Мастер отпил свой цикорий и продолжил исповедь, но уже на другую тему:
– Раньше, когда люди передвигались в дилижансах и каретах, публика любила неспешную литературу и вникала в сюжет. Сюжеты двигали роман. А теперь мы летаем на самолетах, мчится в скоростных поездах и автомобилях. Нам некогда вникать в сюжет, эй, писатель, фабулу подавай! Теперь фабула движет и романы, и фильмы. Вся «Анна Каренина» за полтора часа, весь «Идиот» – за три. А скоро и этого не будет, а будут эсэмэс-романы. Вот ты из нового поколения, ты о чем пишешь?
– Ну… – смешался я. – О жизни…
Он усмехнулся:
– Ага! Я тоже сначала писал о жизни… геологов, ученых, моряков дальнего плавания. И все это была мура, три первых фильма – полный провал. Ты помнишь сухое лето семьдесят второго года? Нет, откуда тебе это помнить? Тебе тогда сколько было – четыре? А я помню, как вокруг Москвы горели леса и шатурские болота. И в это же время копотью неудач дымилась моя биография. Два с половиной провала – один на «Мосфильме» с фильмом про геологов, второй в Одессе с фильмом про моряков и полупровал в Свердловске с «Открытием» – истощили даже мою жестоковыйную душу. В моих записных книжках той поры через каждые две-три страницы попадаются такие записи: «Отдать до 1-го: Мережко – 8 рублей. Гребневу – 10 рублей. Маневичу – 26 рублей. Трунину – 6 рублей…» Ну, и так далее. Отдавать было нечем, а обращаться за новыми долгами не к кому. К тому же все приличные люди, у которых можно было стрельнуть трояк или напроситься на ночлег с завтраком, сбежали от московской жары – кто на дачи, кто в дома творчества, а кто в Сочи и Коктебель. Москва была пуста, и я не знал, что мне делать. Снова, как после ВГИКа, через ночь ночевать то на Казанском вокзале, то на Белорусском, чтоб не попадаться на глаза одним и тем же милиционерам? Но – зачем? Ведь уже для всех киностудий страны я – неудачник и бездарь… И тут я встретил Феликса Миронера, замечательного сценариста, фронтовика, автора фильмов «Весна на Заречной улице», «Городской романс», «Увольнение на берег» и многих других. Феликс сказал:
– А зачем ты пишешь производственные сценарии – какие-то геологи, нефтяники, моряки! Писать нужно о любви. Вот если бы у тебя был сценарий о любви, я бы послал его на «Ленфильм» Фриже Гукасян.
У меня перехватило дух. Фрижетта Гукасян, главный редактор легендарного Первого творческого объединения «Ленфильма», которым руководил Иосиф Хейфиц, уже и сама была в то время легендой, эдакой Жанной Д’Арк кинематографа. Это у нее работали Алексей Герман, Илья Авербах, Виктор Трегубович, Игорь Масленников, Виталий Мельников, Владимир Венгеров. А из сценаристов – Анатолий Гребнев, Юрий Клепиков, Юрий Нагибин, Феликс Миронер, Валерий Фрид и Юлий Дунский – то есть вся высшая лига нашего сценарного цеха. Попасть в Первое объединение «Ленфильма» было в то время то же самое, что в олимпийскую сборную.
– Ну как? – сказала Мила, жена Миронера. – Можешь написать сценарий о любви?
– Ребята, – ответил я им в небрежной манере тех лет. – Лучше одолжите мне десять рублей.
– Мы дадим тебе сорок, – вдруг сказала Мила. – Если ты дашь слово, что сядешь и напишешь сценарий о любви.
Я глянул на Феликса:
– И ты действительно пошлешь его на «Ленфильм»?
– Даже не читая! – ответил он твердо, и я понял, что это не треп и не случайное, а продуманное предложение. И протянул руку за деньгами:
– Давайте!
Феликс достал кошелек и извлек из него всё, что там было, – четыре новенькие красные десяточки. И протянул их мне! Судя по взгляду, которым проводила эти деньги Мила, то были деньги далеко не лишние в их бюджете. Но это был их семейный поступок, они видели мое состояние и – дали мне последний шанс. Сорок рублей! Я не сомневался, что это последние деньги, на которые я либо вырвусь из трясины своих неудач, либо… Впрочем, у меня не было времени на второе «либо». Я ринулся искать себе комнату или угол, где я мог бы поставить пишмашинку и сесть за работу. И – комната нашлась буквально через два дня! Причем какая! Огромная светлая комната на четвертом этаже в громадном каменном доме, что на углу Васильевской и Горького. И – с окном на улицу Горького! И – всего за пятнадцать рублей в месяц! Правда, в ней не было никакой мебели, кроме испорченного холодильника «Газоаппарат». А в соседней, через длинный коридор, комнате обитала хозяйка квартиры – усатая, гренадерского роста тетка, бывший инспектор Гороно и вдова какого-то специалиста по авиадвигателям, от которого на стенах квартиры остались его фотографии с Чкаловым, Микояном и еще с кем-то в летном шлеме. Всю остальную мебель из «моей» комнаты хозяйка не то продала, не то вывезла на дачу. Но я не унывал. Я сложил свою одежду в «Газоаппарат», и на соседнем Тишинском рынке за три рубля купил у каких-то алкашей стул и диван с пружинами, выпирающими из него, как крокодильи зубы. Лежать на этом диване можно было, только изгибаясь меж этих пружин в форме скрипичного ключа. Но какое это имело значение?! У меня были своя комната, свой диван и свой стул, на который я поставил пишмашинку! И у меня оставалось 22 рубля – месяц жизни, по восемьдесят копеек на день! А самое главное – у меня была идея для сценария о любви! Да еще какой любви! Сумасшедшей, чистой, романтической – история замужества моей сестры Беллы. Поскольку теперь фильм «Любовь с первого взгляда» ты можешь скачать из Интернета (запрещенный при советской власти, он три года назад был на Московском кинофестивале в программе «Авангард советского кино»), я не стану рассказывать сюжет, а скажу только, что всё (ну, или почти всё), что там показано, – документальная правда. И вообще, с годами я начинаю понимать, что совсем не обязательно гоняться за какими-то головоломными сюжетами и экзотическим антуражем. Самое интересное и яркое можно найти буквально в двух метрах от себя, а то и ближе… Но в то время я не знал таких элементарных вещей, и короткая фраза Миронера «писать нужно о любви» была для меня как божественное откровение. Я пришел в кино из газеты и, весь пропитанный газетным багажом, упрямо держался за юбку госпожи Журналистики – писал свои сценарии, как большой и разыгрываемый актерами очерк. И вдруг Феликс одной фразой освободил меня от этой зависимости, и я ринулся в сюжет о любви так свободно, как начинает дышать астматик, выйдя из самолета где-нибудь в Аризоне или в Салехарде. Между тем вся Москва валялась в солнечном обмороке, как волжские раки, брошенные в крутой кипяток. Горели леса вокруг города. Плавился от жары асфальт мостовых. Каменные дома на улице Горького накалялись за день, как мартеновские печи, – к ним нельзя было даже притронуться, а не то что жить в них. Ветра не было, и кирпично-асфальтовое пекло было пропитано тяжелым настоем бензиновых паров, гари и городской пыли. Москвичи передвигались по городу, как сомнамбулы, больницы были полны задыхающимися астматиками, гипертониками, сердечниками. Днем моя хозяйка лежала в своей комнате, плотно завесив окна, включив вентилятор и держа на голове мокрое полотенце. А по вечерам, когда жара чуть спадала, к ней приходила маленькая и худенькая, как одуванчик, экс-балерина Большого театра, и всю ночь, часов до пяти утра, они занимались любовью с таким темпераментом, стонами и криками, каких я никогда не слышал ни до, ни после этого. По утрам в ванной я натыкался на их скомканные и слипшиеся простыни… Но мне было плевать даже на это! Я отгораживался от их шумной любви коридором и своей комнатой – я перенес свою пишмашинку на кухню. Здесь – по ночам – был мой кабинет, потому что днем я спал. Да, я нашел способ спастись от одуряющей дневной жары – я просто сменил своему организму биологические часы и заставил себя спать в самое жаркое время – с десяти утра до семи вечера. В семь вечера я варил пачку пельменей (28 копеек), на первое съедал юшку от них с куском хлеба или с городской булкой (7 копеек), на второе – пельмени, а потом заваривал себе на ночь кофейник с кофе (эдак копеек на двадцать) и, положив возле машинки пачку «ТУ-134» (еще 20 копеек), отправлялся в работу, как в морское плавание. Примерно в одиннадцать Москва затихала, накрытая душной теменью, гасли огни в соседних окнах, и моя пишмашинка стучала все быстрее, как рыбацкий баркас двухтактным моторчиком. Во влажной ночной мгле я уплывал на этом баркасе по московским крышам назад, в свою юность, в Баку, к его пронзительно светлым и шумным, как восточный рынок, улицам. Там четырнадцатилетний соседский Мурат без памяти влюбился в мою семнадцатилетнюю сестру – студентку музучилища – и стал ее тенью, и не давал ей возможности даже шагу ступить без его сопровождения и надзора… Иногда – словно с далекого берега крики чаек – долетали до меня из-за стены обмирающие стоны моих старушек-лесбиянок, но я упрямо плыл дальше, игнорируя их, спеша в свой собственный, почти гриновский сюжет. Кусок хлеба, чашка кофе и сигареты держали меня до утра. Сценарий «Любовь с первого взгляда» был придуман за трое суток и написан за четырнадцать ночей (13 рублей 60 копеек). Еще две ночи ушло на то, чтобы перепечатать его начисто, под копирку, в четырех экземплярах. На двадцатый день Миронер дал мне адрес «Ленфильма» и короткую сопроводительную записку для Фрижетты Гукасян, я положил ее в конверт вместе со сценарием, пошел на Центральный телеграф и отправил свою «Любовь…» в Питер, это стоило еще рубль. У меня оставалось десять дней проживания в «моей» комнате и четыре рубля на всю последующую жизнь. И в это время хозяйка, не выдержав жары и темперамента своей любовницы-балеринки, уехала за город, на дачу. Я остался один в пустой квартире. Делать мне было нечего, судьба моя укатила в Питер в грубом желтом конверте. Вечером, около семи, когда я привык садиться за работу, я за неимением работы выполз из жаркой духовки нашего дома на улицу, как улитка из раскаленной на огне раковины. И привычно зашагал вниз по Горького, на Центральный телеграф – последние семь лет это был мой единственный почтовый адрес: «Москва, К-9, до востребования». Здесь, в окошке с табличкой «С – Я», я получал всю свою корреспонденцию. Она стояла у метро «Маяковская» – маленького росточка, ну – метр пятьдесят, с глазами печальной фиалки. Вокруг бурлила толпа меломанов, истекали последние минуты перед началом какого-то концерта в соседнем Зале имени Чайковского – не то Гилельса, не то Рихтера, не помню, но что-то совершенно незаурядное. Впрочем, меня это абсолютно не касалось, у меня не было денег на концерты. Но десятки людей в отчаянии взывали к спешащим мимо счастливчикам: «У вас нет лишнего билетика? У вас нет?..» А она стояла, никого и ни о чем не спрашивая, потому что и так было ясно – лишних билетов на такие концерты не бывает! И такое горе было в ее голубых глазках, что я подошел к цветочному киоску, купил за рубль букетик фиалок и вернулся к ней:
– Девушка, не отчаивайтесь! Билета на концерт у меня нет, но, может быть, вас утешат эти цветы?
Она посмотрела на меня так, словно вынырнула из омута – еще не понимая, что жива.
– Ну! – сказал я. – Улыбнитесь, и они ваши!
Она глянула на цветы, потом опять на меня и осторожно, крохотной своей ручкой взяла у меня букетик.
– Спасибо, – сказали ее детские губки.
Знаешь, никогда и никто не был влюблен в меня так, как эта Ветка – студентка Московского музыкального училища! И вообще, никогда и никто не любил меня столь самозабвенно и бескорыстно, как эта девочка, – тогда, в те дни, когда я был абсолютно нищим и загнанным волком и когда у меня оставалось всего три рубля на всю мою последующую жизнь! На жестком полу… на продавленном диване… на ночном подоконнике… в удушающей московской жаре… питаясь только кефиром и пельменями… И знаешь, почему мне так повезло – и с комнатой, и с замыслом сценария, и с этой девочкой? Потому что сорок рублей Миронера перешли ко мне от всей его души – с его аурой, с его теплом и щедростью. И каждый рубль, каждая копейка этих денег оборачивались теперь удачей, везением, выигрышем. Я даже не удивился, когда за два дня до того, как мне нужно было съезжать с квартиры – куда? На Белорусский вокзал? – и когда на кухне я подъел буквально все, даже случайно забытую скрягой-хозяйкой банку с остатками засохшего варенья, – когда именно в этот день вдруг раздался телефонный звонок и женский голос сказал:
– Здравствуйте, это Фрижетта Гургеновна Гукасян. Мы на студии получили ваш сценарий, и он нам очень понравился. Когда вы можете приехать познакомиться с нами и подписать договор?
– Завтра, – сказал я.
– Завтра? – удивился голос. – Что ж, замечательно, приезжайте завтра. Сейчас я скажу, чтобы вам заказали гостиницу. Вас устроит «Астория»?
– Фрижетта Гургеновна, извините, – сказал я. – А студия может выслать мне десять рублей на билет? Телеграфом, на «К-9», до востребования…
Сценарий «Любовь с первого взгляда» открыл мне двери лучшей киностудии страны. И теперь я знаю и хочу сказать тебе как молодому коллеге: Миронер был прав, писать нужно о любви и только о любви! Потому что это самое главное! Ведь когда мы рождаемся, мы сразу начинаем орать и требовать, чтобы нас любили, носили на руках! И потом, в школе мы стараемся получать пятерки, чтобы нас любили мама и папа. И взрослыми мы делаем открытия, пишем музыку и грабим банки, летаем в космос и затеваем войны, совершаем подвиги и интригуем – зачем? Чтобы нас любили…
Часть третья
Future in the Past
1
Когда я вернулся в Москву, меня на «Мосфильме» уже ждал мой новый кабинет с окном на яблоневый сад, новенькой мебелью и даже новенькой немецкой кофеваркой. Тимур Закоев продолжал показывать широту кавказского характера. И первым нашим посетителем был как вы думаете кто? Правильно, Сергей Акимов. Но это был совершенно другой, новый Акимов. Во-первых, несмотря на удушающую жару, он был в костюме. Причем на его развернутых плечах этот летний, песочного цвета костюм сидел замечательно, новенькая голубая рубашка с жестким стоячим воротником была расстегнута на две верхние пуговки, открывая треугольник могучей груди, а короткая стрижка волос придавала его голове даже какой-то греко-эллинский вид. И во-вторых, никаких кроссовок «Адидас» на ногах, а очень даже стильно-консервативные светло-коричневые туфли. Иными словами, в мой кабинет вошел этакий патриций, гладко выбритый, пахнущий дорогими мужскими духами «HUGO BOSS» и лишь отдаленно напоминающий оператора Серегу Акимова, известного всей студии своей матерщиной и пьянством. В руках у него была толстая деловая папка.
– Привет! – сказал он. – С приездом. Я зашился.
– Поздравляю, – ответил я искренне. – Ты выглядишь как новенький доллар. Садись. Будешь кофе?
– Потом, не сейчас, – и он сел напротив меня в новенькое полукресло. – Как ты съездил?
– Отлично. – Я кивнул на распакованный Canon ХF300 HD и не удержался, похвастал: – Привез пилотную передачу цикла «Мастера». Между прочим, сам снял.
– Этой камерой?
– Да, отлично получилось.
Тут Акимов как суперпрофессионал должен был сделать кислую гримасу и сказать, что мой Canon дерьмо, снимать нужно Grass Valley Infinity Digital за миллион рублей или чем-то круче. Во всяком случае, прежний Акимов сделал бы именно так. Но теперь это был другой Акимов, зашитый. Он сказал:
– Я по делу. Держи, – и положил передо мной свою папку. – Здесь материалы по нашему будущему фильму. Подожди, не перебивай. Я знаю, что ты не пишешь в соавторстве и не любишь, когда режиссер лезет в твою работу. Поэтому я ничего не писал, даже заявку. А просто собрал все, что есть по той демонстрации – сборник Горбаневской «Полдень», газеты тех лет, «Хронику текущих событий», мемуары Якира и других свидетелей. Прочти, а потом обсудим.
Знаете, когда с вами так разговаривают, это подкупает. Но я устоял, я сказал:
– Старик, я знаю, что это интересно. Но я буду писать этот сценарий только при одном условии – ты возьмешь меня в будущее.
Акимов опешил:
– Как это?
– Очень просто. Когда твоя актриса снова прилетит за тобой и вы будете телепортироваться в две тысячи тридцать четвертый, вы пригласите меня в эту турпоездку.
– Это не турпоездка, – оскорбился он. – Это по бизнесу. Я должен там снимать…
Я улыбнулся:
– Тем более. Ты же будешь снимать по моему сценарию. Не так ли?
Он напрягся, чувствуя, что я тащу его в ловушку.
– Ну?
– Если уже известно, что ты будешь снимать по моему сценарию, а я его напишу только если полечу с вами в будущее, то тут и обсуждать нечего – я полечу с вами, это как пить дать. Кофе заваривать?
Он молчал, вникая в мою железную логику. А потом промямлил:
– Но… Я не знаю… Она прилетит или нет…
– Серега, не трынди! – сказал я. – Она уже прилетала, когда меня не было, и прилетит еще.
– Откуда ты знаешь?
– Потому что я знаю тебя. Ты можешь зашиться и перестать пить, ты можешь купить себе костюм у Бриони и туфли Гуччи, но я никогда не поверю, что ты сам выбрал себе эти духи. У тебя с ней роман в самом разгаре, и я рад за вас обоих.
Он расплылся в улыбке, и я узнал наконец прежнего Серегу Акимова.
– Старик! – сказал он. – Ты все-таки гений, сука!
2
ПРАВДА, 21 августа 1968 года
ЗАЯВЛЕНИЕ ТАСС
ТАСС уполномочен заявить, что партийные и государственные деятели Чехословацкой Социалистической Республики обратились к Советскому Союзу и другим союзным государствам с просьбой об оказании братскому чехословацкому народу неотложной помощи, включая помощь вооруженными силами. Это обращение вызвано угрозой, которая возникла существующему в Чехословакии социалистическому строю и установленной конституцией государственности со стороны контрреволюционных сил…
http://militera.lib.ru/h/20c2/09.html
РОССИЯ (СССР) В ВОЙНАХ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ ХХ ВЕКА
Советское руководство еще весной 1968 г. приняло решение о необходимости проведения мероприятий по подготовке своих вооруженных сил к действиям на территории Чехословакии… К 20 августа была готова группировка войск, первый эшелон которой насчитывал до 250 тыс., а общее количество – до 500 тыс. чел., около 5 тыс. танков и бронетранспортеров…
В ночь на 21 августа войска СССР, Польши, ГДР, Венгрии и Болгарии с четырех направлений в двадцати пунктах от Цвикова до Немецка в режиме радиомолчания пересекли чехословацкую границу… Одновременно с вводом сухопутных войск на аэродромы Водоходи (Чехия), Турокани и Намешть (Словакия), а также на аэродромы под Прагой с территории СССР были переброшены контингенты ВДВ… По словам очевидцев, транспортные самолеты совершали посадку на аэродромы один за другим. Десант спрыгивал, не дожидаясь полной остановки. К концу взлетно-посадочной полосы самолет оказывался уже пуст и тут же набирал ход для нового взлета. С минимальным интервалом сюда стали прибывать другие самолеты с десантом и военной техникой.
На боевой технике и захваченных гражданских автомобилях десантники уходили в глубь территории, и к 9.00 ими были блокированы в г. Брно все дороги, мосты, выезды из города, здания радио и телевидения, телеграф, главпочтамт, административные здания города и области, типография, вокзалы, а также штабы воинских частей и предприятия военной промышленности…
Спустя четыре часа после высадки первых групп десантников важнейшие объекты Праги и Брно оказались под контролем союзных войск. Основные усилия десантников направлялись на захват зданий ЦК КПЧ, правительства, Министерства обороны и Генерального штаба, а также здания радиостанции и телевидения.