объяснению капитаном источника осведомленности его жены. А может, и к тому и к другому.
Рация Решкина запищала.
— Этот твой Воронцов активный член Басмановской ОПГ1. Из Папиных «сынков», кличка — Севрюгин. В восемьдесят седьмом одна судимость за оружие, потом привлекался за бандитизм, но выскочил — не доказали. Мы позвонили в РУОП, сейчас приедут…
Что ж, пусть приезжают… Решкин снова спустился вниз, в бойлерную. Эксперт попросил его подержать осветитель и обклеенный фольгой зонтик — чтобы детали на снимке места происшествия получились четкими, проработанными.
— А то этот дурацкий рыбий хвостик все время оказывается в тени. Никак его не захватишь… Никогда такого не видел!
Вспыхнул блиц — раз, другой, третий… Наконец криминалист опустил аппарат.
— Слушай, Решкин, а может, это детишки баловались, сунули — ты не спрашивал, чем они водку закусывали?
— Не болтай херню, — мрачно проворчал Решкин.
Дело пахло жареным, это не обычная бытовуха, могут возникнуть самые неожиданные повороты и непредсказуемые осложнения. Интуиция не подвела оперативника. Но ни он, да и никто другой не мог предположить, какие последствия вызовет расследование этого убийства.
Холодный вечер в Москве.
10 февраля 1996г.
— Кажется, я натерла ногу, — шепнула Ирина Алексеевна.
Миролевич скосил глаза вниз, под стол. Жена незаметно стянула туфлю с ноги и показала припухшую красную пятку.
— Болит?
— Мгм.
— Кто-то, помнится, говорил мне, будто обувь от Картье удобнее, чем родная кожа.
— Я говорила, что если мы не купим эти туфли, мне не в чем будет сегодня пойти.
Те красные слишком вульгарны.
То, что происходило сейчас между ними, выдавало железного Черепа с головой. Ибо если на ответственнейшем приеме жена показывает мужу натертую пятку, а он эту пятку с удовольствием рассматривает и всерьез обсуждает связанную с ней проблему, значит, несмотря на свое могущество, власть и страх, внушаемый далеко не пугливым людям, он под этой самой пяткой и находится.
Миролевич накрыл своей большой ладонью ее пальцы, сжимающие серебряную вилку с кусочком сосьвинской сельди: все будет хорошо, дорогая, не волнуйся. Ирина Алексеевна улыбнулась, слегка ткнула головой в его плечо — жест, будоражащий Николая Петровича до самых глубин мужского естества.
Ради Ирины он оставил семью, поставив на кон карьеру — при коммунистах уход к молодой артистке рассматривался как «моральная неустойчивость», со всеми вытекающими последствиями. Просто блядовать не возбранялось, если не попадаться и соблюдать внешние приличия. А вот так наглядно… Тут можно было запросто партбилета лишиться! Ему повезло со временем: железная хватка парткомов стремительно слабела, а партбилеты с легкой руки нынешнего Президента можно было бросать публично даже с высокой трибуны. Потому и обошлось без «оргвыводов»…
— Налей мне шампанского, дорогой…
Вправо и влево от них уходил в бесконечность огромный, как шоссейная дорога, стол, окаймленный рядами жующих и переговаривающихся между собой голов. Иногда какая-нибудь голова поворачивалась к Николаю Петровичу и осведомлялась о его здоровье, или здоровье его детей, или просто просила передать розетку с икрой.
«Да, спасибо, хорошо». «Просто замечательно, спасибо». «Вам кетовой или стерляжьей?..»
В самом деле, все у генерал-лейтенанта Миролевича было хорошо — особенно после назначения. Прекрасное настроение, отличные перспективы… Он наконец-то вошел «в обойму». Впереди маячили очередные генеральские звезды, новые должности, открывалась возможность политической карьеры… Он стал заметной фигурой — дела начальника столичного ГУВД интересовали множество других начальников и широкую общественность. Хотя всего только месяц назад его драгоценное здоровье не заботило никого, кроме Ирины Алексеевны да прямых подчиненных.
— Одну секунду, друзья!
За дальним концом стола поднялся высокий мужчина, затянутый в дорогое английское сукно. Он держал бокал с красным вином.
— Я предлагаю выпить за крепкую руку!.. — начал он, с ходу сорвав продолжительные аплодисменты. Подождал, когда шум утихнет, и продолжил:
— …Предлагаю выпить за крепкую и верную руку нашего Григория Григорьевича, которая надежно защищает нашего дорогого Ивана Федоровича, которая всегда, при любых обстоятельствах остается…
— Остается у меня в кармане, вот здесь.
Под общий хохот поднялся виновник торжества — грузноватый простолицый человек с заметной лысиной. Это был Коржов, начальник Службы безопасности Президента; его правая рука, как всегда, была засунута в карман брюк, в левой он держал стопку с водкой. Вчера ему стукнуло пятьдесят два, день рождения он, как и полагается, отмечал в узком кругу, с Хозяином и семьями, а сегодня давал банкет здесь, в «Президент-отеле».
— Я хочу сказать вот что, — Коржов задумчиво пожевал губами, и тут Николай Петрович обнаружил, что начальник СБП в упор смотрит на него. Главный охранник благоволил к Миролевичу давно. Тогда СБП проводила операцию против генерального директора финансовой группы «Город» Семена Поплавского, тот вызвал подмогу из милиции… Закрутилась сложная политическая карусель, Миролевич взял сторону Коржова, его начальник генерал Панов неосмотрительно поддержал Поплавского.
Когда козыри открыли, Панов ушел на пенсию, а Миролевич занял его место.
— Меня сегодня много хвалили, говорили всякие хорошие слова о моих руках, голове, сердце… еще Бог знает о чем… — неторопливо продолжал Коржов. — Но успехи нашей Службы во многом определяются состоянием общественного порядка и оперативной обстановкой в Москве, взаимодействием со столичной милицией. Поэтому я хочу выпить за человека, который вот уже двадцать девять лет делает свою трудную черновую работу, не слыша похвал и аплодисментов. Со всех сторон несется только критика! Нераскрытое убийство — куда смотрит Миролевич! Громкая кража — недорабатывает Миролевич! У известной артистки украли машину — опять виноват Миролевич! Хочу выпить за хорошего, честного трудягу-милиционера. За Николая Петровича Миролевича. Он долгие годы возглавлял уголовный розыск и всю криминальную милицию, теперь из вечных замов вышел в руководители Главка.
Ответственности больше, полномочий больше, но главное…
Коржов выдержал паузу, улыбнулся и подмигнул Миролевичу.
— Главное, что виновниками за все теперь можно назначать других…
Снова пауза. Гости поняли ее правильно и вежливо рассмеялись.
— Это, конечно, шутка! — продолжил Коржов, и смех мгновенно смолк. — Не таков Николай Петрович, чтобы прятаться за чужие спины. Я пью за него, поздравляю с повышением по службе и… Вы знаете, мне кажется, это не последнее повышение. У генерала Миролевича сильная рука, а в стране бушует криминальный беспредел, поэтому… Но не будем торопить события. Ваше здоровье, дорогой Николай Петрович. Кто как хочет, но лично я пью стоя.
Все, конечно, встали. И столичный мэр, и начальник президентской администрации, и спикер Госдумы, и еще полторы сотни вельмож самого высшего уровня. Все прекрасно поняли, что имеет в виду Коржов. Слухи о выдвижении Миролевича в министры внутренних дел уже давно гуляли по коридорам власти, но сейчас они обрели официальную почву.
Николай Петрович, невольно пригладив остатки седоватых волос на висках и стараясь удержать на лице нейтральное выражение исполнительного служаки, выпрямился во весь рост.
Лицо Ирины Алексеевны раскраснелось, глаза блестели: то ли от переполняющих душу чувств, то ли от слез… Ну-ну, дорогая, пора привыкать: туфли от Картье, сорочки в узкую полоску, паровая стерлядь «кольчиком», фаршированные оливки, красивые тосты в твою честь на высшем правительственном уровне… Ты не зря вышла за мужика, который годится тебе в отцы!
— Спасибо, — громко сказал Миролевич. — Спасибо за добрые слова, Григорий Григорьевич. Я отношу их не столько к себе, сколько к простым сотрудникам столичной милиции. И давайте выпьем за тех, кто эту ночь проведет в холодной дежурке, кто будет мотаться по вызовам, каждую минуту рискуя своей жизнью…
— Добро, поехали, — скомандовал Коржов, подмигнул Миролевичу и первым осушил свой стопарик. Миролевич понял, что его краткая скромная реплика пришлась тому по вкусу.
Во время первой перемены блюд все вышли в соседний зал, где были накрыты столики с виски, джином, легкими коктейлями, кофе и крохотными, удивительно вкусными пирожными.
— …Пожалуйста, Николай Петрович, расскажите про эту банду наемных убийц… Это правда, что вы лично участвовали в ее разгроме?
Это жена вице-премьера, она улыбается во весь рот, словно знакома с Миролевичем с раннего детства. В тонкой изящной руке она вертит незажженную сигарету и ждет, когда Миролевич поднесет зажигалку, а потом говорит волнующим меццо-сопрано: спа-сибо-о… Слегка вспотевший Миролевич прячет зажигалку в карман и приступает к рассказу.
Это жена вице-премьера, она улыбается во весь рот, словно знакома с Миролевичем с раннего детства. В тонкой изящной руке она вертит незажженную сигарету и ждет, когда Миролевич поднесет зажигалку, а потом говорит волнующим меццо-сопрано: спа-сибо-о… Слегка вспотевший Миролевич прячет зажигалку в карман и приступает к рассказу.
— …Информированные источники доложили, что у вас подготовлен план реорганизации муниципальной милиции. Мм-м, Николай Петрович? Ничего, я и сам много думал об этом… Может, потолкуем завтра в баньке? В половине седьмого — вам будет удобно?
Это мэр. Когда Миролевич был обычным замом и Панов посылал его за себя на городские совещания, он ни разу руки не подал, не говоря уже о том, чтобы в баню пригласить.
— …Ой, Николай Петрович! Я забила на следующей неделе тридцать минут на ОРТ, специально для вас. Только ни в коем случае не отказывайтесь, хорошо? Это будет «прайм-тайм», десять вечера, полстраны в это время сидит перед телевизором…
Тринадцатого вечерком я заеду к вам на работу, мы вместе набросаем небольшой планчик — идет?
Это Наталья Порохова, известная тележурналистка, рыжеволосая дива с силиконовым бюстом, ее передача «Первое лицо» занимает одну из верхних строчек рейтинга; для того, чтобы поболтать с Пороховой в прямом эфире, гранды российской культуры и политики выстраиваются в длинную, на полгода вперед, очередь.
— И скажите, — Порохова понизила голос и, доверительно взяв под локоток, отвела в сторону. — Когда ожидается ваше повышение?
Она доброжелательно улыбалась, но взгляд не соответствовал улыбке: он был пронзительным и хищным.
— Мне бы хотелось, чтобы вы не замыкались рамками Москвы, а говорили о борьбе с преступностью в масштабе всей страны…
— Ну что вы, что вы…
— Не скромничайте, не надо…
От теледивы пахло дорогими духами, но ее взгляд вызывал у генерала неприятное ощущение — будто она прознала про него что-то очень стыдное, хотя и молчит до поры до времени. Может, до прямого эфира…
— Извините, Наталья Владимировна, но я могу отвечать только за себя и говорить об обстановке только в Москве. Не больше!
Все время, пока Миролевич отвечал на вопросы, поигрывая чашкой остывшего кофе в руке, Ирину Алексеевну обхаживал сам Григорий Григорьевич Коржов. Ирина вернулась веселая и возбужденная, на губах играла загадочная улыбка.
— Как нога? — спросил Николай Петрович.
— Я о ней и забыла, Коля, честное слово.
Миролевич наклонился к ее маленькому уху, тронул губами пахнущий горной маргариткой завиток волос.
— Наш дорогой Григорий Григорьевич случайно не подбирается к твоему инструменту?
— полушутя спросил он. — Надеюсь, ты сказала, что на нем играю только я?
Ирина Алексеевна со смехом запрокинула голову. В ее глазах Миролевич прочитал любовь и желание. Ради этого выражения он и продал душу дьяволу. Нужна была хорошая квартира, соответствующий ремонт, приличествующая обстановка, новая дача, дорогая одежда… Наверное, и так она его любила, но по мере того, как все это появлялось, любовь становилась сильнее, а желание — откровеннее…
— Дорогая…
— Продолжим, друзья! — объявил Коржов, приглашая гостей вернуться к основному столу.
Едва открылась дверь, из банкетного зала донеслись залихватские звуки семплированных гармошек, а усиленный мощными динамиками скрипучий тенорок — известный на всю Россию тенорок, — проскандировал: "С-ДНЕМ-РОЖДЕ-НЬЯ!
С-ДНЕМ-РОЖ-ДЕ-НЬЯ!"
— Вот оно, — тихо сказал Николай Петрович Миролевич, сжимая руку жены.
Ирина Алексеевна без лишних слов поняла его.
Вот оно…
Есть такая тоненькая, незаметная черта. Пока ты стоишь перед ней — неважно, как далеко: за полтора километра, за метр, за десятую долю миллиметра, — тебя не замечают, ты никто. Ты относишься к бесконечному множеству простых натуральных чисел. Но стоит только переступить эту черту, сделать крохотный шажок, ровным счетом ничего не меняющий в твоей сути и почти никак не влияющий на размер твоего оклада — и вдруг оказываешься в дамках. Сотни высокопоставленных глаз начинают одобрительно поглядывать в твою сторону, будто им только что навели резкость. Секретарши в обитых лосиной кожей кабинетах ни с того ни с сего начинают кокетничать с тобой и подают уже не обычный растворимый «Нестле», а настоящий кофе, приготовленный из смолотых в ручной мельнице зерен.
Но главное в том, что большие боссы приглашают тебя на свои вечеринки и утренники: «… Сегодня по-простому, Петрович, без затей, в тапочках и подтяжках». Или: «Сегодня Сам придет, будем в смокингах напиваться». И вот ты принят в элитный клуб, где раз в неделю появляется знакомая всей стране фигура с неестественно приподнятыми плечами, и ты жмешь дряблую обессиленную руку, с которой на тебя осыпается золотая волшебная пыльца. И ты стоишь, весь в этой пыльце, и отныне все, что ты ни сделаешь; — ты сделаешь правильно. Вот оно. То самое…
— Вас к телефону, Николай Петрович, — проговорил выросший из-под паркета помощник. Он чуть наклонился, демонстрируя почтительность, и протянул трубку сотового телефона. Майор светился готовностью быть полезным. Часы ожидания в вестибюле не оставили на румяном лице ни тени усталости или, упаси Боже, недовольства. Впрочем, ждать в вестибюле ресторана «Президент-отеля» гораздо спокойней, чем чистить наркоманские притоны или поджидать в засаде убийцу.
— Кто? — барственно бросил Миролевич. Вопрос был задан по инерции: этот номер знали только несколько человек.
Майор виновато пожал плечами.
Николай Петрович взял трубку.
— Миролевич у аппарата.
Некоторое время он молча слушал, по инерции продолжая жевать фаршированную анчоусом оливку, затем встал из-за стола и, кивнув Ирине, мол, я сейчас, прошел в соседний зал. Здесь ярко горел желто-зеленым светом огромный, во весь потолок плафон, у дальней стены сидели телохранители особо важных персон, в углу взад-вперед вышагивал кто-то из гостей; он прижимал плечом к уху трубку и бубнил туда скучным голосом: «Ну ты же понима-а-аешь, ты прекрасно все понима-а-аешь…»
Миролевич уселся в кресло, с трудом проглотил оливку и отжал кнопку паузы.
— Ладно, Кирилл. Теперь спокойно и внятно повтори мне, что там у тебя стряслось.
— Не у меня стряслось, — внятно произнесла трубка. — У тебя. Только что ко мне заходил Давыдов из городской прокуратуры, мы с ним вместе учились. А теперь слушай в оба уха, что он мне сказал… В январе их ребята раскопали труп в бойлерной на улице Электрозаводской. Это был человек из команды Папы Басманного, кличка — Севрюгин. Его, как потом оказалось, дружок пристрелил — какой-то там давний спор у них был, обида. Во время обыска на квартире этого Севрюгина, кроме всего прочего, изъяли видеотеку: мало ли там что у него может отыскаться. И на одной кассете…
— Ну? — тяжело выдохнул генерал.
— …Короче, Давыдов сказал: там, на этой кассете, компра на тебя. Очень серьезная компра. Я толком не понял, что именно, Давыдов говорил о какой-то книге про проституток, о каких-то страницах. Пятьсот страниц, восемьсот… Что за херня, Коля, — ты сам-то улавливаешь что-нибудь?
Плафон опустился и придавил Миролевича к полу. Глаза застил желто-зеленый туман.
— Ничего не улавливаю, Кирилл, — сказал он. — Ошибка какая-то.
— Тебе виднее…
— Если бы я смог просмотреть эту компру, как ты ее называешь, тогда, возможно, что-то и прояснилось бы.
— Я, конечно, могу попытаться снять копию для тебя, и Давыдов будет не против, только…
— Что?
— Прежде чем я обернусь, ты сможешь увидеть все по телевизору.
Николай Петрович обнаружил, что крахмальный воротничок сорочки, купленной накануне в салоне «КарденПалас», удавкой сжимает ему шею. Он рванул пуговицу.
— Греб твою мать! Что ты такое несешь?
Кирилл подышал в трубку, видно, собираясь с мыслями.
— Эта рыжая п… зда Порохова сунула в лапу прокурору-а может, он ей сунул куда-нибудь, не знаю. Только копия у нее, это точно. И она хочет тиснуть ее в свою ближайшую программу, это будет пятнадцатого, на следующей неделе. Алло, ты слышишь меня, Коля? Алло?.. Ты где, Николай? Алло! Алло!!
Холодный день в Подмосковье.
Завидовский заповедник, сторожка Голощекинская.
16 февраля 1995г.
На краю заснеженной поляны — большая ель, усыпанная, словно конфета-трюфелька, белой пудрой. Из окна сторожки нельзя разглядеть ее всю, такая она большая.
Время от времени с какой-нибудь из веток срывается снежный ком и летит вниз.
День сегодня безветренный, почему срывается — непонятно.
Один ком, другой.
Третий.
Срывается только потому, что срывается. Закон подлости…
— Гадом он оказался, Иван Федорович, что толку о нем говорить, — отвернулся от окна Коржов.
— Интересно получается, — голос президента прозвучал жестко, с оттяжкой. — Недавно ты твердил совсем другое! Настоящий мужик, честный, сильный, преданный, надо его ставить министром, он наведет порядок! Лучший из лучших. Так было?