Сироты стояли в более просторном, чем предполагали, помещении и гораздо более благоустроенном. Вдоль одной стены шла большая каменная скамья, и на ней лежали простые и опрятные инструменты, включая несколько острых бритвенных лезвий, а также стояла стеклянная миска с клеем и рядом — несколько кисточек с узкими тонкими кончиками. Вплотную к стене стоял стеллаж, сплошь уставленный книгами всех форм и размеров и всевозможными документами, аккуратно сложенными стопкой, или скатанными в трубку, или же скреплёнными скрепками. Полки уходили куда-то в глубину, куда не доставал луч фонарика, и исчезали в темноте, так что невозможно было определить, какой длины стеллаж и какое количество книг и документов он содержит. Напротив книжных полок расположилась элегантная кухня с большой пузатой печкой, несколькими фаянсовыми раковинами и высоким гудящим холодильником; квадратный деревянный стол был уставлен кухонными принадлежностями — от миксера до набора для приготовления фондю. Над столом висела полка с крючками, на которых болтались всевозможные кастрюльки и сковородки, а также пучки трав, вяленая рыба и даже немного копчёного мяса — салями и прошютто (итальянская ветчина, которой бодлеровские сироты однажды вместе с родителями наслаждались на сицилийском пикнике). К стене же была прибита живописная полка со специями, на которой толпились многочисленные большие банки с травами и баночки с приправами; стоял тут также буфет со стеклянными дверцами, сквозь которые виднелись стопки тарелок, миски и кружки. Центр этого огромного пространства занимали два больших, удобных для чтения кресла — на сиденье одного лежала гигантская книга, гораздо больше географического атласа и даже толще большого толкового словаря, а другой готов был принять любого читающего. И наконец, дети увидели непонятное медное сооружение, имеющее вид большой трубы с парой биноклей внизу; оно поднималось вверх и уходило в толщу корней, образующих потолок. Невероятно Смертоносная Гадюка гордо зашипела, как могла бы завилять хвостом собака, выполнив трудное задание, а трое детей огляделись вокруг, сосредоточиваясь каждый на своей области компетенции, иначе говоря, «на той части комнаты, в которой каждый из Бодлеров хотел бы проводить время».
Вайолет направилась к медному устройству и заглянула в окуляры.
— Я вижу океан! — с удивлением воскликнула она. — Это огромный перископ, и он гораздо больше того, что был на «Квиквеге». Наверное, он поднимается на высоту ствола и выдаётся над самой верхней ветвью.
— Кому может прийти в голову смотреть на океан отсюда? — удивился Клаус.
— С такой высоты видны штормовые облака, — объяснила Вайолет, — когда они движутся в эту сторону. Таким образом Ишмаэль и предсказывает погоду — не с помощью магии, а с помощью научного оборудования.
— А этими инструментами он реставрирует книги, — сказал Клаус. — Книги тоже прибивает к этим берегам, как в конце концов и все остальное. Но страницы и переплёты портятся от воды, поэтому Ишмаэль чинит их и ставит на полки. — Клаус подобрал темно-синюю книжку, лежавшую на скамье. — А вот и моя записная книжка, — сказал он. — Наверное, Ишмаэль хотел убедиться, что страницы не промокли.
Солнышко взяла со стола знакомый предмет — мутовку — и поднесла к носу.
— Оладьи, — произнесла она. — Корица.
— Ишмаэль посещает чащобу, наблюдает за штормами, читает книги и готовит блюда со специями, — сказала Вайолет. — Но зачем ему притворяться больным рекомендателем, который предсказывает погоду с помощью магии, зачем утверждать, что на острове нет библиотеки, и настаивать на пресной пище?
Клаус подошёл к большим креслам и приподнял толстый, тяжёлый том.
— Может быть, это нам что-то скажет. — Он посветил фонариком, чтобы сестры тоже увидели странное заглавие на обложке.
Клаус заметил вложенную между страницами полоску чёрной материи, отмечающую какое-то место, и открыл на той странице книгу. Закладка оказалась ленточкой Вайолет, и старшая Бодлер быстро выхватила её, так как розовая лента с пластиковыми цветочками совсем не соответствовала её вкусу.
— Я думаю, это история острова, — сказал Клаус, — написанная в форме дневника. Глядите, вот последняя запись: «Ещё одну личность из мрачного прошлого прибило к нашим берегам — Кит Сникет (см. стр. 667). Убедил остальных бросить на отмели её и Бодлеров, которые и без того, боюсь, уже чересчур раскачали лодку. Сумел также запереть Графа Олафа в клетку. Вопрос к себе: почему никто не называет меня Иш?»
— Ишмаэль говорил, что никогда не слыхал о Кит Сникет, — заметила Вайолет, — а тут пишет, что она личность из мрачного прошлого.
— Шесть, шесть, семь, — произнесла Солнышко, и Клаус кивнул. Сунув фонарик в руку старшей сестры, он стал быстро листать книгу в обратную сторону, пока не дошёл до упомянутой страницы.
— «Смолка научилась накидывать лассо на коз, — прочёл вслух Клаус, — а последний шторм принёс открытку от Кит Сникет, адресованную Оливии Калибан. Кит, естественно, сестра…»
Голос среднего Бодлера замер, и сестры с любопытством уставились на него.
— В чем дело, Клаус? — спросила Вайолет. — В этой записи как будто нет ничего загадочного.
— Дело не в самой записи, — ответил Клаус так тихо, что сестры едва расслышали. — Дело в почерке.
— Знакомо? — спросила Солнышко, и все трое Бодлеров прижались друг к другу и молча застыли в луче фонарика, как будто обогреваясь у костра в морозную ночь в спортивном лагере.
Все трое устремили взгляды на страницы книги со странным названием. Даже Невероятно Смертоносная Гадюка вползла наверх и устроилась на плече у Солнышка, как будто ей тоже, как и сиротам, не терпелось узнать, кто написал когда-то эти строки.
— Да, Бодлеры, — послышался голос с дальнего конца комнаты, — это почерк вашей матери.
Глава десятая
Ишмаэль выступил из темноты и, проводя рукой по книжным полкам, медленно направился к бодлеровским сиротам. В неярком свете фонарика дети не могли разглядеть из-за косматой бороды, улыбается он или хмурится, и это напомнило Вайолет кое-что почти полностью забытое. Давным-давно, до того, как родилась Солнышко, Вайолет с Клаусом затеяли за завтраком спор — чья очередь выносить мусор. Казалось бы, пустячная проблема, но один из тех случаев, когда спорящие так увлеклись, что уже не могут остановиться. Целый день после этого дети бродили по дому, выполняя разные поручения, но почти не разговаривали друг с другом. Наконец после долгого безмолвного ужина, во время которого родители пытались помирить их, иначе говоря, «заставить признать, что абсолютно не важно, чья очередь, важно лишь вынести мусор из кухни, пока запах не распространился по всему дому», Вайолет с Клаусом отослали в постель без десерта и даже не дали им пяти минут на чтение. Но когда Вайолет уже совсем засыпала, у неё родилась идея создать такое приспособление, благодаря которому никогда никому не придётся выносить мусор. Она включила свет и начала набрасывать в блокноте чертёж. Она так углубилась в это занятие, что не расслышала шагов в коридоре за дверью, поэтому, когда вошла мама, Вайолет не успела погасить свет и притвориться спящей. Вайолет уставилась на маму, а мама уставилась на неё, и в неясном свете ночника Вайолет не могла разглядеть, улыбается мама или хмурится, сердится она на дочь за то, что она не легла вовремя спать, или это ей не так уж важно. Наконец Вайолет увидела, что мама несёт чашку горячего чая. «На, детка, — сказала мама ласково, — я знаю, как анисовый чай помогает думать». Вайолет взяла дымящуюся чашку и в тот же момент вдруг сообразила, что выносить мусор была как раз её очередь.
Ишмаэль не предложил бодлеровским сиротам никакого чая, а когда он щёлкнул выключателем на стене и в потайном помещении под яблоней вспыхнул электрический свет, дети увидели, что Ишмаэль не улыбается и не хмурится, а у него какая-то смесь выражений на лице, словно он так же нервничает из-за Бодлеров, как и они из-за него.
— Я знал, что вы сюда доберётесь, — произнёс он после долгого молчания. — Это у вас в крови. Мне никогда ещё не встречались Бодлеры, которые не раскачивали бы лодку.
Бодлеры почувствовали, что все их вопросы мечутся у них в голове, налетая друг на друга, точно обезумевшие матросы, которые покидают тонущее судно.
— Что это за место? — спросила Вайолет. — Откуда вы знаете наших родителей?
— Зачем вы лгали нам о столь многом? — требовательно спросил Клаус. — Зачем вы столько всего держите в секрете?
— Кто вы? — выпалила Солнышко.
Ишмаэль сделал ещё шаг к Бодлерам и, опустив голову, посмотрел на Солнышко, а она посмотрела вверх на него, а потом опять вниз — на ноги, упакованные в глину.
— Знаете ли вы, что когда-то я был школьным учителем? Много лет назад, ещё в городе. В моих классах по химии всегда попадалось несколько детей с таким же блеском в глазах, что у вас, Бодлеры. Эти ученики всегда писали наиболее интересные работы. — Он вздохнул и уселся в одно из больших кресел в центре комнаты. — Но они же доставляли больше всего хлопот. В особенности один ребёнок, с жёсткими торчащими волосами и всего одной бровью.
— Знаете ли вы, что когда-то я был школьным учителем? Много лет назад, ещё в городе. В моих классах по химии всегда попадалось несколько детей с таким же блеском в глазах, что у вас, Бодлеры. Эти ученики всегда писали наиболее интересные работы. — Он вздохнул и уселся в одно из больших кресел в центре комнаты. — Но они же доставляли больше всего хлопот. В особенности один ребёнок, с жёсткими торчащими волосами и всего одной бровью.
— Граф Олаф, — вставила Вайолет. Ишмаэль нахмурился и моргнул, глядя на старшую из Бодлеров.
— Нет, — ответил он. — Это была маленькая девочка. У неё была одна бровь, а из-за взрыва в дедушкиной лаборатории — только одно ухо. Она была сиротой и жила с сестрой и братом в доме отвратительной женщины, горькой пьяницы, которая прославилась тем, что однажды убила мужчину спелой дыней. Дыня росла на ферме, которой больше не существует, — на дынной ферме «Счастливые запахи», принадлежавшей…
— Сэру, — прервал его Клаус.
Ишмаэль опять нахмурился.
— Нет, — сказал он. — Фермой владели два брата, из которых один позднее был убит в маленьком городке, где в убийстве обвинили троих невиновных детей.
— Жак, — подсказала Солнышко.
— Нет. — Ишмаэль снова насупил брови. — Имя его, собственно, вызывало споры, так как он появлялся под разными именами, в зависимости от того, что на себя надевал. Так или иначе, ученице из моего класса начал казаться подозрительным чай, которым поила её опекунша, когда девочка приходила из школы домой. Она стала выливать его в домашнее растение, которое украшало в своё время известный модный ресторан с рыбной тематикой.
— Кафе «Сальмонелла», — подсказала Вайолет.
— Нет. — Ишмаэль опять нахмурился. — Бистро «Корюшка». Разумеется, моя ученица понимала, что не может поливать растение чаем бесконечно, тем более что оно погибло, а владельца его перебросили в Перу на борту таинственного судна…
— «Просперо», — закончил Клаус.
Ишмаэль наградил детей ещё одной недовольной гримасой.
— Да, — ответил он, — хотя в то время судно называлось «Перикл». Но моя ученица этого не знала. Она просто не хотела быть отравленной. У меня же возникла мысль, что противоядие, возможно, спрятано…
— Рыск, — прервала его Солнышко, и старшие Бодлеры кивнули, соглашаясь с ней. Под словом «рыск» Солнышко подразумевала отклонение от курса, или, по- другому, что «рассказ Ишмаэля тангенциален»[11], и слово это здесь означало «отвечал не на те вопросы, которые задавали Бодлеры».
— Мы хотим знать, что происходит на острове сейчас, — сказала Вайолет, — а не то, что происходило в школе много лет назад.
Но то, что происходит сейчас и происходило тогда, — части одной истории, — возразил Ишмаэль. — Если я не расскажу вам, каким образом я стал предпочитать чай, горький как полынь, тогда вы не узнаете, каким образом у меня завязался очень важный разговор с официантом в городке, стоящем на берегу озера. А если я не расскажу об этом разговоре, вы не будете знать, каким образом я очутился на некоем батискафе, или каким образом потерпел кораблекрушение в здешних водах, или каким образом познакомился с вашими родителями, и обо всем прочем, что содержится в этой книге. — Он взял у Клауса тяжёлый том и провёл пальцами по корешку, на котором золотыми печатными буквами было выведено странное заглавие. — Разные люди записывали свои истории в этой книге с тех пор, как на остров выбросило первых потерпевших, и все эти истории так или иначе связаны друг с другом. Если задать один вопрос, он неизбежно повлечёт за собой другой, и ещё один, и ещё. Это похоже на то, как чистишь луковицу.
— Но ведь невозможно прочесть каждую историю и ответить на каждый вопрос, — запротестовал Клаус, — даже если бы и хотелось.
Ишмаэль улыбнулся и подёргал себя за бороду.
— Именно так считали и ваши родители. Когда я оказался здесь, они жили на острове уже несколько месяцев и успели стать рекомендателями в колонии. Они предложили кое-какие новые обычаи. Ваш отец предложил уцелевшим строителям установить перископ в яблоне, чтобы следить за штормами, а ваша мама предложила уцелевшему водопроводчику разработать очистительную систему, чтобы пресная вода текла прямо из крана. Ваши родители положили начало новому хранилищу, собрав все имевшиеся документы, и вписывали сотни новых историй в эту книгу. Готовились изысканные блюда. Ваши родители убедили некоторых из уцелевших расширить подземное пространство. — Он махнул рукой вдоль рядов полок с книгами, уходящих в темноту. — Они хотели прокопать туннель, который бы вёл к Центру Морских Исследований и Службе Риторических Советов в нескольких милях отсюда.
Потрясённые Бодлеры обменялись взглядами. Капитан Уиддершинс описывал именно такое место, да, собственно, дети провели несколько ужасных часов в подвале разрушенного Центра.
— Вы хотите сказать, если идти вдоль полок, — проговорил Клаус, — мы попадём в «Ануистл Акватикс»?
— Туннель не достроили, и это большая удача. Центр Исследований сгорел, пожар мог распространиться и достигнуть острова по туннелю. К тому же оказалось, что в Центре находился смертельно ядовитый гриб. Я с ужасом думаю о том, что могло бы случиться, если бы медузообразный мицелий добрался до здешних мест.
Бодлеры переглянулись, но промолчали, предпочтя придержать в тайне один из своих секретов, хотя Ишмаэль и поделился с ними кое-какими из своих. История бодлеровских сирот, может, и была связана с историей Ишмаэля о ядовитых спорах, которые находились в водолазном шлеме под платьем у Графа Олафа, запертого в птичьей клетке, но дети не видели причины расстаться с этой информацией.
— Одни островитяне считали туннель замечательной идеей, — продолжал Ишмаэль. — Ваши родители хотели перенести все документы, выброшенные морем на остров, в «Ануистл Акватикс», а оттуда переправить младшему из двух помощников старшего библиотекаря, который располагал тайной библиотекой. Другие же островитяне хотели бросить ваших родителей на прибрежной отмели. — Рекомендатель тяжело вздохнул и закрыл толстую книгу, лежавшую у него на коленях. — Я угодил в самый разгар той истории, как вы угодили в самый разгар теперешней. Кто-то из островитян отыскал оружие в чащобе, и дело могло принять скверный оборот, если бы я не убедил колонию выслать ваших родителей. Мы разрешили им уложить немного книг в рыбачью лодку, которую построил ваш отец, и рано утром, когда начался прилив, ваши родители с несколькими союзниками покинули отмель. Они оставили здесь все, что создали, — от перископа, которым я пользуюсь, чтобы предсказывать погоду, до книги записей, которую я продолжаю.
— Вы прогнали наших родителей?! — с изумлением спросила Вайолет.
— Им было грустно покидать остров, — продолжал Ишмаэль. — Твоя мама, Вайолет, была беременна тобой, и, кроме того, после всех лет, проведённых в организации Г. П. В., вашим родителям не так уж хотелось подвергнуть своих детей людскому вероломству. Но они не понимали, что вы все равно подверглись бы людскому вероломству, будь туннель закончен. Раньше или позже в истории каждого человека случается то или иное несчастье: раскол или смерть, пожар или мятеж, утрата родного дома или разбитый сервиз. Единственный выход, разумеется, — жить как можно дальше от большого мира и вести простую, безопасную жизнь.
— Поэтому вы и прячете так много полезных предметов от остальных колонистов, — заметил Клаус.
— Это как посмотреть, — отозвался Ишмаэль. — Я хотел, насколько мог, обезопасить это место, поэтому, когда стал рекомендателем, я и сам ввёл кое-какие новые обычаи. Я переселил колонию на другую сторону острова, обучил коз утаскивать подальше оружие, потом книги и механические приспособления, чтобы никакие отбросы большого мира не мешали нашей безопасности. Я предложил одинаково одеваться, есть одну и ту же пищу, дабы избежать будущих расколов.
— Джоджишоджи, — буркнула Солнышко, что означало нечто вроде «я не верю, что ограничение свободы самовыражения и свободного использования этого права — верный способ управлять сообществом».
— Солнышко права, — поддержала сестру Вайолет. — Другие островитяне могли быть не согласны с этими новыми обычаями.
— Я их не принуждал, — возразил Ишмаэль. — Но конечно, сердечное из кокоса помогало. Перебродивший напиток так крепок, что служит своего рода наркотиком.
— Усыплять? — осведомилась Солнышко.
— Наркотики делают людей сонными и вялыми, — объяснил Клаус, — и отбивают память.
— Чем больше сердечного пили островитяне, тем меньше думали о прошлом или жаловались на отсутствие нужных вещей, — подтвердил Ишмаэль.
— Вот почему никто не покидает остров, — заметила Вайолет. — Они слишком сонные, чтобы даже думать об этом.