— Не стоит.
— Я иду вперед, прикрой — повторил Араб, и осторожно двинулся вперед.
— Движение?
— Отрицательно. Ничего нет, только ты.
Да что же это…
Женщина и в самом деле была европейкой, лет тридцати… нет, меньше. Она спокойно стояла и ждала, пока вооруженный до зубов человек подойдет в ней. На ней не было пояса шахида — слишком легкое платье, к тому же белое. Шахидки надевают никабу[104].
Араб остановился в трех метрах от нее.
— Я из русской армии. Вы понимаете русский язык?
— Да.
Араб взглянул в ее глаза — и морозом продрало по коже. В них не было выражения, никакого. Ни страха, ни злости — вообще никакого. Она смотрела на него так, как будто впервые видела человеческое существо.
— Как вы здесь оказались?
— Не знаю.
Накачали наркотиками? Не похоже — голос ровный, ответы адекватные. Да и для чего… если нет пояса шахида.
— Как вас зовут? У вас есть имя?
— Марина. Меня зовут Марина.
В этот момент на связь по всем абонентам вышел Тихонов, Араб поправил наушник, чтобы слышать, женщина спокойно ждала… все это напоминало какую-то картину из фильмов ужасов про зомби… да, про зомби.
То, что сказал Тихонов, не радовало — Араб привык верить подполковнику на слово. Еще никогда он не видел, чтобы подполковник предложил глупость.
— Третий, здесь Второй, отдельная группа! — сказал он, когда обмен чуть стих — мы здесь кое-что нашли. У нас внизу заложник! Живой!
— Нет времени! Сматывайтесь оттуда, это приказ! Араб, приказываю подниматься немедленно! Приказываю уходить, подтверди!
— Подтверждаю, мы выходим!
— Уходи оттуда! Конец связи!
Рассуждать было некогда, Араб просто подхватил женщину, перекинул через плечо, удивившись ее легкости, побежал назад. К лифту.
— Второй, здесь два-один. Мы отступаем, у нас один заложник!
— Положительно, два, один, два-два уже поднимается. Мы спустим вам лестницу, поспешите!
Подполковник Тихонов ждал у бронемашины — единственной, которая еще оставалась у здания. Их было восемь человек — две группы, та, что поднялась вверх сейчас, и та, что прикрывала их отход. Остальные уже отошли.
— Что произошло?
— Долго объяснять, поехали.
Тихонов дождался их, не смог бросить, остался до самого конца, даже рискуя собственной жизнью. Он отпустил даже водителя машины, не заставляя его рисковать жизнью своей.
Машина приняла с места, резко развернулась, так что в кузове всех бросило на борт, пристегнуться никто не успел. Трехсотсильный дизель с тягой как у легкого локомотива уверенно начал разгонять машину. Дорога летела под колеса, проклятая башня оставалась позади, уходя в ночь, в темноту, в безвестность.
Несколько километров сумасшедшей гонки все молчали. Дорога шла к автостраде, из пустыни к нагорью, к жизни. Проскочили место подрыва — там подполковник бросил машину с трассы, тряхнуло так что чуть не повылетали зубы, а кое-кто ударился головой о броню потолка. Машина чуть не застряла — но выехала, объехала место подрыва, отмеченное лежащими на боку грузовиками и воронкой, поехала дальше. Пролетели капитальный бетонный мост через Карахчай, дальше уже шла орошаемая территория — бетонные желоба и пожелтевшая под солнцем зелень. Здесь на этой земле, в этом году не будет урожая…
Дорога была перекрыта отведенной бронетехникой, там же в ряд стояли несколько машин. Подполковник едва успел затормозить…
— Ну и?
— Господин генерал?
— Какого черта мы сюда приехали?
Генерал переводил взгляд то с заложницы — странной, надо сказать заложницы — на своего подчиненного. Угроза атомного взрыва — слова, на которые сейчас реагировали сразу, и очень серьезно, ведь с тех пор прошло меньше месяца. Но взрыва не было — и генерал был зол. Очень зол, так зол, как, наверное, никогда в жизни не был зол. Идиотом-то выставили его.
— Они покинули комплекс. Взяли самолет и улетели.
— Самолет? Какой самолет?
— Мы нашли следы в ангаре, там стоял самолет, предположительно — Летучая мышь. Все это — кассета, пленный — им нужно было потянуть время. Вот и все.
— Следы в ангаре? Вы в своем уме?
— Там никого не было. Внизу — вообще никого не было, мы всех положили вверху. Самый лучший способ замести следы, это…
— Да я вас… — перебил генерал.
Ощутимо дрогнула земля под ногами — каждому, кто был на полигонах, это было знакомо.
— Не смотреть! Не смотреть на вспышку! Приготовиться к прохождению ударной волны!
В десяти километрах от них — вспышка озарила горизонт, разгоняя ночную тьму. Екатеринбург — 1000, чужой город на чужой земле, начал медленно оседать, все здания разом. Этот город был чужд этой земле — и она поглотила его.
Навсегда.
18 ноября 2002 года Берлин, Тигартен — парк
Никак не могу привыкнуть…
Проклятая палка, так ее мать — она постоянно занимает руку, в то время, как я привык, чтобы обе руки были постоянно свободными. А эта дрянь, пусть и сделана из какого-то там африканского черного дерева, да же с какой-то мордой собачьей из золота — все равно весит аж килограмм. Потаскайте такую — не обрадуетесь…
Подарок, что тут поделаешь.
Больше всего меня забавляет эта морда. Что-то вроде собаки, но какой-то странной породы, и глаза не собачьи. Это и впрямь не собака, это какое-то божество, древнеегипетское. Сейчас такая мода пошла, на древний Египет, причем одновременно во всех крупных странах: маски посмертные фараоновские скупают, у пирамид не протолкнешься. Интересно, что будет в моде в следующем году?
Знать бы…
В качестве таксомоторов в Берлине, столице великой Священной Римской Империи Германской нации использовались дешевые дизельные Бенцы молочно-лунного цвета. Они накатывали здесь до полумиллиона километров по отличным берлинским дорогам, а потом их продавали в Африку, причем за машину с полумиллионами на одометре — цену брали довольно приличную. Рационализм и практичность германской нации проявились и здесь — в Берне, откуда я прилетел ночью, таксомоторами служат черные S500, по крайней мере, у аэропорта были в основном такие. Швейцарцы вообще странная нация, в чем-то скупые, в чем-то шикуют. Немцы если скупые, так скупые во всем: вчера заселился в Крилон, отель высшего класса — так в комнате холодно, совсем не топят.
Беда…
Нужного мне человека я нашел сразу же, он особо и не скрывался. Политический беженец. Интересно, почему он выбрал Берлин, не просто же так. Возможно — потому что в Лондоне его не ждут, не нужен он там. Да и кому он вообще теперь нужен…
Убивать я его не собирался, нет. По крайней мере — в том смысле — в каком вы подумали. Знаете, почему? Если ты убил человека — ты просто его убил, его не будет и все. Это не наказание, это устрашение для других и месть для себя, больше ничего. Но наказать его было просто необходимо — так чтобы он помнил до конца жизни. Он должен был жить долго, очень долго — и помнить все это. Вот это — будет действительно наказанием, именно таким, какого достоин этот гнилой и негодный человек. Вчера почти месячные усилия всех русских разведслужб, работающих за рубежом, наконец-то завершились успехом. А мне — поручили сообщить об этом — потому-то я и вылетел из Швейцарской конфедерации сюда.
Вчера Государь прислал мне сообщение — SMS, которое меня несказанно обрадовало. Готовясь лететь сюда, я всеми силами пытался побороть омерзительную хандру, охватившую меня — и никак не мог. А сообщение, пришедшее буквально тогда, когда я выходил к самолету через терминал — словно жизнь новую вдохнуло. Среди всей мерзости последнего времени — хотя бы того, что сотворили с Мариной, я и вызвался на это задание, чтобы быть подальше, не видеть и не вспомнать — хоть что-то, безусловно, радостное, чему должны и могут радоваться все, радоваться чисто и искренне.
Петропавловская и Кронштадт, наверное, сотрясаются в грохоте орудийных залпов. Хотел бы я это слышать…
В парке уже убрали листья с дорожек. Снега не было, это не Россия — и парк замер в безвремении ноября. Стылые глаза луж на безупречном, без единой трещинки, как и все в Берлине — асфальте. Мокрые черные стволы деревьев, уже потерявшись свою листву в безмолвном крике тянутся к серому, унылому, без единого прогала небу. На часах — уже девять ноль-ноль по местному времени и в парке сейчас не найдешь ни души: немцы любят и умеют работать и сейчас все уже находятся на службе. Сегодня понедельник…
А вот кое-кто не работает…
Опираясь на свою палку — все-таки без нее долго ходить пока тяжело — я приковылял к нужному мне месту. Там, на одинокой скамейке сидел пожилой, завернувшийся в длинный черный плащ-дождевик мужчина и читал газету. Я мельком посмотрел — Берлинер Айнцайтунг. Как все-таки прихотлива жизнь, когда-то я «работал» несколько дней на эту газету. В Лондоне было.
Да, прихотливая штука жизнь…
— Доброе утро, профессор… — поприветствовал я эмигранта из России, присаживаясь рядом на скамейку, отряхнув перед этим с нее скопившуюся за ночь воду.
Профессор оторвался от чтения газеты.
— Не ожидал вас здесь увидеть, сударь.
— И я вас — не ожидал. Решили сменить климат? Восток сменить на Берлин? Так, профессор Вахрамеев?
— Что вам нужно?! — резко сказал профессор — я свободный человек. Куда хочу — туда еду. Меня давно приглашали сюда читать лекции. Русское государство никак не желает отстать от своих подданных?
— Да кому нужны такие подданные? И даром не нужны. Просто я оказался проездом в Берлине и решил навестить вас. Поговорить.
Профессор сложил газету на коленях, но встать так и не решился.
— Нам с вами не о чем говорить. Все что происходило там и тогда — я стараюсь забыть как страшный сон.
— Удается?
— Нет, не удается. К чему этот разговор? Мы не найдем общий язык, можете и не пытаться. Мы с вами по-разному мыслим.
— Это так — согласился я — по-разному. Собственно говоря, в этом и заключается мой интерес к вам. Видите ли, профессор, у меня в последнее время появились странные мысли и странные увлечения. Жизнь заставляет. Вот, представьте — там, на дорожке, сложно представить это в Берлине, но все же попробуйте — лежит куча дерьма. Солидная такая куча. Иной человек вступит в нее, поморщится. Оботрет ботинок о поребрик, да и дальше пойдет, не забывая под ноги смотреть. А мне становится интересно. Откуда здесь эта куча? Почему она здесь? Как сделать так, чтобы куч таких больше не было и люди в них не вляпывались?
— Бред.
— Оно так. Бред. Но осмысленный. Я просто хочу понять, профессор, ради чего люди предают. Ну, допустим — кого-то обидели, по должности не продвинули, наказали незаслуженно. Он от обиды и предал. Или кто — в пульку проигрался. Или там, на водах, в казино деньги спустил и еще должен остался. А почему предателем стали вы, профессор? Мы очень долго изучали ваше дело, опрашивали всех, кто вас знал. И так и не поняли, что произошло. Почему, профессор?
— Не докажете. Это домыслы.
— Не докажу — согласился я — у меня нет ни одного доказательства, которое прошло бы в суде. Но когда все это произошло — я знаю. Как — не знаю. Почему — не знаю. Но когда — знаю. Рассказать, господин Вахрамеев?
На лице профессора, высохшем и каком-то больном отразился интерес.
— Сделайте милость.
— Москва. Конец семидесятых. Вы закончили кафедру права МГУ и вас оставили на кафедре, поскольку вы были лучшим на курсе. В это время резидентом, начальником московской станции СИС был небезызвестный сэр Джеффри Ровен. Тогда он еще не был возведен в рыцарское достоинство. Он-то вас и завербовал тогда. Доказать я это не могу — но знаю. Вы были кротом, агентом глубокого залегания, одним из козырей сэра Джеффри. Он дал вам задание, в какую сторону двигаться — и оставил вас в покое. Вы никак себя не проявляли — и поэтому вас так и не смогла разоблачить контрразведка. Любой агент сыплется на проявлении интереса, и на передаче информации — на одном из двух. Вы же — не делали ни того ни другого. Сэр Джеффри приказал вам внедриться в националистические круги и ждать сигнала. Совсем недавно — сигнал был дан.
— Богатое воображение — вздохнул профессор — вам бы детективные повествования писать, сударь. Имели бы успех у дам.
— Возможно. Возможно, я и напишу об этом когда-нибудь — когда будет разрешено. Но дело не в этом. Если честно, профессор, я восхищаюсь британской разведкой, нам не достичь ее высот, пусть наши контрразведчики и оставляют ее регулярно с носом. У них нет друзей, они готовы устроить атомный взрыв в Североамериканских соединенных штатах, чтобы вызвать войну. У них совести, нет чести. У них единственный идеал — их маленький, стоящий в Северном море остров, который когда-нибудь накроют ракетно-ядерным ударом, потому что больше нет сил это терпеть. Когда идет игра — они ухитряются играть по обе стороны стола — и не проигрывают. Вот и здесь — персидский гамбит они разыгрывали одновременно с двух сторон. Шахиншах Мохаммед купился на обещание поддержать независимую Персию, а возможно — и на обещание поддержать великую Персию, включающую в себя некоторые районы Афганистана и нашего Междуречья. Его сын, ставший Махди — купился на саму идею стать Махди, воителем исламского мира, который объединит Восток и Запад своим мечом. И если для этого надо будет убить родного отца — ну, что же, невелика жертва ради всемирного халифата, не так ли? Кстати, злодейски убитый принц Хусейн хоть и учился в Британии — но почему-то стал сторонником России, странно, правда? Вы, профессор, будучи резидентом британской разведки в зоне Междуречья, посланником британской империи в стане крайне правых антигосударственных националистических организаций должны были дискредитировать раз и навсегда Россию и ее патриотов, устроив в САСШ бойню. Такую бойню, что России пришлось бы воевать, были бы убиты миллионы, а возможно десятки миллионов русских людей, а само слово «русский патриот» навеки воспринималось бы как проклятье. Знаете, больше всего я не понимаю, как можно жить в такой стране, как Россия и не быть ее патриотом. Это самая большая страна в мире. У нас есть все, что нужно для жизни, мы можем жить там, где минус пятьдесят, а можем — там, где плюс пятьдесят. У нас в стране — порядок, на нас никто не осмеливается напасть в открытую, у нас в стране закон — не пустой звук. Кстати, Его Величество Николай Третий недавно объявил себя шахиншахом Персидским, а территорию искалеченной по вине таких как вы Персии — частью Российской Империи, подчиняющейся ее законам. Это было сделано не потому, что ему не хватало земель во владении — а потому, чтобы и персы могли жить, не опасаясь ночного стука в дверь. Чтобы они стали людьми и жили по человеческим, а не по волчьим законам. Знаете, жить без страха — для нас это нормально, для них же — роскошь. Наш Государь правит нами сообразно требованиям чести и повелениям совести, он задумывается о будущем, а не о выборах через четыре года. Вот и я думаю — как можно жить в России, не будучи ее патриотом? И почему надо ее предавать, когда можно просто уехать, и жить там, где нет нужды лгать и предавать? Не подскажете, профессор?
— Вы не поймете — устало сказал профессор — с вами невозможно разговаривать. Вы твердите то, что в вас заложили с детства.
— Поверьте, я пойму. Ну же, профессор, откройте душу. Если честно — я восхищаюсь и вами. Использовать в своих целях Абашидзе и Аль-Бакра, манипулировать ими — при том, что они вас ни в грош не ставили. Использовали в качестве адвоката на своих омерзительных судилищах и презирали вас. Каким-то образом скомпрометировали Белова — я не знаю как, но это вы сделали, что он переродился и встал на путь экстремизма. Любой творец жаждет возгордиться своим творением, это же — ваше. Клянусь честью, что я попытаюсь вас понять. И клянусь честью, что когда вы мне все расскажете — я встану и уйду, а вы останетесь живы. Вы знаете, что такое, когда дворянин клянется своей честью профессор, не так ли? Знаете…
Какое-то время профессор боролся сам с собой. Это нормально, любой человек и впрямь полон гордыни, любой человек жаждет славы. Почти любой — я знал только одного, который не жаждал. Он не победил своего врага, и я его тоже победить не смог. Он просто заигрался и погиб, и сейчас был похоронен на частном кладбище в штате Мэриленд. Интересно, те венки, которые я возложил на его могилу от своего имени и от имени Кахи Несторовича — все еще там? Надо бы позвонить и распорядиться, чтобы обновили.
Но все-таки профессор решился.
— Это сложно будет понять, сударь.
— По крайней мере, попытаюсь. Клянусь.
— Хорошо. Тогда построим разговор в форме вопросов и ответов. Вы, кстати тоже можете задавать свои вопросы мне, только не перебивайте.
— Договорились.
— Хорошо. Тогда ответьте мне — что такое Россия?
— Интересный вопрос. Для меня это Родина.
— Ожидаемо. А если еще подумать. Если мыслить в территориальных рамках — что такое Россия?
— Вы имеете сказать — самое большое государство на планете?
— Почти. Но дело — не в этом. Хорошо, зайдем с другой стороны. Вы ненавидите Британию?
— Да — не задумываясь, ответил я.
— Честно. За что?
— Она наш враг.
— Снова честно. А почему?
Интересный вопрос…
— Я сам много раз задумывался — почему? Когда начиналась это все — я говорю еще про Вторую Отечественную — можно было бы разрешить все проблемы куда меньшей кровью. А Россию и вовсе можно было не трогать, ведь Россия ничем не угрожала Великобритании и не испытывала к ней враждебных чувств. Но нет, они начали действовать. Возьмем только события новой и новейшей истории. Первым делом, они попытались спровоцировать войну, когда мы к ней не были готовы, попытались вбить клин между Россией и Германией, хотя мы две родственные страны, даже наши престолы связаны родственными узами. Когда Япония напала на нас и отняла часть русской земли — британцы всеми силами помогали Японии. Когда в стране появилась революционная зараза — британцы всеми силами культивировали ее, как доктор культивирует в пробирках смертоносные микроорганизмы, чтобы потом выпустить их на волю, в мир, чтобы люди болели и умирали. Тысячи русских людей пролили кровь в братоубийственной бойне шестнадцатого года — в этом немалая роль Британии, это они растили в пробирке большевистскую заразу. В войне Британия сколотила коалицию всех стран против нас — и была позорно бита, а мой прадед геройски погиб при прорыве флота к британским берегам. Потом, все эти годы — британцы только и делали, что старались нанести России вред, несколько раз, едва не спровоцировав войну. Когда появилось ядерное оружие — британцы сразу придумали план «Чариотир», Колесничий, а их премьер Черчилль, седьмой из рода герцогов Мальборо открыто призвал весь мир воевать против России. Если бы Германия не помогла нам тогда, исключительно из-за понимания, что разобравшись с нами, Британия возьмется и за нее, если бы у нас не появилась собственная атомная бомба — не было бы ни меня, ни вас. Мы бы просто не разговаривали здесь, потому что нас всех, нашу страну сожгли бы в атомном пламени. В Бейруте меня чуть не убили — и все это тоже устроили британцы. Целый город погиб из-за них, а моя…