«Это было воскресение, — вспоминала одна из женщин. — Обнимались, целовались. Слезы и плач. Очень торжественно. Воскресли из мертвых. Это — Воскресение»745.
Но так везло немногим.
В деревне под Вязьмой красноармейцы, сняв шапки, смотрели в овраг. В овраге лежали убитые немцами старики и женщины, незакопанные. Одна с ребенком.
— Робеночка не пожалели, — шептал немолодой сапер. — Робеночка не пожалели746.
При отступлении из деревни Драчево Гжатского района помощник начальника немецкой полевой жандармерии лейтенант Бос согнал в один из домов двести человек из окрестных сел, закрыл двери и поджег дом. Среди сгоревших было мало мужчин — все больше старики, женщины и дети747.
Когда близ деревни появились немецкие факельщики, 95-летний старик Кирилл Матвеевич Кривенков отказался убегать. «Я ему говорю: «Пойдем со мной в лес, а то они тебе хату запалят». — «А я их вилами, коли придут! Потом нехай палят», — рассказывала потом соседка. — Когда немцы зажигали деревню, люди побежали в топь. Немцы подошли к его хате, а он вышел со двора с вилами. Навстречу ему немец с соломой — поджигать. Он ударил его в живот вилами. Другие немцы его схватили. Он минут пятнадцать кричал: «Ратуйте!» Они ломали ему руки и сломали в костях, а потом застрелили его из нагана в ухо. И дом спалили...»748
...Много лет спустя мальчишка, живший в одной из таких деревень, вспоминал, как с матерью и соседками сидел в овраге недалеко от деревни. «Из оврага была видна деревня, и было видно, как отступавшие немцы жгут хату за хатой. И женщины, глядя на это зрелище, молились богу и крестились. Это была благодарность за то, что они сами остались целы, что их миновала смерть, а о домах уже не думали»749.
Жители возвращаются в освобожденный Смоленск, сентябрь 1943 г.
Когда наконец приходили советские войска, их встречали люди, обитающие в развалинах собственных домов. «Деревушка на Брянщине, только-только освобожденная, — вспоминал один из красноармейцев. — Погреб, на нем крыша из кукурузных стеблей, и там, в земле, живут «сводные» семьи, то есть те, кто остался жив, — чей-то ребенок, чей-то старик. Женщина из погреба показала мне рукой на мужика — он был полицаем. На глазах селян вырезал на груди ее четырнадцатилетнего сына звезду, выколол глаза, а когда стал рубить по одному пальцу, мальчик умер. Женщина говорила и — не плакала»750.
Наступившая зима была безжалостной к потерявшим жилье людям, гревшимся у собственных развалин. Ни теплой одежды, ни еды. И, несмотря на помощь армейских и гражданских властей, многие из тех несчастных не пережили зимы.
«Напрасно гитлеровцы пытаются говорить о военном значении «зон пустыни», — возмущенно писал Эренбург. — Подожженные деревни не остановили русских танков, которые прошли от Льгова до Житомира. Красная Армия привыкла ночевать в лесах: спокойней — нет мишеней для вражеской авиации. Русские солдаты тепло одеты. Они обойдутся без изб. Погибнут старики и дети.
Украина славилась яблоками. Я видел срубленные и спиленные плодовые сады. Военное значение? Какая глупая шутка! Срубить в селе сто яблонь — и это задержит Красную Армию?
Я видел тысячи молочных коров, застреленных немцами... Неужели убийство коров, овец, свиней может задержать Красную Армию? Ведь корова — это не цистерна с горючим. Но коровы — это молоко для детей»751.
А германское командование изобретало все новые и новые способы ослабить русских. Можно, например, угонять не только военнообязанных, не только женщин и стариков, но и малолетних детей: от десяти и младше. В документах вермахта указывается: «При проведении этой акции речь идет не только о недопущении непосредственного увеличения военной мощи противника, но и об уменьшении его биологической силы на далекое будущее. Кроме того, вывезенные дети являются удобным средством обеспечения организованной эвакуации взрослого населения»752.
* * *Военнопленных, которых можно было уничтожать, уже не оставалось: не немцы брали в плен красноармейцев, а красноармейцы — немцев. Но уж если в руки солдат вермахта попадался пленный, его ждала лютая смерть.
На Витебском направлении советские части выбили немцев из очередной деревни; идя среди разрушенных домов, разведчик Евгений Черепанов заметил, что у немецкого блиндажа чуть поодаль стоят солдаты.
«Когда я подошел к ним, то сразу заметил их хмурые лица.
— Что у вас тут, ребята? — бойко спросил я.
— А зайди в блиндаж, сержант, — сказал кто-то из солдат. — Зайди и все узнаешь сам...
Я быстро сошел в хорошо оборудованное помещение с толстым, в три наката, перекрытием и осмотрелся. На обитых тесом стенах висели немецкие плакаты и портрет Гитлера. У правой стены я увидел большой деревянный крест, а на нем распятого человека. Голова, руки и ноги его были прибиты к доскам крестовины большими гвоздями. Он был догола раздет, грудь его исколота штыком или кинжалом, а лицо страшно изувечено жестокими побоями. Ясно, что его зверски пытали...
Как ты знаешь, разведчики — люди не трусливого порядка, но, поверь мне, увидел я все это — и мурашки побежали у меня по спине»753.
Разведчики шли впереди войск и поэтому первыми видели ужасные картины нацистских преступлений; если же они попадали в руки к немцам, на пощаду им рассчитывать не приходилось. Офицер военной разведки Василий Князев вспоминал, как однажды в разведывательном поиске пропал его подчиненный. Его нашли лишь через несколько дней. «Выбив фашистов из укреплений, мы нашли труп героя-разведчика. У него были выломаны руки в плечах, отрезано ухо, на спине выжжена звезда, вырваны ногти»754.
...В приднепровском Кременчуге советские войска освободили лагерь военнопленных. Виселицы здесь были необычные — людей подвешивали на железные крючья: за ребро, за ногу, за руку, за все конечности одновременно, за челюсть. Когда в лагерь ворвались красноармейцы, на этих крючьях висело около сотни человек. И, несмотря на все усилия, живыми удалось снять лишь двенадцать — пятнадцать755.
* * *На немецкий тыл сыпались листовки, обращенные к разным мастям коллаборационистов. Их содержание было примерно одинаковым.
«Полицейские! Красная Армия скоро будет здесь. Смывайте с себя позорное пятно, искупайте вину перед Родиной, не бойтесь партизан, а бойтесь немцев. Они вас обманут. Не давайте немцам угонять ваш народ в Германию и увозить добро, срывайте мобилизацию, помогайте населению укрываться от нее, организуйте население — вы вооружены, защищайте население от расправ немецких, перебейте немецких холуев, вместе с населением и обозами приходите к нам, к партизанам. Если не сможете связаться с нами, действуйте самостоятельно. Смелее на подвиги во имя советской Родины!»756
На кого-то действовали напоминания о необходимости спасения жизни, на кого-то — патриотические призывы вспомнить о Родине; как бы то ни было, полицейские и солдаты «восточных батальонов» бежали от оккупантов столь массово, что партизаны с трудом принимали всех.
На фронте «восточные части» также особой устойчивости не демонстрировали. От перехода к советским войскам их удерживал лишь страх: обозленные фронтовики еще могли удержаться при виде пленного немца, но уж изменников Родины уничтожали немедленно — несмотря на все усилия политработников и терявших ценные источники информации «смершевцев»757.
Однако когда самосуд удавалось предотвратить, результаты оказывались потрясающими. Уже в начале сорок третьего Военный совет Юго-Западного фронта указывал:
«В прошедших боях против наших частей немцы, ощущающие громадные недостатки в людских ресурсах, а также с целью сохранения своих собственных остатков, бросили в бой охранные отряды и отдельные формирования из бывших русских военнопленных, казаков и предателей. Изучение этого вопроса показывает, что эти формирования в большинстве случаев созданы немцами путем запугивания и обмана. Некоторая устойчивость, проявленная в боях отдельными отрядами, как стало известно из показаний пленных, объясняется угрозами со стороны немцев и боязнью быть расстрелянными нами при захвате в плен...
В районе деревни Поповка Богучарского района майор Татаренко заслал пленного обратно в отряд. Последний вскоре привел на нашу сторону 130 человек.
В деревне Верлюдовка подполковник Лобанов заслал пленного обратно, который привел с собой 63 человека...
Приказываю: ...Отдельные отряды после проверки и изъятия из них организаторов и предателей испробовать в боях на наиболее трудных участках»758.
К сорок четвертому на советскую сторону стали переходить даже прибалтийские подразделения, бывшие до того самыми верными союзниками немцев. Конечно, карателям, залившим кровью всю оккупированную территорию, рассчитывать на пощаду не приходилось; однако мобилизованные прибалты в 1943–1944 годах отдавать свои жизни за германский Рейх не желали.
К сорок четвертому на советскую сторону стали переходить даже прибалтийские подразделения, бывшие до того самыми верными союзниками немцев. Конечно, карателям, залившим кровью всю оккупированную территорию, рассчитывать на пощаду не приходилось; однако мобилизованные прибалты в 1943–1944 годах отдавать свои жизни за германский Рейх не желали.
«Эстонский глава правительства, генерал Данкерс, выразил полную поддержку в борьбе за свободу своей родины. Правда, он не мог воспрепятствовать тому, что все больше эстонских солдат, в том числе целые подразделения полиции, стали перебегать к противнику», — иронизирует летописец группы армий «Север» Вернер Хаупт759. Только за один месяц из 4-го и 6-го эстонских пограничных полков на советскую сторону перешло 6 офицеров и 923 рядовых760.
Не лучше обстояло дело и в Латвии. Здесь командование группы армий «Север» вместе с абвером задумало создать специальное подразделение для масштабных диверсионных действий в советском тылу. Командовать подразделением назначили латвийского генерала Курейльса, имевшего с абвером давние и прочные связи. Однако уже вскоре после своего создания подразделение расформировали. Причина оказалась тривиальной: среди изъявивших желание сражаться в советском тылу добровольцев большинство хотело лишь как можно быстрее оказаться на «той стороне». Немцы арестовали 595 офицеров и солдат, а генерала Курейльса отослали в Рейх761.
В мае 1944 года немцам пришлось арестовать и разоружить всю литовскую полицию «ввиду ее абсолютной ненадежности». Гебитскомиссар белорусского города Новогрудок писал: «В дни эвакуации тыловая оборона полностью отказала. Большая часть сил с оружием в руках перешла на другую сторону. То же самое относится и к белорусским охранным подразделениям. Лишь небольшой процент вместе с немецкими полицейскими силами ушел на запад»762.
Впрочем, немало натасканных абвером прибалтов остались в лесах — воевать в советском тылу. Готовились воевать с Советами и бандеровцы на Западной Украине. Хотя отношение рядовых бандеровцев к оккупантам было весьма негативным, планы националистов очень хорошо вписывались в немецкую стратегию.
В ожидании прихода Красной Армии бандеровцы устроили в подконтрольных им районах чистку, уничтожая подозрительных. Первой жертвой украинских националистов стали бывшие военнопленные, осевшие в селах. Некоторые из них были отпущены из лагерей в сорок первом, некоторые бежали — но в любом случае эти люди могли разрушить систему и методы действий бандеровских организаций. Поэтому краевой провод приказал уничтожить всех. «Убийства носили самый зверский характер, — пишет историк Арон Шнеер. — Только в одном Гощанском районе Ровенской области было замучено и убито около 100 пленных. Трупы погибших, а в ряде случаев и живых людей с привязанным на шею камнем бандеровцы бросали в реку Горынь. Так были уничтожены тысячи пленных бойцов и командиров Красной Армии, в том числе и из украинцев восточных районов»763.
* * *Киев был освобожден к ноябрьским праздникам. Золото куполов, сады, дома и цветы. Советские солдаты идут по улицам ликующего древнего города. Это — вершина беспрерывного пятимесячного наступления. От Харькова до Днепра теперь снова советская земля, и скоро свободной будет вся Украина.
Советские войска остановились, подтягивая тылы, принимая новую технику и пополнения; готовясь к новому наступлению. Зимняя кампания принесла успехи, поразившие даже советское командование: к апрелю сорок четвертого вся Украина, кроме расположенных вокруг Львова областей, снова стала советской.
Когда войска вступали в очередное освобожденное украинское село, им навстречу вышли женщины.
«Особенно запомнилась одна: невысокого роста, лицо изрезано глубокими морщинами, совершенно седая.
— Бабушка, напиться бы? — попросили бойцы.
— Какая я бабушка. Мне двадцать пять лет.
Все так и ахнули! Оказалась, что эта украинка работала в Германии, на химическом заводе... Принесла она из хаты фотографию. Показывает, какой была до фашистской каторги. На карточке молодое, полное лицо, весело глядят на мир карие глаза. А сейчас ей на вид дашь пятьдесят, не меньше.
— Работала по 16–17 часов в сутки. Кормили плохо, били. Подруга, Маруся, повесилась. Не выдержала издевательств... — глухо говорила седая девушка»764.
* * *Настала очередь Белоруссии. В начале зимы сорок четвертого войска маршала Рокоссовского попытались пробиться на Витебск и Полоцк, однако немцы парировали удар, перебросив дивизии из группы армий «Север». Этот успех аукнулся под Ленинградом; там под напором советских войск фельдмаршалу фон Кюхлеру пришлось оставить тщательно возведенные за почти три года оборонительные рубежи и отступить к Пскову. Блокада Ленинграда была снята.
Наступавшие на севере советские войска то и дело натыкались на лагеря, в которых содержались угнанные оккупантами люди. «Более тысячи человек сидело под открытым небом. Их нужно было где-то разместить, накормить, помочь собраться с силами для предстоящего возвращения на родину, — вспоминал один из советских офицеров. — Преимущественно это были жители Ленинградской, Псковской и Новгородской областей. Более трех лет их терзали гитлеровцы, воспитывая в них рабский дух «нового порядка». Страшно было смотреть на эту изуродованную фашистскими садистами человеческую массу. Люди были настолько вымуштрованы в подобострастии, забиты, запуганы, что мы даже задавали себе вопрос: «А наши ли это люди? Советские ли это люди?» — не верилось, что за такое исторически короткое время можно настолько изуродовать человека. Наши, советские люди, встречая нас, советских офицеров, по инерции продолжали пугливо вскакивать, снимать шапки и подобострастно, унизительно сгибались — они пытались кланяться нам!»765
Впрочем, не это было самым страшным. Освобожденные города и села Ленинградской области оказались обезлюженными мало что не под корень. Лишь менее трети населения, жившего здесь до оккупации, дожило до прихода советских войск. Уничтожено и угнано на каторгу было около одного миллиона двухсот тысяч человек766. И солдаты плакали, то тут, то там натыкаясь на массовые захоронения...
Тем временем в Белоруссии Рокоссовский, перегруппировав свои войска, в конце февраля взял Рогачев и Быхов, явно нацеливаясь на Могилев.
Под Рогачевом еще продолжались бои, когда несколькими десятками километров южнее жителей города Жлобина собрали на железнодорожной станции. Молодых отобрали и увели; что с ними стало, не узнал никто. Остальных загнали в теплушки. «Куда нас везли, мы не знали, но все предчувствовали недоброе, — вспоминала одна из женщин. — Разгрузили под вечер 15 марта. Ночью по колено в липкой грязи нас погнали в лагерь. Из этого лагеря нас перегнали во второй. В дороге немцы били нас, отстававших расстреливали. Вот идет женщина с тремя детьми. Один малыш упал, немцы стреляют в него. Когда же мать и двое ее детей в ужасе оборачиваются, солдаты поочередно стреляют в них. Мать поднимает истошный крик, и этот крик обрывается выстрелом в упор. Идут мать и сын Бондаревы. Ребенок не выдержал утомительного пути и упал. Мать наклоняется над ним, она хочет утешить его словом... Немцы застрелили их»767.
Лагерь, в который гнали жителей Жлобина, был одним из многих, созданных для угоняемых советских граждан. Несколькими днями позже в Полесье на передовом крае немецкой обороны советские части обнаружили сразу три лагеря, в которых находилось свыше 33 тысяч человек. Доклад, посланный в Москву, позволяет составить впечатление об этом новом изобретении оккупантов.
«Лагеря представляли собой открытую площадь, обнесенную колючей проволокой. Подступы к ним были заминированы. Никаких построек, даже легкого типа, на территории лагеря не было. Заключенные помещались прямо на земле. Многие из них, потерявшие способность двигаться, без памяти лежали в грязи. Заключенным было запрещено разводить костры, собирать хворост для подстилки. За малейшую попытку нарушения этого режима гитлеровцы расстреливали советских людей.
Создавая концентрационные лагеря у переднего края обороны, немцы, во-первых, выбирали места для лагерей там, где они не надеялись удержать свои позиции; во-вторых, концентрируя большие массы советских людей в лагере, они размещали в них преимущественно детей, нетрудоспособных женщин и стариков; в-третьих, вместе с истощенным и нетрудоспособным населением, находившимся в антисанитарных условиях, они размещали в лагерях тысячи сыпнотифозных больных...
Среди освобожденных из этих лагерей детей до тринадцатилетнего возраста было 15 960 человек, нетрудоспособных женщин — 13 072 и стариков — 4448...»768