– Фертихь! – крикнул, перекрывая общий шум, Гюнтер.
И засмеялся. Уже по-настоящему.
* * *Огромный костер плевался в небо искрами и целыми столбами огня – кто-то водрузил в центр дубовый пень, и тот, с воем всосав в себя половину костра, работал, как печная труба. Вкусно пахло шашлыками, и девчонки, разом перезнакомившиеся, тараторили на мгновенно образовавшейся смеси немецкого, русского и… английского. Мальчишки, как ни странно, хором ревели «Калинку» – знаменитую тем, что в ней нет ни единого непроизносимого для немца русского «р».
Наверное, я тоже немец, кисло подумал я и, удобнее устроив ноги, прислонился спиной к камню. Луна проложила по воде Волги дрожащую «дорожку к счастью», откованную из листового золота.
Плечо коротко и тупо дергало. Танюшка хорошо наложила повязку… но лучше бы она сама осталась со мной. А она убежала к костру. Правда, звала с собой, и очень настойчиво. Мне не хотелось к людям, я огрызнулся. Она, кажется, обиделась. Может, стоило попросить прощения – она бы тогда наверняка осталась. Но для меня извиниться – все равно что раскусить лезвие: теоретически возможно, практически – не хочется пробовать.
Светлое от луны небо перечеркнули сразу несколько падающих звезд – метеоритов. Мне почему-то хотелось сразу плакать и смеяться.
Я чувствовал себя неуютно. Словно я в чужой одежде.
– Почему ты сидишь один, князь?
Я вскинул голову. Лунный свет превратил лицо подошедшего мальчишки в серебряную маску с черными пятнами. Он говорил по-русски с сильным акцентом, но правильно.
– Я присяду тут? – мальчишка указал на камень возле меня. Я кивнул, немец сел, и я вспомнил его – когда мы знакомились, он представился то ли Йенс, то ли Лэнс… Но тогда и не намекнул, что говорит по-русски. – Так почему ты один, князь?
– Не называй меня так, – поморщился я. – Не князь я никакой.
– Князь – это слово, – сказал Йенс-Лэнс. – Можно сказать «конунг», «вождь», «князь» – или вообще ничего не говорить. Важно быть. Ты вышел драться, значит, ты князь.
– Да просто я один учился фехтовать, – отмахнулся я и охнул от боли.
– Когда меня ранили первый раз, я визжал, как поросенок. – Он засучил ветхую джинсовую штанину и показал грубый шрам над левым коленом.
– Слушай, – признался я, – я забыл, как тебя зовут…
– Йенс Круммер, – не обиделся он. Устроился поудобнее и поставил подбородок на кулак упертой в колено руки. Левой Йенс придерживал у паха рукоять недлинного широкого меча с простой крестовиной. – Я у Хунтера что-то вроде комиссара. Хочешь, – он повернулся ко мне, – я расскажу тебе кое-что интересное об этом месте? – Я кивнул. – Начнем вот с чего: вы уже догадались, что мы – это реплики?..
…Больше года назад девятнадцать мальчишек и двенадцать девчонок из баварского города Регенсбург во время похода оказались в окрестностях своего города – но в этом мире. Их, в отличие от нас, забрали всех разом.
Весь этот год они странствовали – от Атлантики до Урала, нигде подолгу не задерживаясь и часто вступая в стычки. В этом мире было много гадесов – тут их называли урса, как они сами себя, – настоящими ордами приходивших с юга. И не так уж мало отрядов, подобных людям Гюнтера – подобранных именно по национальному признаку. Некоторые странствовали. Некоторые оседали на местах, приглянувшихся им. С некоторыми можно было договориться мирно.
Объединяло всех одно – это были дети и подростки. Безумие, но тут не взрослели!!! И никто не мог объяснить, как и почему это происходит, – а ведь не все гибли в боях…
Но это была лишь одна из загадок странного и редконаселенного мира. Йенс обладал умом, который называют «аналитическим», однако и он мало что понял, хотя очень старался. И о многом рассказал мне – возле реки, недалеко от праздничного костра, в эту ночь…
…– Это не совсем Земля, – говорил Йенс, откинувшись к камню возле меня. – Тут есть странные места и странные существа. И вообще много странного. Держитесь подальше от Сумеречных Мест – это такие… ну… как будто серый туман, они где угодно могут быть, войдешь – и не вернешься.
– Здесь совсем нет поселений? – спросил я. – Я имею в виду – как в книжках, брошенных городов, все такое?
– Я понял, про что ты… Нет, тут никогда не было своей какой-то цивилизации. Никаких брошенных городов с их тайнами и опасностями… Хотя – подожди… – Йенс задумался и свел брови; его лицо стало похожим на иллюстрацию к приключенческой исторической книжке. – Семь месяцев назад мы добрались до Евфрата. И нашли в тех местах парнишку-болгарина. Он был при смерти и умер, но перед этим бредил. Я кое-что понял. Он говорил о Городе Света. И плакал, что смог бежать один. Но я так и не понял, о чем он.
Мы помолчали. Йенс обнажил меч до половины и рассматривал его.
– Вот еще загадка, – сказал он. – Откуда тут оружие? Почему именно такое? Огнестрельное иногда попадает сюда с Земли с хозяевами. А это, холодное?
– Загадки, загадки… – пробормотал я. – Послушай, Йенс. Как ты думаешь, есть ли у всего этого цель? Или это какие-то случайности?
– Не знаю, – признался Йесн. – Один голландец, мой друг, считает, что все это, – немец повел рукой, – огромная военная школа. Ребята и девчонки копируются какой-то цивилизацией, их помещают сюда, через какое-то время тех, кто остается жив, забирают куда-то на службу.
– Вообще-то похоже… но глупо, – заметил я. – Все пущено на самотек – мол, живите, как хотите… Ну ладно, ты не знаешь, но что ты думаешь?
– А ты скажешь мне, что думаешь ты? – Я кивнул, Йенс вздохнул: – Хорошо. Я не верю в инопланетян и все такое прочее. Мне кажется, мы просто попали в какой-то пространственный разлом, канал, называй, как хочешь.
– Знаешь, я думаю так же, – сказал я. – Но это ни фига не объясняет всего остального. Оружия, того, что здесь, ты говоришь, не взрослеют…
– Объяснить можно все, – возразил Йенс.
– Притянуть за уши можно все, – ответил возражением я. – Ты не знаешь, давно ли все это действует?
– Точно не знаю, – покачал головой Йенс. – Но мы находили могилы начала XVIII века.
– А тут что, по одному отряду из каждой страны? – продолжил расспросы я.
– Нет, – ответил немец. – Неразбериха с этим, как и со многим другим. Но не по одному – точно. И не спрашивай о попытках объединения. Слишком много людей, слишком огромны расстояния. Если отряд встречает другой во время схватки с урса – так почему-то называют здесь чернокожих тварей, – помогает, чтоб по-другому было, я не слышал даже. Но это все. Ну, есть еще друзья в разных отрядах, не без этого. Но встречи нечасты, случайны даже. Знаешь, тут многие возвращаются к обычаям предков. – Йенс потянул себя за одну из кос. – А кое с кем просто становится опасно иметь дело… В какой-то степени это Нэверленд, страна, где никогда не вырастают. Читал про Питера Пэна?
– Да, – кивнул я. – Скажи, Йенс, а тут… м-м… рождаются дети?
– Ты скучаешь по дому? – вместо ответа спросил он. Я снова кивнул. – А хочешь вернуться?
– Нет, – ответил я. И объяснил: – Мне хочется домой, Йенс. Очень хочется, до… до слез. Но я понимаю, что теперь я там лишний. Я люблю маму, но она меня не может любить. Я скучаю по ней, но она по мне не может скучать. Для меня она пропала, но я-то для нее не пропадал… Если я вдруг вернусь, что я скажу ей? Она разве что поразится невероятному сходству и скажет: «Мальчик, иди домой. Олег в школе, он скоро придет…» Мне – всем нам – придется жить здесь. И я хочу знать, как и для чего.
– Как и для чего… – повторил Йенс. – Как и для чего – это вопрос… Знаешь, по чему я больше всего скучаю? По своему видеомагнитофону. Я всего месяц им попользовался. Знаешь, что такое видео?
– Нет. – Я покачал головой.
– Эх ты, человек из-за железного занавеса, – необидно усмехнулся он. – Это магнитофон, но воспроизводит не только звук, но и… изображение.
– Ого, – вежливо сказал я. – А откуда ты знаешь русский?
– Я его начал учить в восемьдесят пятом, когда у вас началась перестройка, – объяснил Йенс. – Думал съездить в Россию.
– В каком-то смысле твоя мечта сбылась, – заметил я.
Йенс хмыкнул:
– Да уж…
– Слушай. – Я сел удобнее. – А сколько вообще тут можно… ну, протянуть?
– Говорят, в среднем – пять лет, – спокойно ответил Йенс. – Я видел одного финна, он попал сюда в начале века…
– В начале века?! – на этот раз я действительно был потрясен.
– Да. Но это не просто исключение. Это потрясающий случай. В среднем пять лет, – повторил он. – Хочешь еще один совет? Тренируйтесь. Учитесь стрелять. Учи своих фехтовать. Сам учись боксировать, бороться, и другие пусть учатся. Учитесь метать ножи. Учитесь. Учитесь. Учитесь. Тренируйтесь. И лучше не оставайтесь на одном месте… У тебя есть блокнот или бумага?
– Нет, – покачал я головой.
– Черт… – Он достал из кармана самодельной куртки потрепанный толстый блокнот с огрызком карандаша. – Смотри, я начерчу и напишу кое-что…
– Нет, – покачал я головой.
– Черт… – Он достал из кармана самодельной куртки потрепанный толстый блокнот с огрызком карандаша. – Смотри, я начерчу и напишу кое-что…
Луна светила ярко, да еще и отражалась от воды. Йенс стал быстрыми и точными движениями набрасывать карту – Европа, север Африки, Малая Азия… Местами он ставил крестики и, задумываясь, писал мелким почерком по-русски – объяснял, кого можно встретить в этих местах. Указал он и несколько постоянных поселений.
– Та зеленоглазая с аркебузой, – вдруг спросил Йенс, вырывая двойной лист из блокнота, – которая подбежала к тебе, а потом перевязывала – твоя девчонка?
– Да, – коротко ответил я. (Танюшка-то не слышит.)
– Береги ее, русский. Ты спросил – могут ли тут рождаться дети? Нет, не могут. Заниматься сексом – да, тут это делают, часто и неплохо, но дети – почему-то нет… Ну что ты смутился?
– Я? Глупости… Родиться тут, чтобы вырасти с мечом в руках и умереть? Знаешь, Йенс, я никогда не думал о своих детях. Но не уверен, что хочу для них такой жизни. Я хочу разобраться. И сделать так, чтобы… не знаю, как. – Я сбился и умолк.
– Я сказал тебе, что не верю в пришельцев и прочую чушь. – Йенс почесал нос. – Я не верю, это так. Но я не верю и в то, что здесь все происходит само по себе. За этим кто-то стоит. Это видно хотя бы по тому, как действуют урса. И еще по тому, как они интенсивно атакуют тех, кто забирается слишком далеко к югу. Мы это на себе испытали.
– Значит, есть что-то на юге? – быстро спросил я.
– Может быть, – согласился Йенс.
– Город Света, про который говорил болгарин?
– Не знаю, – признался немец. – Все, что угодно. Или все-таки ничего… Знаешь, в чем беда нашего образования? – вдруг спросил он. – Чем больше ты знаешь, тем труднее тебе принять решение. Туповатым всегда легче с этим… Вот это все, что я могу рассказать тебе.
Мы снова надолго замолчали. А костер горел, и смеялись вокруг него ребята и девчонки, и с десяток луженых мальчишеских глоток грянули:
А в ответ Игорек Северцев в ужасе завопил:
– Замолчите, несчастные! Как вы поете?!
«Пять лет, – подумал я. – В среднем пять лет». Мне стало холодно, словно от реки подул ледяной ветер.
– Олег. – Я почувствовал, как рука Йенса легла на мое колено. – Я раньше тоже думал об этом. Ты прав, мы живые люди, мы хотим жить, и как-то не утешает та мысль, что дома еще кто-то остался. В начале всего этого я просыпался в поту и плакал: «Меня не будет!» А сейчас этого нет. Просто печально – столько хочется увидеть и узнать, а времени может не хватить…
– Я не о себе подумал, – скомканно сказал я. – Знаешь, Йенс, правда не о себе… Понимаешь, эти ребята и девчонки – они не просто мои друзья. Они… как бы сказать? Попробуй понять. У меня много… было много знакомых, мне даже казалось, что они – мои друзья. А потом я понял, им было все равно, какой я. Они мной вполне довольствовались, не пытались заставить меня быть лучше, чем я есть. А с этими, – я мотнул головой назад, – я ссорился и ссорюсь. Потому что им не все равно, какой я и что со мною. И мне не все равно… Не все равно, что с ними будет…
– Я понял, – тихо ответил Йенс. – Тогда учи их фехтовать.
ответил я, улыбаясь,
– Ты знаешь Гарсиа Лорку?! – обрадовался Йенс.
– Я вообще люблю стихи, – признался я.
Йенс поднялся и гибко потянулся:
– Пойду искупаюсь… Пошли?
– Я не умею плавать, – признался я.
Немец наставительно сказал:
– Учись… Эй, а хочешь, сейчас попробуем?
Я посмотрел на лежащую поперек Волги золотую дорожку.
– Пошли.
Олег Чухонцев* * *Костер еще не прогорел – угли давали самый хороший жар, пень не переставал постреливать струйками пламени, похожий на раскоряченного черного осьминога. И наши, и немцы спали вокруг костра кольцом, ногами к пеплу, закутавшись кто во что и прижавшись друг к другу.
– Часовых не поставили, – сказал я. Йенс не успел ответить, мы увидели Андрюшку Соколова, он сидел у деревьев подальше и коротко махнул рукой. Наверное, и немец-часовой тоже где-то был…
А в следующий миг в предрассветном сумраке, пропитанном плавающим туманом, я различил, что спят не все.
Танюшка сидела у костра, скрестив ноги и спрятав руки под мышками. На плечи у нее была накинута Сережкина куртка, а он сам спал под одной с Вадимом. Когда мы подошли, она только посмотрела из-под спутанных волос – и снова уставилась в угли.
Йенс молча обогнул костер и улегся где-то среди своих, я сразу перестал его различать, да и забыл о нем, если честно. От реки тянуло холодком. Я сел рядом с Танюшкой и молча начал разуваться.
– Поешь, – тихо сказала она, протягивая две палочки шашлыка, уже покрытого белесым жиром, а на них – тонкий ломоть лепешки. – Это немцы дали, из чего-то-там дикого. Почти как хлеб… Я рецепт постаралась запомнить… Ешь, ешь. Хорошо поговорили?
– Я потом расскажу всем, Тань, – пообещал я и занялся шашлыком.
Не люблю, когда на меня смотрят во время еды. Но Танька смотрела. И мне не было неприятно.
– Я очень за тебя испугалась, – сказала она. – Я так испугалась. Ты даже не представляешь, как я за тебя испугалась.
– Надо привыкать, Тань. – Я бросил одну палочку на угли, и жир на ней вспыхнул сине-рыжими язычками. – Тут по-другому не бывает. Я это до конца только вот сейчас понял, когда с Йенсом поговорил.
– Всю ночь протрепались, – укоризненно сказала она. – У тебя же есть часы, видел же, который час! – и вдруг она фыркнула, а потом засмеялась.
Я понял, что она вспомнила нашу первую встречу – в парке, год назад, когда мы с ребятами спросили у незнакомой девчонки, который час, а в ответ из кустов вымахнул здоровенный черный дог. И как мы спрашивали, можно ли нам теперь идти дальше…
– Ты сама-то ела? – все еще улыбаясь, спросил я.
Танюшка закивала:
– Ела, ела… Ты тоже ешь и ложись спать.
– Тань, – я очистил вторую палочку и подобрал с ладони хлебные крошки, – ты меня ждала? – Она наклонила голову. – Спасибо, – еле слышно добавил я.
– Вместе укроемся, – проговорила она, снимая куртку. – Вот, Сережка позаботился.
Я не понял, услышала ли она мое «спасибо»…
…Мы улеглись спина к спине и подоткнули куртку с боков, вытянув ноги ближе к неостывшему костру.
– Спи, Танюшк, – неожиданно ласково сказал я, и у меня почему-то защипало в носу. Она повозила плечами и как-то удовлетворенно вздохнула.
А я подумал, что спать не буду – я и не устал вроде, и совсем не хочу.
Только вот думал я все это уже во сне.
* * *– Куда пойдете?
Немцы уже уходили по тропинке – головами все еще в тумане, над чем я хотел пошутить, но сообразил, что Йенс не поймет. Поэтому спросил то, что спросил.
– Пойдем в Сибирь, – сказал Йенс, держа обе ладони на рукояти своего меча. – Зазимуем где-нибудь на Урале, наверное. А вы?
– Пока не решил, – ответил я, пожимая ему руку первым. Он задержал мои пальцы:
– Так пойдемте с нами?
– Нет, – отказался я с сожалением. – Спасибо, конечно, но… нет.
– Как знаете. – Он сильно тряхнул мою руку и широким шагом отправился догонять своих. Потом остановился, обернулся, крикнул: – Увидимся еще! Время будет – увидимся!
Я махнул рукой. И, повернувшись к своим, улыбнулся им, стоящим какой-то печальной стеночкой шагах в двадцати.
– Ребята, – сказал я, – надо серьезно поговорить. Обо всем сразу.
Все закивали, хотя тему я сформулировал крайне расплывчато. Но мы толпой потянулись на место нашей стоянки.
– Душевные люди, – оценил немцев Саня. Остальные молчали. Странно, но почему-то после моих слов на всех накатило серьезное настроение с размышлениями о своей будущности.