– Погоди, Миш, – сказал он. – Я чего-то и сам понимать перестал. Я шаблон ему порвал или нет?
– Конечно нет, – ответил Ботвиник. – Не успели. Вы ему не шаблон рвете, а инфликтируете негативный double bind.
– Дабл байнд? – удивился генерал. – Это когда две противоречивых установки? А где?
– Вы ему говорите – вынь из-за щеки. А теперь подумайте за него. Если он из-за щеки вынет, вы же сами его из эскортного сообщества через пять минут и попросите. Вот у него внутренний конфликт и пошел. Ему теперь не до шаблона.
– И как вырулить?
Ботвиник чуть подумал.
– Снять угрозу. Вернуть надежду. Допустим, вместо «кукареку» дать «тихое кукареку для журнала „Эскорт“. Только надо следить, чтобы хуй за шкафом отставал от пакета с кукареку минимум на восемьсот миллисекунд. Чтобы префронтальный кортекс успел отработать. Поэтому говорите не слишком быстро. Тогда проходим.
Генерал задумчиво почесал подбородок.
– А вот когда находят хуй за шкафом, – продолжал Ботвиник уже другим тоном, теплым и чуть заискивающим, – это очень грамотно и тонко, товарищ генерал. Даже, я бы сказал, талантливо, елки сраные. Потому что тут мы имеем полный разрыв шаблона на подсознательном плане.
– Почему на подсознательном? – снова нахмурясь, спросил генерал.
– Как почему. Ну подумайте сами, откуда за шкафом хуй? Только из подсознания. Клиент еще ничего понять не успел, а там уже брешь, как в борту «Титаника». А вы в эту брешь сразу два новых хуя прокидываете для закрепления, чтобы он уже никуда и никогда не съехал. Я б и сам так не придумал. Чувствуется стратег. Все-таки силовая башня есть силовая башня.
Генерал благосклонно прокашлялся.
– Ты что, каждый раз так глубоко анализируешь?
– Я уже не анализирую, – ответил Ботвиник. – Все на интуиции. Постепенно вырабатывается такой типа фарватер максимальной эффективности, по которому плывешь не думая. Приходит с опытом.
– Надо бы схему записать, – сказал генерал.
Ботвиник махнул картами.
– Про схемы вообще забудьте! Когда будете на поражение применять, они не помогут. Что такое боевое НЛП? Это спонтанность и сенсорная очевидность. Чтоб, как говорил мой сэнсэй, горелыми перьями пахло. Я тоже когда-то от головы шел – мол, шаблон порву, и вся недолга. А это, извините, интеллигентщина. Идти от сердца надо. И не шаблон рвать, а очко. Метод работает, когда применяешь его постоянно и неосознанно, как дышишь...
Эти филологические изыски были слишком запутаннё ы, и вскоре Лена перестала следить за разговором. А потом она опять увидела богомола.
Как обычно, сперва ей показалось, что ее руки сложены перед грудью. Затем в воздухе возникла треугольная голова. Теперь она была ближе, чем раньше, и Лена заметила желтоватые блики, мерцающие в центральных глазах богомола. Ей наконец стало понятно, что ей все время напоминали эти три глаза – они были расположены как круглые лезвия на отцовской электробритве.
– Что это там такое желтое? – спросила она. – Светится?
– Это истина, – ответил богомол тем же радиоголосом, которым он начал говорить в прошлый раз. – Если у тебя есть вопросы, можешь задать, и все увидишь.
Лена задумалась. Серьезных вопросов о жизни у нее не осталось – все было давно понятно. В голову приходили только риторические.
– Почему у нас все так устроено? – спросила она.
В глазах богомола тут же появился ответ.
Он был странным – круговорот бликов и цветных пятен сложился в подобие короткой мультипликации с очень ясным смыслом. Этот смысл не был прямо связан с картинкой, но все равно каким-то образом доходил до сознания.
Лена увидела нечто похожее на окровавленную косточку от вишни. Эта косточка постепенно обросла мякотью, затем кожицей, а потом покрылась длинными белыми пушинками. На концах пушинок стали появляться хрустальные снежинки удивительной красоты – но к этому моменту непонятный плод, на котором они выросли, успел полностью сгнить, и снежинки с печальным звоном осыпались в темноту.
– Ты понимаешь смысл? – спросил богомол.
– Понимаю, – ответила Лена. – Все новое и хорошее у нас обязательно начинается с какого-нибудь мерзкого преступления. И когда новое и хорошее дает свои плоды, мерзкое преступление тоже дает свои плоды, и в результате все смешивается и гибнет. Это что-то невероятно древнее, грустное и неизбежное – здесь всегда так было и будет. А что случится со снежинками?
Богомол показал, и Лене пришлось сделать несколько глубоких вдохов, чтобы прийти в себя.
– А можно не туда? – спросила она жалобно. – Можно куда-нибудь в другое место?
Цветные блики в глазах богомола погасли.
– Куда ты хочешь? – спросил он.
– Помнишь, ты в самом начале показывал, – ответила Лена. – Там... Как это сказать-то... Такая текущая неподвижность, видно сразу во все стороны, во всем такой покой, и ничего уже не боишься.
– Ты говоришь про мир богомолов, – сказал богомол. – Ты уверена, что хочешь туда?
– Еще бы, – прошептала Лена.
– Чтобы стать богомолом, надо сдать экзамен. Тогда ты сможешь сколько угодно рождаться и умирать в нашем мире.
– Какой экзамен?
– Тебе придется выйти за границы человеческой этики, – ответил богомол.
– Подумаешь, – сказала Лена, – нам не привыкать. Что надо-то?
– В другой раз, – сказал богомол и исчез.
Смена постепенно шла к концу.
Засидевшиеся преферансисты громко матерились каждый раз, когда стол с картами и разграфленным для пульки листом уходил под пол, а потом поднимался, заново накрытый фруктовым великолепием. Даже груша-Громов показал, что тоже владеет боевым НЛП – встав на четвереньки у дыры в полу, он громко кричал туда:
– Пидарасы! Не трогайте карты! Я убью, бля, если еще раз карты смешаете!
Но Ботвиник в этот раз так и не посмотрел на Лену.
* * *Майор в пятнистой форме стоял в углу раздевалки и перематывал ленту с ампулами, делая вид, что считает их по второму разу. Лена давно подозревала, что он специально приходит в раздевалку за полчаса до укола, чтобы глядеть, как она и другие девчонки переодеваются.
Шприц-пистолет торчал из-за пояса его камуфляжных штанов, и Лена поймала себя на крайне неприятной ассоциации по этому поводу. Если бы не дядя Петя, который тоже зачем-то пришел на развод, она потребовала бы помыть шприц-пистолет с мылом, но при начальстве начинать склоку не хотелось.
Дядя Петя был в отличном настроении – он курил сигару, роняя пепел на черную майку с надписью:
Glavnoe Upravlenie CCI– Девчат, – сказал он, когда майор зарядил шприц-пистолет, – объявление. У Лены сегодня личный эксклюзивный клиент, Михаил Ботвиник.
Лена ждала этих слов, но неожиданно для себя занервничала и бросила банку с малахитовой мазью на лавку.
– Вроде только улетел к себе в Лондон, – продолжал дядя Петя, – и вдруг решил вернуться. Значит, хорошо пела, Лен. Ну или молчала, не знаю. Звонил – будет через два часа.
– Я не пойду, – сказала Лена и заплакала.
Дядя Петя даже не стал делать вид, что принял это всерьез.
– Ты че, Лен, – сказал он лениво, – одурела на всю голову? Ты за один удар на полквартиры заработаешь. И дяде Пете на четверть сотки. Кончай кокетничать. Все хорошо в меру.
– Правда, Лен, – сказала Вера, надевая на голову зеленый абажур парика, – я считаю, ты прыгать от радости должна до потолка. А ты чего-то хандришь. Я б тебе за такого клиента глаза выцарапала. Честно.
Но Лена уже пришла в себя.
– Ладно, – сказала она. – Петь не надо?
– Тебе нет, – ответил дядя Петя. – А девчатам еще как. Вера, за музыку сегодня ты отвечаешь. Давайте не мур этот, а что-нибудь лирическое. Ну или сами решите. Успокоилась?
Вопрос был к Лене.
– Успокоилась, – ответила Лена. – А можно мне сегодня два укола? Для верности?
– Для верности кому? – спросил дядя Петя и хихикнул.
Лена пожала плечами и сделала холодное лицо.
Дядя Петя посмотрел на майора.
– Я за каждую ампулу расписываюсь, – сказал майор. – Число, дата. Хотите, под свою подпись.
– Подпишу, о чем разговор, – согласился дядя Петя. – Видишь, девушка нервничает. Вдруг Михаил Семенович попросит встать богомолом, а она не сможет. Чтоб не оплошать, хе-хе...
Если первый укол всегда напоминал Лене включившийся в затылке прохладный фонтан, второй оказался похож на порыв арктического ветра, который мгновенно превратил всю воду в фонтане в маленькие кристаллики льда. Лена сразу же поняла, что у нее есть вторая пара ног и ухо тьмы. Ощущение было очень отчетливым, и ей потребовалось сосредоточить всю волю, чтобы убедить себя в том, что это обычная после укола соматическая галлюцинация.
– Девчат, – сказала она, пряча вторую пару ног за первой, – вы только не смотрите, когда Ботвиник придет. Ладно?
– Хорошо, – ответила за всех Ася и ободряюще улыбнулась.
Богомол появился перед Леной вскоре после того, как она залезла на тумбу и взялась руками за верхний малахитовый блок. В этот раз его голова была видна гораздо отчетливей, чем обычно, и Лена даже заметила маленькие щербинки на антеннах, которые торчали из области центральных глаз. Зато реальный мир – малахитовый зал и стоящие на тумбах подруги – теперь казался расплывчатым и приблизительным.
Богомол сразу перешел к делу, словно прошлый разговор и не прерывался.
– Чтобы стать одной из нас, – сказал он, – ты должна будешь сделать вот это...
И три его центральных глаза показали Лене мультфильм с жутким, но несомненным содержанием, в то время как два больших фасетчатых глаза внимательно следили за ее реакцией.
Лена была готова к чему угодно, но не к этому.
Теперь она поняла, что богомол имел в виду, когда говорил о выходе за границы человеческой этики. Он, оказывается, ничуть не преувеличивал.
– Никогда, – сказала Лена.
– Я не заставляю, – ответил богомол.
– Нет, – в ужасе повторила Лена. – Этого сделать я не смогу никогда.
– В мире богомолов такие законы.
– Ты хоть понимаешь, что ты сейчас предложил? – спросила Лена. – Ведь это зверство.
– Это не зверство, – ответил богомол веско. – Это насекомство. У нас так принято почти полмиллиарда лет. И не только у богомолов, кстати.
– А у кого еще?
Голова богомола приблизилась почти вплотную, и его большие фасетчатые глаза заглянули Лене глубоко в душу.
– Например, у pisaura mirabilis. У них во время любовного слияния самка поедает муху, пойманную для нее самцом. А у oecantus niveux самка высасывает соки из особой железы в теле самца. Самка cardiacephala myrmex ест отрыгиваемую самцом пищу прямо у него изо рта – из этого, кстати, через двести миллионов лет произошел ваш человеческий поцелуй, только люди, как всегда, убрали содержательную часть и оставили один пиар. У богомолов просто самый радикальный подход к проблеме...
– Откуда ты знаешь латинские слова? – спросила Лена.
– Это не я. Все это знаешь ты.
– Я никогда ничего подобного даже не слышала.
– Как-то раз ты случайно пробежала глазами статью на эту тему, – сказал богомол, – и твой мозг все запомнил. Ты просто не в курсе, что ты это знаешь. С богомолом такого никогда не может произойти.
Вдруг богомол исчез, словно его что-то спугнуло.
А в следующую секунду Лена увидела входящего в малахитовый зал Михаила Ботвиника.
* * *С Ботвиником были два обычных телохранителя в двубортных костюмах и дядя Петя, который успел к этому времени переодеться в черную майку с надписью:
AdihitПод ней был адидасовский треугольник, разбитый на полоски, только этих полосок было не три, а две, из-за чего треугольник походил на гитлеровские усы щеточкой.
Телохранители остались у дверей, а Ботвиник и дядя Петя вошли в зал. Ботвиник что-то доказывал дяде Пете, продолжая начатый за дверью разговор:
– ...поэтому и говорю, что роспись пидорская. Чистейший пидор. Он и в стихах про это писал. Я, правда, не помню точно, в молодости читал. Ну вот был у него, например, стих, где он сначала гречонка пялит, как лорд Байрон. А потом ножиком его чик... С таким сверхчеловеческим хохотом...
– Это где? – спросил дядя Петя.
– Ну как там, – Ботвиник наморщился, вспоминая. – «И тогда я смеюсь, и внезапно с пера мой любимый слетает Анапест...» Вообще-то пидор тут только Анапест, автору не предъявишь. Но по другим стишатам можно и предъявить. Его маленькие девочки не интересовали, он только вид делал. Чтоб люди не поняли, кто он на самом деле, пять-восемнадцать, вон галка полетела... У дворян ведь тоже своеобразный кодекс чести был.
– Не знаю, – сказал дядя Петя. – Если уж стихи, то я больше Есенина люблю.
– А его-то за что?
– За стиль, – ответил дядя Петя. – «Шардоне ты мое, шардоне...» Божественно.
Ботвиник перекрестился и сплюнул.
– Знаешь, как Оскар Уайльд говорил? Стиль – последнее убежище пидараса.
– Наверное, – робко согласился дядя Петя. – А что, лорд Байрон действительно греченков... греченят... того?
– А ты думал, – ответил Ботвиник. – И дневник вел. Ладно, я тебе не лектор из общества «Знание».
Он обвел взглядом комнату и увидел Лену.
– Привет, зеленая! – сказал он с улыбкой. – Вот, пришел, как обещал. У меня полчаса.
Дядя Петя из-за спины Ботвиника сделал страшные глаза и качнул подбородком вниз. Лена поняла, что ей следует спуститься с пьедестала. Она постаралась сделать это с максимальным изяществом. Спрыгнув на пол, она гимнастически спружинила и присела в вежливом, но полном достоинства реверансе.
– Ну ты скачешь, зеленая, – пробормотал Ботвиник.
– Я пойду тогда, – сказал дядя Петя, – вы тут сами разберетесь. Девчат, музыка!
Он пошел к дверям. Вера запела «Колеса любви», а Ася с Кимой замурлыкали, изображая инструментальное сопровождение, – это был давно отработанный номер, где Лена пела на второй голос. Сейчас она молчала, но и без нее получалось неплохо.
Ботвиник снял халат, оставшись в одних трусах – черных «боксерах», как и положено последнему русскому мачо. Лена увидела на его плече татуировку – знаменитую летучую мышь.
И тут богомол вернулся.
Ботвиник, конечно, ничего не заметил. Лена уже понимала, что может беседовать с богомолом у него на глазах, и Ботвиник об этом даже не узнает. Больше того, ее общение с богомолом шло на таких скоростях, что за время, которое потребовалось Ботвинику, чтобы подойти к ней и взять за руку, они успели обсудить довольно многое.
Сперва богомол приблизил к ней свою голову, и три его центральных глаза повторили мультфильм о том, что ей следует сделать.
Теперь это уже не казалось Лене таким страшным.
– А почему именно голову? – спросила она.
– Это общий закон мироздания, – ответил богомол. – Поедание самца всегда начинается с отрывания головы любым доступным методом. А то ты не знаешь, хе-хе, у вас же этому все женские журналы учат. И потом, с физиологической точки зрения это улучшает секс. Когда удаляются тормозные механизмы, амплитуда рефлекторно-спазматических движений становится максимальной. Например, если блокировать у лягушки высшие нервные центры, она самопроизвольно начнет совершать копулятивные фрикции. Негры до политкорректности тоже считались хорошими любовниками, потому что не так загружены тормозными программами, то есть они в хорошем смысле слова безголовые. Отрывание головы – это метафора, которая в мире богомолов воплощается через буквальную реализацию...
– Где ты только так говорить научился, – пробормотала Лена. – Откуда ты, например, знаешь слово «метафора»?
– Я ведь уже объяснял один раз, – ответил богомол. – Все эти слова знаешь ты, а я ими просто пользуюсь.
– Я половины того, что ты говоришь, даже не понимаю, – сказала Лена. – Это точно не из моей головы.
– У тебя есть компьютер? – спросил богомол.
– Есть, – сказала Лена.
– Как ты думаешь, ты узнаешь все картинки, которые на нем можно найти?
– Нет конечно.
– Вот и здесь тот же случай. Не отвлекайся. Решай быстрее.
Лена почувствовала, что действительно пора определяться: Ботвиник уже вел ее к дивану.
– Мне бы с девочками посоветоваться, – сказала она богомолу и поняла, что требует невозможного.
Но, как ни странно, невозможное оказалось возможным: все три подруги одновременно возникли в нижней части ее поля зрения – словно телевизионные сурдопереводчицы, переводящие сразу на три глухонемых языка. Вера пела про колеса любви, Кима изображала музыку, а Ася смотрела прямо на нее, перебирая губами только для вида.
– Ася, – позвала Лена, – можешь говорить?
Ася кивнула.
– Знаешь, что он от меня хочет? – спросила Лена. – Я имею в виду, не Ботвиник, а богомол?
Ася опять кивнула.
– Меня он тоже разводил, – сказала она. – С первой встречи.
– А почему ты ничего не говорила?
Ася виновато потупилась.
– Я думала, у меня одной такое безумие в голове. Стыдно было, потому что звучит уж очень дико. Но потом я домой пришла, открыла энциклопедию и прочла, что это правда. Самка богомола действительно съедает самца немедленно после... этого самого. Отрывает голову и съедает.
Лена повернулась к Вере.
– Я тоже сначала не знала, – сказала Вера. – А потом подняла информацию в интернете. Съедает, правда. Энтомологи еще шутят по этому поводу – ясно, почему богомол молится. Грехи замаливает.
Странным было то, что во время разговора с Леной Вера каким-то образом продолжала петь «Колеса любви». Возможно, вся беседа с подругами была просто галлюцинацией – но, как только Лена подумала об этом, девушки исчезли из ее поля зрения, и вопрос потерял актуальность.
Тем более что до дивана осталось всего три шага.
Богомол опять возник перед Леной:
– Ну?
– Я не знаю, – сказала Лена и заплакала.
Плакала она, правда, только в том измерении, где общалась с богомолом. Там, где она шла к дивану с Ботвиником, за это время прошла, может быть, доля секунды.
– Что тебя смущает? – спросил богомол. – Почему ты плачешь?
– Я ведь обещала сделать ему самое хорошее, что только бывает.
– Кому? – спросил богомол.
– Ботвинику на фотографии. Поэтому он ко мне и пришел. А тут – такая жестокость...
– Ты думаешь, это жестокость?
– А что же еще?
Богомол погрустнел. Лена почувствовала, что сейчас он уйдет навсегда, и в мире останутся только приближающийся диван и старая песня «Наутилуса».