Допив остатки пива, я бросил кружку на пол левой рукой. Звон осколков отвлек внимание Паука, и я резко ударил его кулаком, втопив его нос в его глупую физиономию. Прежде чем напарник Паука успел вынуть оружие, я обхватил его руками за плечи и вылетел вместе с ним в открытое окно за его спиной.
Полсекунды я не слышал ничего, кроме потока ветра и бешеного биения своего сердца. Потом мы грохнулись на землю, и я всем своим весом в сто восемьдесят фунтов придавил тело противника, окунув его лицом в грязь. Глухой треск дал понять, что от падения бугай сломал себе несколько ребер. Я скатился с него и поднялся на ноги. Во мраке улицы луна казалась ослепительно-яркой. Я глубоко втягивал воздух, чувствуя, что с головы сочится кровь. Парень с рябым лицом попытался привстать, но я ударил его ногой по голове. Он простонал и перестал шевелиться.
Я смутно сознавал, что в результате падения повредил себе лодыжку, но был еще слишком взвинчен, чтобы чувствовать боль. Надо было спешить и завершить дело прежде, чем мое тело начнет стонать от причиненного ему вреда.
Когда я снова вошел в «Девственницу», Паук, с разбитым в кровь носом и кинжалом в руке, уже стремительно спускался по лестнице. Он огрызнулся и отчаянно накинулся на меня — явная глупость с его стороны, но Паук относился к числу людей, которых приводит в ярость малейшая боль. Я ринулся вперед и бросился ему под ноги, ударив его плечом по коленям, и Паук покатился вниз по ступеням. Обернувшись назад с намерением довершить дело, я увидел белый осколок кости, торчащий из руки Паука у запястья, и понял, что дальнейшее применение силы бессмысленно. Паук поддерживал поврежденную руку и визжал, точно новорожденный младенец.
Наверху большинство посетителей заведения жались к стенам в ожидании исхода драки. Пока я был занят внизу, Танкред обзавелся тяжелой деревянной дубинкой и теперь воинственно постукивал ею по растопыренной пятерне. Его увечное лицо скривилось в злобную маску смерти, по рукояти дубинки бежала длинная полоса углублений под пальцы, но в глазах был заметен испуг, и я знал, что легко совладаю с ним.
Я нырнул вниз, и деревянная палица просвистела над моей головой, затем я ударил его кулаком в брюхо. Танкред зашатался и попятился назад, тяжело дыша и беспомощно размахивая дубинкой. Со второго броска я схватил его за запястье и яростно скрутил руку, подтягивая его к себе. Танкред взвыл от боли и выронил оружие. Я поймал его взгляд. Рваные губы Танкреда дрожали от злобы, и я сокрушил его мощным ударом, от которого у Танкреда подогнулись колени.
Он лежал у моих ног и жалобно скулил. Небольшая толпа зевак сверлила меня застывшими взглядами: раздутые от пьянки носы и тупые миндалевидные глаза, зверинец рожденных в близкородственном браке уродцев, дышащих через рот пропойц и прочей швали. Меня так и подмывало схватить дубину Танкреда и обрушиться на них, поколотить эти бестолковые головы — трах-трах-трах, — пропитать древесину их кровью. Я сдержался, сказав себе, что мое желание вызвано только парами амброзии. Пора было с этим кончать, но не так быстро. Довершить дело следовало театрально. Мне хотелось, чтобы это отребье разнесло молву о том, что они видели здесь.
Я подтащил безвольное тело Танкреда к соседнему столу и растянул одну его руку на деревянной столешнице. Прижав к ней его ладонь своей левой рукой, я крепко схватился правой за его мизинец.
— Где наша граница? — спрашивал я, загибая назад его палец до хруста.
Танкред скулил, но молчал.
— Где проходит граница? — продолжал я, ломая следующий палец. Танкред залился слезами, с трудом глотал воздух и едва не лишился способности говорить. Но ему стоило попытаться. Я загнул еще один палец. — Вторая рука пока осталась у тебя целой и невредимой! — рассмеялся я. Не знаю, было ли это действием разыгранной пьесы. — Где наша граница?
— Канал! — провизжал Танкред. — Граница идет по каналу!
Только его стенания нарушали молчание зала. Наслаждаясь моментом, я повернулся к зрителям и продолжил речь негромким голосом. Достаточно было, чтобы мои слова слышали первые ряды публики.
— Ваша деятельность заканчивается у канала. Забудете об этом снова — и по нему поплывут ваши тела.
Оттянув Танкреду последний палец, я отпустил его. Танкред рухнул под стол, я развернулся и медленно зашагал к выходу. Паук скорчился у подножия лестницы и, когда я проходил мимо, отвел взгляд.
Пройдя несколько кварталов к востоку от убежища Танкреда, я остановился возле уличной стены и оперся о нее рукой. Амброзия выветрилась, и меня долго рвало, пока, едва дыша, я не сполз вниз по стене, в грязь и рвоту. Некоторое время я стоял там на коленях, дожидаясь, пока пульс не придет в норму. По дороге к дому нога разболелась, и мне пришлось купить костыль у одного из мнимых уличных калек, чтобы как-то проковылять остаток пути.
4
Я проснулся с головной болью и опухшей лодыжкой, точно поденщик с рыболовецкой шхуны за десять золотых в час. Я попытался встать, но в глазах замерцали круги, а желудок возвестил о готовности исполнить на бис вчерашнее представление, так что я снова присел на кровать. Силы небесные! Скоро совсем пропаду, если больше ни разу не вдохну аромата амброзии.
Поток солнечного света, бивший в мое окно, означал, что часы давно пробили полдень. Я всегда придерживался того мнения, что если пропустил утреннюю зарю, то можешь оставаться в постели до вечера, однако у меня были еще дела. Я привел себя в вертикальное положение, затем оделся и спустился вниз.
Как обычно, я занял место у стойки. Адольфус забыл надеть повязку на глаз, и прорезь в его башке взглянула на меня с укоризной.
— Для яичницы слишком поздно. Даже не проси, — (Я подозревал, что час пополудни — довольно позднее время для завтрака, и горько сожалел о том, что мои подозрения подтвердились.) — Мальчишка, который приходил вчера вечером, уже три часа ждет, когда ты проснешься.
— Кофе хотя бы есть? И где именно мой юный друг?
— Кофе нет, а мальчишка в углу.
Я обернулся и увидел, как подросток, с которым мы познакомились прошлым вечером, отделился от дальней стены. Похоже, он обладал особым талантом оставаться незамеченным, или же просто мое похмелье было сильнее, чем я представлял.
— Я бы не стал слоняться попусту под твоей дверью пол-утра, — сказал я. — Чего тебе нужно?
— Работу.
По крайней мере, он был прямолинеен и краток — само по себе это уже кое-что. У меня раскалывалась голова, и я напрягал извилины, пытаясь сообразить, где раздобыть себе завтрак.
— И чем же ты можешь мне быть полезен?
— Я мог бы выполнять ваши поручения. Как прошлым вечером.
— Похоже, ты решил, что я часто натыкаюсь на трупы пропавших детей. Только то, что произошло вчера, — редкий случай. Боюсь, я не смогу позволить себе содержать постоянного работника, который будет сидеть и ждать, когда такое снова случится. — Мое возражение, казалось, мало поколебало его намерения. — Чем, по-твоему, я занимаюсь?
Мальчишка лукаво улыбнулся, словно он совершил какую-то гадость и теперь был рад случаю признаться мне в этом.
— Вы держите в своих руках весь Низкий город, — ответил он.
О, каким сладким было это местечко!
— Гвардия могла бы с этим поспорить, — парировал я.
Малец фыркнул. Надо сказать, не без оснований.
— У меня была долгая ночь. Я не в духе обсуждать этот бред. Скройся с глаз моих.
— Я могу быть на посылках, передавать вести, все, что потребуется. Я знаю все улицы как свои пять пальцев, я умею драться, и никто не увидит меня, если только я этого не захочу.
— Послушай, шкет, это работа для одного. И если бы я и решил завести помощника, то первым делом нашел бы такого, у кого яйца отвисли.
Оскорбление едва ли смутило его. Он слыхал выражения и похлеще, уж это наверняка.
— Разве вчера я не справился? — ответил он.
— Вчера ты прошел шесть кварталов и не подвел меня. Я мог бы этому научить любую собаку, и мне не пришлось бы ей даже платить.
— Тогда дайте мне новое поручение.
— Я задам тебе хорошую трепку, если ты не слиняешь отсюда, — ответил я и изобразил рукой жест, словно намереваясь отвесить ему оплеуху.
Судя по реакции мальчика, угроза не произвела на него впечатления.
— Клянусь Заблудшим, ты маленькая надоедливая бестия. — Спуск по лестнице разбудил дикую боль в лодыжке, и вся эта болтовня лишь усиливала агонию пустого желудка. Я порылся в кармане и вынул оттуда серебреник. — Живо отправляйся на рынок и принеси мне два красных апельсина, миску абрикосов, моток веревки, кошель для монет и нож для подрезки деревьев. И если я не получу назад полсеребреника сдачи, значит, ты или плут, или слишком туп для того, чтобы суметь выторговать справедливую цену.
Мальчишка умчался с такой прытью, что я было засомневался, запомнил ли он все, о чем я просил. В этом подростке было что-то особенное, отчего я не рискнул бы поставить против него. Я развернулся и принялся ждать свой завтрак, но вскоре мое внимание привлекла хмурая верхушка каланчи Адольфуса.
Мальчишка умчался с такой прытью, что я было засомневался, запомнил ли он все, о чем я просил. В этом подростке было что-то особенное, отчего я не рискнул бы поставить против него. Я развернулся и принялся ждать свой завтрак, но вскоре мое внимание привлекла хмурая верхушка каланчи Адольфуса.
— Хочешь что-то сказать?
— Не знал, что тебе нужен напарник.
— А чего ты хотел от меня? Чтобы я надавал ему тумаков? — Я медленно растирал двумя пальцами виски. — Есть новости?
— Через несколько часов начнутся похороны Тары у церкви Прачеты. Думаю, ты не пойдешь?
— Думаешь неправильно. Есть еще что-нибудь интересное?
— Ходят слухи о твоей встрече с Заячьей Губой, если ты спрашиваешь об этом.
— Об этом, об этом.
— Тогда я все сказал.
Именно в эту минуту мой мозг словно решил, что настало самое время вырваться из многолетнего заточения, и начал яростно, хотя и безуспешно, пробиваться наружу. Аделина издали заметила мои мучения и поставила на огонь котелок с кофе.
Меня отпаивали второй чашкой темного и сладкого напитка, когда вернулся мальчишка. Он водрузил мешок с покупками на прилавок и положил рядом сдачу.
— Осталось семь медяков, — сказал я. — Что ты забыл купить?
— Я принес все, что вы просили. — Он не то чтобы улыбался, однако линия его губ заметно приподнялась. — Я стащил нож.
— Так ты карманник? Мои поздравления. Подходящая компания. — Я вынул из мешка апельсин и начал чистить его. — У кого брал фрукты, у Сары или у Ефета-островитянина?
— У Ефета. У Сары наполовину гнилье.
Я съел одну дольку плода.
— Кто у него сегодня в помощниках, сын или дочь?
— Дочь. Сына уже несколько недель нет в городе.
— Какого цвета у нее сегодня рубашка?
— Она сегодня в серой фуфайке, — последовал ответ после непродолжительной заминки. Полуулыбка мальчишки вернулась. — Но вы бы все равно не узнали, говорю ли я правду, потому что вы еще не выходили сегодня на улицу.
— Я бы узнал, лжешь ты мне или нет. — Прикончив апельсин, я бросил кожуру на прилавок и ткнул сорванца двумя пальцами в грудь. — Я всегда все узнаю.
Он кивнул, не сводя с меня глаз.
Я сгреб мелочь в кошель, который мальчишка купил для меня, и соблазнительно держал его в руке перед собой.
— У тебя есть имя? — спросил я.
— Ребята зовут меня Воробьем.
— Считай это остатком недельной платы. — Я бросил ему кошель. — Потрать часть денег на новую рубаху, а то ты похож на пугало. И будь вечером тут. Возможно, ты мне понадобишься для дела.
Мальчишка принял свое повышение без ответа и проявления чувств, будто оно и вовсе не имело для него значения.
— И прекрати воровать, — добавил я. — Если работаешь на меня, значит, не тянешь из бюджета соседей.
— Что значит «тянуть из бюджета»?
— В данном смысле — не воровать. — Я кивнул головой на выход. — Пошел, — (Мальчонка направился к двери, хотя и без особой спешки. Я вытащил из мешка второй апельсин. Лицо Адольфуса вновь приняло хмурое выражение.) — Хочешь мне что-то сказать?
Он покачал головой и снова принялся намывать стаканы, что остались с прошлого вечера.
— Ты такой же притворщик, как подушка из камня. Выкладывай, что у тебя на уме, или прекрати метать в меня колючие взгляды.
— Ты же не плотник, — ответил он.
— Тогда какого черта мне понадобился этот нож для подрезки деревьев? — спросил я, помахивая инструментом. Грубые губы Адольфуса продолжали кривиться. — Ты прав, я не плотник.
— И не кузнец.
— Кто бы в этом сомневался.
Адольфус резко поставил большую пивную кружку, вспышка гнева напомнила мне случай в Апре, когда эти громадные руки расплющили череп дренца с такой легкостью, с которой я раздавил бы яйцо, кровь и мозги фонтаном выплеснулись наружу.
— И если ты не плотник и не кузнец, тогда какого дьявола тебе брать мальчишку в ученики?
Последнюю фразу Адольфус выпалил в меня с изрядным количеством слюны.
Пустота в том месте, где когда-то у него сидел глаз, давала ему несправедливое преимущество, и я потерял контакт.
— Я не осуждаю тебя за твое ремесло, — сказал он. — Но оно не из тех, которым следует обучать ребенка.
— Что дурного в том, что он принес мне завтрак?
Адольфус недоверчиво пожал плечами.
Разделавшись со вторым апельсином, я принялся за абрикосы в относительной тишине.
Ужасно, когда Адольфус не в духе. Меня это огорчает. Отчасти оттого, что всякий раз, когда с ним это случается, требуются усилия половины города, чтобы улучшить ему настроение, но главным образом оттого, что просто противно смотреть на то, как киснет здоровый бугай.
— У тебя сегодня поганое настроение, — начал я.
— Ребенок, — ответил он.
Он явно подразумевал не того, который только что вышел за дверь.
— Мир болен, и это не первое тому свидетельство.
— Кто станет стараться ради ребенка?
— Гвардия займется расследованием, — ответил я, хотя и сам понимал, какое это слабое утешение.
— Гвардия не смогла бы отыскать и шлюху в борделе.
— Они призвали на помощь Корону. Двух расфуфыренных агентов. Послали даже за гадателями. Что-нибудь найдут.
— Ребенок-то может рассчитывать на правосудие, но душа ее никогда не обретет покоя.
Единственный глаз Адольфуса задержался на мне. На этот раз я не отвел взгляда.
— Это не мои трудности, — сказал я.
— Ты позволишь мучителю девочки спокойно разгуливать по земле? — Следы скитанского говора у Адольфуса проявлялись сильнее во времена его меланхолии. — Дышать нашим воздухом, отравлять воду в наших колодцах?
— Он где-то рядом? Дай-ка его сюда, я найду что-нибудь тяжелое и проломлю ему башку.
— Ты мог бы начать его поиски.
Я выплюнул абрикосовую косточку на пол.
— А кто сказал, что я теперь нарушаю законы?
— Смейся, смейся. Шути, прикидывайся дурачком. — Адольфус снова грохнул кулаком по прилавку, сотрясая толстые деревянные доски. — Только я знаю, почему вчера вечером ты ушел, и помню, как я тащил тебя с поля у Гискана, когда все уносили ноги, и небо дышало смертью, — (Доски стойки пришли в равновесие.) — Не притворяйся, будто тебя это не волнует.
Трудность со старыми друзьями состоит в том, что они помнят о том, о чем сам предпочитаешь забыть. Разумеется, я не обязан был сидеть здесь и предаваться воспоминаниям прошлого. Последний абрикос исчез у меня во рту.
— У меня еще есть дела. Выброси эту чушь из головы и накорми мальчишку ужином, если вернется.
Внезапное окончание нашей ссоры лишило гиганта сил, гнев потух, единственный глаз потускнел, лицо осунулось. Когда я покидал трактир, он бессмысленно протирал тряпкой прилавок, едва сдерживая слезы.
5
Из «Графа» я вышел в подавленном настроении. Обычно я рассчитываю получить от Адольфуса заряд утренней бодрости, и теперь мне не хватало ее, чтобы быть во всеоружии. Да и погода стояла скверная, и я уже начинал жалеть, что не остался верным своему принципу и не провел остаток дня в постели, покуривая сон-траву. Радовало только то, что день клонился к концу.
Неожиданная находка прошлого вечера помешала моим намерениям навестить Рифмача, и мне требовалось загладить вину. Он, конечно, простил бы мне мое отсутствие, причина которого, вероятно, была ему уже известна, но все же нам надо было поговорить. В такое время Рифмач обычно либо давал представление в порту, либо репетировал у себя на чердаке, в доме матери. Его мамаша имела привычку сводить меня с женщинами своей округи, поэтому я решил поискать Йансея сначала на пристани и поковылял в том направлении. Боль в ноге не желала оставить меня в покое, как и похмелье.
Йансей, возможно самый талантливый музыкант в Низком городе, был, кроме того, и чертовски полезным знакомым. Я подружился с ним в свою бытность агентом. Рифмач тогда был членом труппы островитян, вместе с которыми выступал на балах придворных и аристократов. Однажды я спас его от ареста, и взамен он стал снабжать меня информацией: передавать грязные подробности, сплетни, негласные разговоры. Хотя он никогда ни на кого не доносил. Однако позднее мы начали двигаться в противоположных направлениях по лестнице успеха, и в наши дни его таланты пользовались спросом в самых изысканных кругах столицы. Его уши по-прежнему были открыты для меня, хотя цели, к которым я прилагал его дарования, изменились.
Ирония судьбы, которую понимали мы оба.
Я нашел его у западного причала. В окружении горстки равнодушных слушателей он исполнял концерт для барабана кпанлого и декламировал стихи, за которые и получил свое прозвище. Несмотря на его таланты, я, признаться, не встречал уличного музыканта хуже, чем Йансей. Он не принимал заявок, выбирал малолюдные места и грубо обходился со зрителями. Обычно день проходил удачно, если ему удавалось заработать несколько медных монет — поистине скромная награда для человека его способностей. Впрочем, я никогда не видел его унылым, и мне думается, он находил удовольствие уже в том, что выставлял свои неземные таланты напоказ неблагодарной публике. В любом случае он получал достаточно серебра, ублажая своей игрой слух высшего света, чтобы не считаться с доходами от уличных концертов.