Три случая под водой - Александр Самохвалов

Александр Самохвалов ТРИ СЛУЧАЯ ПОД ВОДОЙ Рисунки автора

СЛУЧАЙ ПЕРВЫЙ

Случилось это в порту.

Там очень много пароходов. Даже тесно от пароходов. И пароходы стоят прямо у берегов, а берега — бетонные эстакады. На них краны подъемные, чтобы груз вытаскивать. У них на блоках троссы с крючками. Этими крючками они лезут прямо в трюм пароходу. Зацепят тюк какой-нибудь с товаром и вытащат. Разгружают пароходы. А другие краны наоборот — нагружают.

Вот это все и есть порт.

Там посмотришь — особенно, если прищурившись или наклонив голову, — так прямо лес: мачты, мачты трубы, краны… и все дымит. Очень интересно.

И вот там вышла такая история. Пароход «Герцен» уходил. Тихонько пробирался в этой тесноте пароходьей. Идет, посвистывает, чтобы встречные осторожнее были.

Капитан в белой куртке на мостике стоит. Смотрит внимательно. Помощник капитана тоже в белой куртке и тоже смотрит внимательно. А рулевой — так тому даже мигнуть нельзя — гляди в оба и все тут. А «Герцена» так нагрузили, что красной полосы, которая всегда внизу у пароходов, совсем не видать.

Так он пробирался, пробирался, чтобы в море выйти, да вдруг как стоп. Капитан даже пошатнулся, помощник тоже пошатнулся и рулевой тоже.

Капитан туда — сюда:

— Что случилось?

Помощник туда — сюда:

— Что случилось?

А рулевому нельзя туда — сюда. Стой у руля. Хотя бы пароход стал тонуть.

А «Герцен» в это время как раз мимо другого парохода проходил. И этот пароход стоял на якоре. «Марат» назывался.

И вот капитан видит: дрогнул вдруг «Марат» и стал к «Герцену» поворачиваться, а цепь якорная у него натянулась.

И помощник тоже видит, что цепь натянулась. И рулевой — тоже.

Ну они сразу поняли, что «Герцен» за цепь якорную маратову зацепился.

Вот тебе и вышли в море.

Капитан выругался чортом, помощник тоже выругался — похуже, а рулевой здорово крепко выругался.

Очень досадно всем было. Остановочка вышла серьезная. Ведь если две телеги друг за друга зацепятся, так извозчики кричат, кричат, пока разъедутся. А если два парохода, — так тут помучаешься.

Капитан командует:

— Стоп… назад… тихий ход.

Не помогает.

— Стоп… Вперед тихий.

Все равно не помогает — не отцепиться.

— Стоп… назад…

Только хуже. Совсем завязли. Цепь натянулась. как струна. А «Марата» носом совсем к корме герценовой подтянуло — ужасно некрасиво.

А море-то из-за дамбы улыбается. Дескать, на-ко, выкуси!

На этот раз капитан здорово крепко выругался. «Марата» по носу чуть кулаком не ударил. А помощник выругался помягче, а рулевой только чортом: потому что больше всего капитану отвечать придется.

Ясно одно стало, что накрутил «Герцен» маратову цепь на винт и теперь ни взад, ни вперед.

Авария — не авария, а может быть даже хуже, чем авария — очень уж неприятная вещь.

Капитан так расстроился, что сам побежал в контору. Красный, как сигнальный огонь, — очень уж ему неприятно было.

Прибежал:

— Где тут у вас телефон?

— Да что вы, не видите — вот!

Нажал кнопку Б.

— 606-39… — Ну, да, скорей!

Ему видимо, отвечают.

А он:

— Что, что — что? Водолазная база? Говорит порт! Давайте сюда пять водолазов! Скорей!

А в телефоне, наверное, удивляются — почему пять!

А капитан:

— Что? Что-что? Пять не хотите, ну, десять! Десять, я вам говорю. Срочно!

А на базе, наверное, на десять-то еще больше не согласны.

Капитан рассвирепел, так и рычит в телефон:

— Дайте сюда водолазов! Понимаете — водолазов! Десять, двадцать! — Все, какие есть! Срочно! Срочно! Срооо-о-о-чно!

А в конторе всем казалось, что капитан загорится: такой он был красный.

Наконец, ему, видимо, обещали прислать один водолазный бот. Для такого дела и верно — вполне достаточно.

Капитан еще раз пять на базу звонил.

Ему сказали: «Уже дано распоряжение».

Потом сказали: «Уже собираются».

Потом сказали: «Уже выезжают».

Потом: «Выехали».

Потом: «Едут».

Страшно разгорячился капитан — прямо того и гляди вспыхнет, как примус.

Ехали, ехали водолазы.

Целый час ехали.

Капитан за этот час совсем извелся, измучился. Потух. Черный сделался, как примус, у которого керосин выгорел. Наконец приехали.

А матрос два раза капитану докладывал.

Первый раз прибежал:

— Товарищ капитан! Едут.

А капитан сидит черный.

— Наплевать, — говорит, — пусть сдут.

Второй раз матрос прибежал:

— Приехали.

Капитан поднялся и пошел к корме. Посмотрел на бот водолазный и опять рассердился.

— Где же тут, — говорит, — водолазы?

Ему хотелось, чтобы они, как пожарные, в шлемах приехали. А в водолазьем деле — как раз наоборот пожарному — нельзя торопиться.

Водолазу, чтобы водолазом стать, надо сначала как следует одеться. Вот вытащили рубаху. Рубаха эта такая, что и со штанами и с рукавицами и с чулками — все вместе и насквозь прорезинено. Непромокаемая. Хочешь водолазью рубаху надеть, полезай через ворот, других ходов нету. Да и ворот узкий, как горлышко у бутылки, зато резиновый — растягивается. Вот в него и стали запихивать водолаза. А водолаз не лезет. Уж рабочие и «дубинушку» пели и «раз, два, берем!» во все горло кричали. По грудь водолаза засунули, а сами все потные. Покурили, опять принялись. Водолаз уж не дышит, чтобы потоньше сделаться. Пихали, пихали его, наконец, запихали. Плечи у рубахи широкие. Стоит водолаз — в плечах сажень, а головка маленькая. Потом ему калоши надели, по полупуду каждая. На шею медный воротник привинтили, веревкой обвязали. И всё рабочие. Целых трое его одевали. А сам стоит и руки опустил. Ничего не делает.

Капитан смотрел, смотрел с кормы парохода:

— Тьфу, — говорит, — как маленький, сам одеться не может.

Глупость, конечно, капитан сморозил. Он и сам знал. Да больно уж ему нетерпелось. А дело в том, что костюм водолазий в два раза самого водолаза тяжелее. С лишним пудов восемь. Поневоле ребеночком станешь перед такой одёжиной.

Вот водолаз зашагал к корме. Тяжело, тяжело идет — точно в первый раз в жизни пошел. А рабочий перед ним откинул железную лесенку откидную: пожалуйте прямо в воду. Очень удобно.

Здесь на лесенке водолазу шлем навинтили. Шлем — шар медный с окошками. Как навинтили, окошки стали глазищами огромными. А двое рабочих стали сейчас же помну качать, чтобы воздух водолазу свежий через кишку шел.

Водолаз по лесенке стал спускаться. Спускался, спускался и пропал под водой.

Капитан вздохнул.

— Наконец-то!

Полез водолаз под пароход. Глядит:

— Батюшки! и винта не видать — так цепью запутано. Такой узел, что не разбери — поймешь! А лопасти у винта по метру каждая. Ничего себе моточек в два метра!

И подумал водолаз:

— Трудное дело.

Вылез:

— Кран, — говорит, — надо.

Подали кран пловучий. У крана толстый тросс стальной с крючком на конце. А к крючку водолаз тоненький троссик привязал — тоже стальной. Троссик этот он в руке держал. С ним и спустился. Опять до винта добрался. И сел верхом на вал, на который винт насажен.

Вот сидит верхом на валу и обдумывает, с какого конца дело начать.

Думал, думал — надумал. Надумал и стал крючок подтягивать за тот троссик стальной тоненький, который в руках у него был. Подтянул. Отвязал его от крючка и не то положил куда, не то просто так из рук выпустил.

Ни к чему как-то. Внимания не обратил.

А очень он худо это сделал. Из-за этого троссика несчастье-то с ним и случилось.

Ну, выпустил и выпустил. Ни к чему, так ни к чему.

И стал он цепь разматывать.

Вот задел цепь крючком там, где нужно было, и сигнал по сигнальной веревке подал, чтобы тянули. А там наверху кран заработал и потянул.

Да так потянул, что винт завертелся, и водолаз чуть с вала вверх ногами не полетел.

Так смотал цепи с аршин, потом зацепил в другом месте и сигналом велел еще тянуть. Опять чуть вертуном с вала не слетел. Еще с аршин смотал цепи. Так раз за разом целый час и работал.

А капитан на корме стоял. Стоял, стоял, видит, что дело на лад идет — успокоился и пошел поспать. Очень уж он устал от волнений. А помощник рядом с ним стоял. Посмотрел, посмотрел помощник и тоже пошел отдыхать. А рулевой вычистил трубку, набил ее свежим табаком до верху и стал курить.

Хоть и трудное было дело, а на лад шло. Медленно, а все-таки шло. Шло, шло и стало подходить к концу. Водолаз уж думать стал, с каким удовольствием он выкурит трубочку. Чем дальше, тем ему веселее. Хоть и устал он здорово, а все-таки веселее, потому что сейчас вся цепь кончится и шабаш!

А цепь и кончилась. Остаток с винта сам сорвался раньше даже, чем водолаз ожидал.

Увидел он, что винт совсем свободен:

— Вот, думает, — сейчас просигналю, чтобы подымали.

Так он подумал, а потом вдруг взял да раздумал. И очень худо сделал: из-за этого несчастье во сто раз хуже сделалось, чем могло бы быть.

Раздумал он и стал думать так.

— Что я новичок, что ли, какой, чтобы меня подымали! Могу и сам подняться. Ну-ка-ся поднимусь!

А это верно — хороший водолаз сам на поверхность подняться сумеет. Нужно только запереть клапан предохранительный, через который воздух из рубахи водолазьей в воду выходит. Вот если этот клапан запрешь, так тебя воздухом раздует и ты, как пузырь, поплывешь кверху.

Так водолаз этот и хотел сделать. Пощупал предохранительный клапан, глядит, а он испортился.

В другое время плакать бы надо, а тут водолаз обрадовался:

— Ну, и ладно, что испортился, тем лучше подымусь.

А зря он так подумал, потому что совсем ему из-за этого скверно пришлось.

Ну вот так или иначе перекинул он через вал ноги и сказал сам себе:

— Айда — наверх!

И тут случилось с ним совсем непонятное.

Все завертелось, закружилось. И чувствует водолаз, что вверх-то он летит — это верно, да не тем концом: ногами.

— Что такое? — думает.

И вдруг… стоп! Повис в воде вверх ногами.

Значит, за что-нибудь зацепился головой.

— Что такое?

Головой зацепился, а ноги пошли вверх, потому что воздухом его надуло. Он и дрягается, как шар воздушный, в роде тех, которые на рынке продают.

И еще чувствует, что шлем медный у него на затылке трещит, мнется. Обо что-то, значит, ударило.

Попробовал клапан, который в шлеме за затылком: не действует, примяло его, он и испортился.

Тут водолаз похолодел весь. Со всех сторон заперт: оба клапана не действуют!

И подумал:

— Скверное дело!

Хотел за сигнал взяться, чтобы товарищам дать знать — дескать, несчастье.

А сигнала нет в руках. Выпустил из рук от неожиданности, его и отнесло.

И чувствует он, что не действуют клапаны: воздуху некуда выйти.

Раздувает все больше.

И раздуло, как чорта на базаре, так что он ни рукой, ни ногой не может пошевельнуть.

Распластало его кверх ногами: руки врозь, ноги врозь.

И наверх сигнала не подать. Рукой не двинуть. Веревку сигнальную не словить.

Кто поможет?

Пока догадаются наверху товарищи — рубаха пять раз лопнет! Тогда конец, точка!

И стало водолазу очень, очень скучно, и он еще раз подумал:

Скверное дело!

Только водолазы не такой народ, чтобы со страху сразу потеряться.

Вот и стал водолаз думать, как можно ему спастись. Думал он быстро — время терять совсем некогда.

И вот как он ни соображал, все выходило плохо.

Потому что с каждой секундинкой маленькой все хуже и хуже делалось. И стало под конец так худо, что даже если бы и помощь какая подоспела, так и то не помогла бы.

На боте там наверху помпу качают товарищи. Все больше и больше в рубаху к нему воздуху надувают. Совсем его воздухом сдавило. И рубаху растянуло так, что стала она словно каменная. Очень стало в ней водолазу просторно, да радости мало от этого. Дышать ему трудно стало совсем. Сердце то как пулемет заколотится, то замрет, и сам водолаз не знает, жив он или умер.

И все кверху ногами. Глаза туман красным заливает. Под водой темновато. А красный туман нахлынет такой, что и темноты этой светлее. А то мерцанье в глазах начнется. И так вдруг засияет, как лампочка электрическая перед тем, как перегореть ей.

И стал водолаз ждать, что вот перегорит вдруг — не сейчас, так через секунду, не через секунду, так через две…

А наверху все качают помпу. Все больше и больше давит водолаза воздух. Сдавил обручами железными. Сердцу биться негде.

И висит он кверху ногами, точно в скалу замурованный. Как скала затвердела рубаха.

А каких-нибудь две сажени наверх — там товарищи, солнышко. Они, может быть, шутят там, смеются — не знают, что он здесь погибает. И вспомнил он, как староста шлепнул его по медной голове, когда он в воду спускался. И как смеялся в это время и другие товарищи тоже улыбались. И он подумал, что уж наверное он не увидит их больше.

Потому что какое может быть спасенье!?

Ну, что, если они перестанут надувать его воздухом? Задохнется он, вот и все. Ну, а если отцепится он? Могут и товарищи догадаться. Могут потянуть за сигнальный канат посильнее.

Очень было бы хорошо отцепиться. Только минуты три, четыре тому назад. А теперь поздно и отцепиться.

Ну, отцепишься? Ну, и что же? Как бомба наверх вылетишь на воздух. Ну, а там лопнет рубаха тоже, наверно, как бомба. С треском! Здесь вода на нее давит, оттого она и не лопается. А лопнет рубаха, тогда и жилы у водолаза перелопаются — все равно не выжить; значит, один конец.

Ну, а если не перестанут качать и если не отцепишься, что тогда?

Ну, тогда под водой лопнет рубаха. Зальет водолаза водой — все равно конец тот же.

Понял это все водолаз очень быстро в каких-нибудь несколько секунд. И видит, что спасенья нет. Чудом только спастись можно.

Надо, чтобы открылись клапаны. Выйдет тогда лишний воздух. Обмякнет рубаха. Сигнал можно подать.

А чудес не бывает.

И он подумал: только бы смерти не испугаться.

Самое страшное — страх этот самый перед смертью.

И стал водолаз кричать, чтобы страх отогнать, ругаться стал:

— Дави, — кричит, — чорт с тобой, души, души, только скорее, скорее!

В шлеме от голоса гулко. Глушит водолаза его же голос.

— Дави, дави, души — один конец!

А красным все больше и больше заливало и мерцало все ярче. И все холодней водолазу.

И сдавило его клещами. А клещей тысячи.

А наверху солнышко ясное, ясное с неба светило. И день был такой тихий, что вода под пароходом, как серебряное зеркало. Весь пароход отразился со всеми окошечками круглыми, с мостиком капитанским и с трубой, и с дымом.

И даже с дымком от трубки рулевого. Он уже две выкурил, набил третью и третью теперь докуривал. А вода ясная и его дымок отразила.

И так это все красиво было, что если бы кто пришел и сказал бы: «Ребята, что вы стоите, ведь там под водой человек умирает», — никто бы ему не поверил. Улыбнулись бы только: что зря, дескать, пугает только! И опять бы стали на гладь эту зеркальную смотреть. Трудно от такой красоты оторваться.

Так и староста водолазий смотрел и смотрел, как в воде корма отражается. В руках у него канат был сигнальный. Он опытный человек, всякий сигнал уловит. Чего-то давно только сигналов не было? Но он знает, что хороший водолаз зря сигналить не будет. Тем более, что работа вся, как по маслу, шла.

А двое рабочих помпу качали и тоже на отраженье смотрели. Как дым глубоко, глубоко в воду уходит. Не могли оторваться.

Ребята они были очень здоровые. Им и не к чему, что чего-то тяжеленько стало колесо у помпы вертеть. Да оба подумали, что от усталости это наверное: давно ведь уже работают. А время то идет и идет.

Только старосте немножечко беспокойно стало.

От водолаза всегда кверху пузырьки поднимаются. Это он воздух плохой через клапан выпускает, и по ним узнать можно, где водолаз. И староста на пузырьки эти постоянно посматривать должен. А тут задумался, на отраженье-то загляделся, да как-то так вышло, что пузырьки эти из виду и потерял.

А «Герцена» начало относить немножечко, — цепь-то размотана уже. От этого много разных пузырьков за кормой получилось. Там наверное и водолазьи.

Чего же беспокоиться?

Проходит одна минута, другая. Так еще несколько минут прошло. И видит староста, что не те это совсем пузырьки. Это пузырьки от парохода, а не от водолаза. А водолазьих пузырьков совсем нет. Нет и нет. Еще минута — ни одного пузырька!

Тут он очень забеспокоился. И хотел уже к другим ребятам, которые на боте были, обернуться и только хотел сказать про себя: «Что за чорт?» А и не сказал. Как обернулся, как взглянул на помпу, как увидел манометр на помпе, так и замер. Так его всего и свело. Побледнел весь, и коленки под ним покосились. Закричал тогда не своим голосом:

— Братцы… беда…