— Послушайте, вы не понимаете. Артур никогда не приспособится к другой жизни. Смерть отца его подкосила, матери — доконала. Обычно вы присутствуете на встречах, которые длятся не более двух часов. Сегодня я специально растянул для вас доказательство на семь.
— Он уложился в это время!
— Так вышло, потому что я изначально установил рамки. «Семь часов» — помните? Если бы я сказал «двадцать», он сочинял бы, пока без сил не свалился бы под этот стол!
— До встречи, доктор.
Я посмотрел на него с сочувствием. Так, во всяком случае, старался сделать.
— До встречи.
Когда он ушел, я попросил бармена принести чашку чаю.
Чем дольше я общался с Артуром, тем с большим беспокойством вглядывался в свое прошлое. Чьи жизни он переживал раз за разом? Где эти люди? Быть может, отыскав их, я нашел бы и лекарство от его воспоминаний.
Хоррорная концовка Глава 22
— Пусть так будет и дальше, — повторил он и поднес к кончику сигареты огонек зажигалки.
За время работы я перестал удивляться. Все неожиданное, необъяснимое всегда находило у меня истолкование. Трудясь в отделе по розыску преступников, находящихся в бегах десятилетиями, перестаешь поражаться событиям, которые могли бы вызвать шок у так называемых обычных людей. В этом отношении я сильно отличаюсь от них и завидую им.
Мне трудно поверить в волнение при виде заката или замирать в кинозале при неожиданном режиссерском трюке. Иногда мне кажется, что все эти номера давным-давно придуманы мною и теперь выставляются бестолковыми режиссерами как собственные находки. Все то, чего человечество еще не знает об убийствах детей, я уже начинаю забывать.
Пятьдесят два года — немалый срок. Если бы не спорт и отсутствие семьи, я давно уже распрощался бы с необходимостью просыпаться каждое утро с желанием найти очередного мерзавца, вынимающего нож при виде ребенка. Я плохо представляю, вернее сказать, вообще не представляю, что будет, когда иссякнут силы и встанет вопрос о моем уходе.
Я ничего не умею. Только — искать убийц, разгадывать тайны их темных попутчиков и идти по следу. Когда время укажет на невозможность заниматься любимым делом, я, наверное, умру.
Не хочу огорчать Артура, пусть едет к отцу, наполненный свободой и светом, которого ему так не хватало в жизни. Признаться, не думал, что именно так может выглядеть одна из жизней, затронутых человеком, которого я разыскиваю столько лет…
Пусть Артур не знает, что человек, оставленный им в больнице, — не убийца Толика и других детей. Я отрабатывал этого водителя около двух лет и в конце концов понял, что это не мой клиент.
Пятнадцать лет назад у меня в руках оказалось дело об убийстве детей в том самом городе, в который сейчас возвращается Артур. Все это время я ищу человека, доставившего людям столько страданий. Теперь мои поиски подходят к концу.
Мы встретились с Артуром непредумышленно, как часто случается с людьми моей породы. Божье провидение? Но я не верю в подобные вещи. Скорее это чертова петля. Или — подарок. В конце концов, я должен был быть вознагражден кем-то за то, что нашел нежить.
Тем не менее все эти семь часов рядом со мной, неопознанно, как детский страх Артура, присутствовало удивление. Но вот оно уже и прошло. Так, эпизод в жизни…
— Желаю вам удачи, Артур. — Я искренне протянул ему руку. — Время, проведенное с вами, я могу смело считать счастливым случаем.
Он поднялся и улыбнулся.
— Надеюсь, и коньяк не подвел.
— Коньяк хорош. Кстати, почему врач запретил вам пить?
— Поджелудочная. Чертова болячка. Желаю вам хорошо отдохнуть.
— Не исключено, что мы встретимся, — заметил я.
— Возможно.
Я вынул из кармана записную книжку, оторвал листок и написал на нем номер телефона.
— Позвоните мне, как побываете в том парке.
Он кивнул, взял листок, бросил взгляд на бармена и ушел. Деньги за коньяк Артур оставил на столе.
Я попросил принести чай и посмотрел на часы. У меня еще было время подумать о деле.
Город Артура встретил меня приветливо. Видимо, он не догадывался о цели моего визита. Я знал адрес, но прежде стоило дождаться курьера.
Доев пломбир, я опустил обертку в урну и вытер руки платком. Ничего не поделаешь, люблю мороженое. Семнадцать лет жизни в детском доме принуждали меня наверстывать упущенное. Сгущенное молоко, мороженое, конфеты и шоколад — все, чего я был лишен те семнадцать лет — поедались теперь мною в огромных количествах.
Если информация верна, курьер должен появиться. Тридцатилетний выродок с зачесанными назад волосами, в узких джинсах и легкой курточке. Так теперь выглядят педофилы. Помимо узких джинсов, они еще имеют семью и работают инженерами. Из большого города он вез заказ моему клиенту. Очередную погубленную душу и жизнь.
Едва я спрятал платок в карман, на улице появился этот тип.
Курьер сменил курточку на костюм, почти приличный, выглаженный, надел свежую рубашку небесно-голубого цвета. Он торопился куда-то мелким, но частым шагом. Рядом с ним почти бежала девочка.
Я всматривался в лицо ребенка и в очередной раз пытался понять, почему изверги вроде этого курьера всегда готовы уничтожать других людей. Ответ был: деньги.
Как ни ждал я, а появление его все равно оказалось неожиданным. Пришлось даже газету развернуть.
Аромат какого-то горького парфюма волной затронул меня, сидящего на лавочке у подъезда, и понесся вслед за хозяином.
— Скоро придем, — сообщил он девочке.
Сунув газету в урну, я поднялся и направился вслед за курьером. Когда мы прошли таким образом пять или шесть парковок и три квартала, я начал подумывать о том, что девочка порядком устала и хочет пить. Но курьера это не смущало. Он рассматривал ребенка, идущего рядом, как товар. На пересечении улицы Революции и Коммунистической он замедлил ход и стал осматриваться.
«Привычку не пропьешь», — подумал я.
Потом курьер вынул из кармана телефон и куда-то позвонил. Чтобы не мешать прохожим, он отошел к рекламному щиту, держа девочку за руку. Я тут же этим воспользовался, пересек тротуар и быстро встал с другой стороны щита.
Курьеры-педофилы не говорят по телефону громко. Даже дома. Стоя за дверью, никогда не разобрать, о чем речь. А здесь, во время полуденной суеты, у самой дороги, я даже и думать не смел, что что-то расслышу, лишь изредка отстранялся от щита, чтобы заглянуть вниз. Как только ноги курьера и девочки шевельнутся в каком-то направлении, нужно тут же двигаться в обратном. Не хватало еще выйти из-за щита вместе с ними.
До меня донеслось:
— Хорошо, я поднимаюсь…
Я осторожно выглянул из-за щита. Как и следовало ожидать, курьер двигался к проезду между домами. Со двора он должен будет войти в нужный подъезд. Видимо, курьер добрался до последнего ориентира, например этого вот рекламного щита, и теперь уточнил направление финишной прямой.
Она оказалась удивительно кривой. Почти дыша в затылок курьеру, я вошел во двор и дождался, пока он закончит осмотр пространства за своей спиной. Курьер вошел в подъезд, я последовал за ним. Тут же начались кошачьи игрища. Обут он был в мокасины, и ступать шаг в шаг за ним в туфлях было мучительно неудобно. На четвертом этаже курьер остановился.
— Куда мы пришли? — услышал я вопрос девочки.
— Куда надо, — был ответ.
Конечно, больше не стоило играть роль заботливого отца или дяди.
Я уже поднял ногу над следующей ступенью, перенес вес тела вперед и понял, что сейчас придется-таки шлепнуть по ступени. Уже падая, я завалился набок и вцепился в перила. Их вид, безупречно монолитный, намекал на то, что они могли выдержать даже слона.
«Как только перестаешь следовать главному правилу жизни, происходит катастрофа», — пронеслось в моей голове, когда перила под моим весом качнулись.
Подъезд наполнился такой полифонией, что моя спина покрылась гусиной кожей.
Все не то, чем кажется. В это можно не верить. Но следовать такому принципу нужно всегда. Когда-нибудь это станет подсказкой при решении задачи, где неправильный ответ означает смерть.
Я отстранился от перил, прижался спиной к стене и опять услышал ту же самую полифонию. Нет сомнения — это в перила вцепился курьер. Сейчас он смотрел вниз.
И снова наступила тишина.
Звонок.
Я бесшумно перевел дух. Курьер не позвонил бы, если бы не убедился в своей безопасности. Дверь открылась, но разговор, всегда проходящий по одному из нескольких известных мне шаблонов, не прозвучал. Было слышно, как курьер потоптался на пороге и вошел внутрь. Замок молчал.
Я ринулся по лестнице вверх, наклонился, чтобы меня не было видно в глазок, и прижался к бетонному блоку между двух квартир.
«Курьер не может стоять на пороге вечно, — думал я. — Он войдет. Даже если его не пригласят, он обязательно все-таки войдет, чтобы проверить, что в квартире нет копов. Только потом начнется разговор».
За дверью не было слышно ни единого звука. Я приоткрыл створку. Прихожая оказалась пуста. У меня имелось мгновение, но его хватило на то, чтобы войти в квартиру. Скользнув взглядом по стене, я увидел дверь из толстого непрозрачного стекла, в эту же секунду услышал приглушенный голос и звуки приближающихся шагов.
— Простите, что вошел без приглашения, но дверь была открыта, а на звонок вы не отреагировали.
Глаза мои лихорадочно искали убежище в глухом коридоре.
— Для вас она и была открыта, — послышался ответ.
Ждать дальше было вредно для здоровья. Я открыл стеклянную дверь, ведущую в темную комнату, снова прижался спиной к стене, а ухом — к щели между косяком и дверью. В комнате тонко тянуло парфюмом. Видимо, это была спальня.
— Итак, сколько вы хотите?
— А как сильно вы хотите ее?
— Перестаньте пороть чушь. Каждый предмет имеет свою цену. Она не может колебаться от желания приобрести его.
— Мы оговаривали цену. Три тысячи евро.
— Я дам вам две, — пообещал неизвестный.
— Всего хорошего, — ответил курьер, и до меня донеслось клацанье дверной ручки.
— Подождите! — Я услышал, как по полу суетливо застучали тапочки. — Это всего лишь торг.
— Мы не на базаре.
— Но и не в магазине, да? Деловые люди всегда обсуждают цену.
— Мы обсудили ее по электронной почте два дня назад. Цена — три. Вас это устраивает?
— Хорошо. Сейчас…
Я на секунду зажмурился от света, вспыхнувшего наверху.
Кафель до потолка, ванна в углу. Шторка полукругом. Унитаз в другом углу. Шкафчик для полотенец. Раковина-стойка с золотым краном. Все это я рассмотрел за десятую долю секунды.
Твою мать!.. Ванна!
Не раздумывая и секунды, я запрыгнул в нее и остановил колыхание шторки в тот момент, когда дверь открылась. Я стоял посреди ванны и старался дышать через раз.
— Вот деньги, — донеслось до меня из коридора. — Все?
— Все. Я хочу, чтобы вы забыли обо мне.
Теперь я слышал хорошо — хозяин вошел в ванную.
Огромная рука с перстеньком на мизинце втиснулась между стеной и шторкой и раскрутила кран. С потолка на меня обрушился ледяной водопад.
— Что? — спросил хозяин, и рука с растопыренными пальцами замерла над смесителем.
— Я сказал, что теперь вы должны обо мне забыть. Это был разовый заказ.
— Вы мне не доверяете?
— А почему я должен это делать — доверять? Вы же мне не доверяете, не так ли?
Рука взялась за второй кран, и пальцы, цокая перстнем, открутили его почти до отказа.
На мою голову обрушился почти кипяток. Но хозяин закрутил кран наполовину и вовремя отдернул руку.
Теперь передо мной появилась ладонь. Мой клиент пробовал температуру воды. Убедившись в том, что не замерзнет и не ошпарится, он поправил шторку, чтобы вода не прыскала на кафель.
Сплевывая воду, стекавшую в рот, я ждал, пока курьер уйдет. Он — не моя забота. Его накроет другой человек. Не в этом городе.
Дверь хлопнула.
Клацнул замок ванной комнаты.
— Проходи, проходи, моя хорошая…
Я ковырялся языком в зубах и раздумывал, как сделать работу так, чтобы это не видела девочка.
— Какая ты красивая. И платьице у тебя нарядное. Как тебя зовут, малышка?
— Таня, — услышал я голос девочки.
— Ах, какое хорошее имя! Таня! Тебе сколько лет, Танечка?
— Скоро будет восемь.
Я никак не могу к этому привыкнуть. Двадцать лет занимаюсь этим, а не выходит. Не укладывается в голове. Когда суровая реальность впихивает в мою голову правила жизни таких вот людей, этому все время мешают какие-то выступы. Наверное, больше меня ничто так не будоражит. Уже не удивляет, а выворачивает.
— Да ты уже почти взрослая! — то ли восхитился, то ли огорчился хозяин. — А где Танечка живет?
Я стоял в метре от него. Нас разделяли тонкая светонепроницаемая пленка и пятнадцать лет поисков.
Я слышал каждый звук, доносившийся через шторку, и шевелил пальцами ног. Вода хлюпала в туфлях, но мне не было до этого дела. Я промок насквозь от макушки до самых носков, так стоило ли нервничать из-за воды в обуви?
— В другом городе.
— В другом городе? — Я услышал смех. — Ой, как далеко. Танечка, раздевайся. Вот сюда можешь платьице сложить, носочки. А потом мы пойдем мыться.
— Я не хочу мыться.
«Может, мне помыться? — подумал я. — Шампунь — вот он. Чего зря обливаться-то?»
— Нет, Танечка пойдет мыться. Вместе с дядей, да?
— Нет, я не пойду.
— Пойдешь, маленькая сучка. Я за тебя три штуки евро заплатил. Сперва мы помоемся, а потом поиграем в больного и врача. У меня вот тут болит…
Я откинул шторку и шагнул из ванны на пол.
— Где у тебя болит?
Девочка не удивилась. Это было бы странно. Ведь в этой квартире все и без меня непонятно. Удивился хозяин, когда из его ванны, как Черномор из моря-океана, вышел мужик в плаще.
Снизу, без размаха, но очень сильно и резко я ударил хозяина ладонью в горло. Огромный, килограммов в сто двадцать весом убийца схватился за горло и попятился назад.
— Здесь больно? — не повышая голоса, вежливо спросил я. — Сейчас дядя тебя вылечит. Танечка, выйди, пожалуйста, за дверь.
Хозяин поднимался, остервенело хрипя. Я качал головой и стоял перед ним, уперев кулаки в бока.
— Как долго я тебя искал. Однако с кем промашки не бывает, верно? — Я резко ударил громилу ногой в грудь.
Тот снова рухнул, и от его падения качнулось мое изображение в зеркале.
— Долбаный педофил. Вспомни семьдесят девятый год. Цыгане, мальчики — не забыл?
Я врезал ему ногой по лицу. Вместе с брызгами воды белоснежный кафель покрылся кровавым крапом.
— Но я знаю, ты и не забывал. Ведь это было только начало. Ты лишь входил во вкус.
Он вскочил, ринулся вперед как медведь и ударил меня головой в грудь. Несмотря на готовность к чему угодно, я потерял равновесие и полетел спиной, прямо как манекен из витрины, в которую врубилась машина. Я наклонил голову, чтобы не удариться затылком, ушел в сторону и встретил хозяина правой. Удар получился не сильным, но я на это и не рассчитывал. Кулак въехал в нос хозяина квартиры, вмял его и свернул в сторону. Прыгая как на ринге, я выбрался из угла и занял центр ванной комнаты.
Из сломанного носа убийцы ручьем лилась кровь. В этом теле ее было много. Теперь она вся торопилась наружу, смешивалась с водой, брызжущей из душа, и собиралась в узкий ручеек, чтобы сбежать от хозяина в сливное отверстие на полу.
— Убью, шакал!.. — фыркая красными пузырями, прорычал он и выдернул рукой ящик из стойки под раковиной.
Я увидел два десятка медицинских инструментов, от скальпеля невероятных размеров до пилы и клещей, и понял, что пора заканчивать.
— Сколько девочек ты здесь порезал, плохой мальчик? — процедил я, глядя исподлобья и опуская руку в карман плаща.
— Сейчас встретишься и посчитаешь…
— Слышал, ты перешел на девочек недавно. А до этого тебя интересовали исключительно мальчики.
Я не видел, что именно зажато в кулаке моего клиента. Не зрение, а внутреннее чутье давало мне представление о предмете, который как зеркало отражал свет лампочек, горящих под потолком. Представить, какой он формы, было невозможно. Фантазии людей, имеющих обыкновение резать детей как кроликов в собственной ванной, были куда шире моих способностей их искать. Мало ли чем можно кромсать детское тело.
Кровь все лилась из ноздрей хозяина, но он этого не замечал. Боксер на ринге, избитый до полусмерти противником, мечтает дожить до середины двенадцатого раунда и вложить все силы в один-единственный удар. Больше ему рассчитывать не на что. В том же состоянии сейчас находился и мой клиент. Ему нужно было нанести всего один удар.
Он выбрал время для этого, ринулся вперед и резко затормозил на мокром полу, рассчитывая, что я отшатнусь или брошусь навстречу. Тут, воспользовавшись инерцией движения моего тела, можно будет меня и прикончить. Здоровяк дотянулся ножом, рассек рубашку на моей груди.
Но вместо того чтобы испугаться, я выбросил руку вперед и только потом отступил к стене.
Убийца засмеялся.
— Больно? — горя глазами и отрывисто дыша, выдохнул он. — То ли еще будет.
Глядя исподлобья и улыбаясь уголками губ, я пошел вдоль стены и тихо проговорил:
— Боль — очень странное чувство. Ты не воспринимаешь ее сразу. Адреналин пожирает сигналы, посылаемые мозгу, словно боль и разум стоят в одной пищевой цепочке. Боль приходит потом, когда отваливает первая волна, сверкает как молния, ослепляет.
Он поворачивался вслед за мной, беспрестанно сплевывал кровь, сочащуюся из носа, и внимательно смотрел в лоб незнакомца, явившегося без приглашения, огромными, красными от возбуждения глазами.
— Боль наносит первый удар, когда ты этого не ждешь, — заколдовывая его, бормотал я, низко наклонив голову и зная, что из-за бровей ему почти не видно моих глаз. — Когда кажется, что лучше не бывает, а хуже не будет никогда. Тут-то она и рушит все надежды. Сейчас ты узнаешь это…